Фаркуэр вошел в дом и увидел там другого старца. Этот был до того тощий, сморщенный, сгорбленный, что на вид ему было лет сто, не меньше. Слабыми руками он вил веревки, какими закрепляют солому на крыше.

— Ты не можешь рассказать мне хоть что-нибудь про моих родных и про мой отчий дом? — спросил его Фаркуэр. хоть и сомневался, что такой древний старец способен вымолвить слово.

— Я-то не могу, — прошамкал старец, — а вот мой отец, он, пожалуй, сможет.

— Твой отец! — воскликнул Фаркуэр, не помня себя от удивления. — Да ведь он, наверное, давным-давно умер!

Старец с мудрой усмешкой покачал головой.

— Погляди туда, — сказал он и показал скрюченным пальцем на кожаную сумку, что висела на столбике деревянной кровати в углу.

Фаркуэр подошел к кровати и чуть не до смерти испугался — из сумки выглянул крошечный старичок со сморщенным личиком и в красном колпачке. Он совсем съежился и высох, такой он был старый.

— Вынь его, он тебя не тронет, — сказал старец, что сидел у огня, и захихикал.

Фаркуэр осторожно взял крошечного старичка большим и указательным пальцами, вынул его из сумки и посадил на ладонь своей левой руки. Старичок так ссохся от старости, что походил на мощи.

— Может, хоть ты знаешь, что сталось с моим отчим домом и куда подевались мои родные? — в третий раз спросил Фаркуэр; но он уже не надеялся получить ответ.

— Все они умерли задолго до того, как я родился, — пропищал крошечный старичок. — Сам я никого из них не видал, но слышал, как про них мой отец говаривал.

— Так, значит, я старше тебя! — вскричал Фаркуэр, ошеломленный.

И это его так сразило, что кости его внезапно рассыпались в прах, и он рухнул на пол кучей серой пыли.

Тысячу с лишком лет замок Данвеган, что стоит на западном побережье острова Скай, был родовым замком Мак-Лаудов из Мак-Лауда. В древности многие вожди этого рода, выйдя в море из залива Лок-Данвеган с воинами своего клана, водили их в походы против своих наследственных врагов, Мак-Доналдов из Эйгга, беззаконных «Властителей островов». И, пожалуй, драгоценнейшим сокровищем клана Мак-Лауд было его знамя фей. Оно переходило от поколения к поколению, и о нем рассказывают известное предание.

Некогда вождем клана Мак-Лауд был Малколм. В один из дней, когда в водах Лок-Данвегана отражалось летнее небо, а вереск покрывал горные склоны лиловым ковром, Малколм взял в жены красавицу фею. Он счастливо зажил с нею в своем замке, Данвегане, построенном из серого камня. Но феи не могут найти полное счастье среди людей. И когда жена Малколма родила ему сына, она затосковала по своим родным, да так, что тоска эта превозмогла ее любовь к мужу-смертному.

Малколм был не в силах видеть, как тоскует его возлюбленная жена. И он взялся сам проводить ее на тропинку, что вела в Страну Фей. И вот фея подошла к колыбели своего ребенка, ласково простилась с ним и пошла с мужем к заливу, чтобы переправиться через него и уйти по этой тропинке на родину.

Это было в ясный летний день. В такой же точно день Малколм привез в свой замок жену-фею, но теперь даже светлые воды залива казались ему темными и мутными, — так тяжко было у него на душе.

Наконец их лодка доплыла до места. Малколм взял жену на руки, перенес ее на берег и осторожно опустил на землю. Потом немного проводил ее по тропинке. Но когда они подошли к гряде серых камней, прозванных Мостом Фей, жена попросила его не ходить дальше и пошла по тропинке одна. Она ни разу не оглянулась, и Малколм навеки расстался со своей красавицей женой.

В тот вечер в замке задали пир в большом зале — праздновали рождение сына Малколма. Ведь мальчик впоследствии должен был заступить место отца и стать вождем клана Мак-Лауд.

Как ни тяжко было на душе у Малколма, пришлось ему через силу принять участие в общем веселье и ликовании, — пир был задан по исстари заведенному обычаю. Да и сам Малколм гордился сыном, которому в будущем предстояло стать главой рода Мак-Лаудов из Мак-Лауда.

Весь клан собрался в большом зале и пировал при свете сотни факелов. Слуги сновали по залу, разнося блюда с сочной олениной и фляги, полные доброго золотистого эля. И всю ночь мужчины из клана Мак-Криммон, наследственные волынщики клана Мак-Лауд, играли на своих звучных волынках веселые песни для гостей Малколма.

А в башенке, вдали от шумного зала, младенец, виновник всего этого ликования, спокойно спал в своей колыбели. Сон его сторожила няня. Это была молоденькая хорошенькая девушка. Она сидела у колыбели, а сама только и думала: как сейчас, должно быть, весело на пиру и какое вкусное подают угощение! И ей очень хотелось побыть среди шумных гостей. А когда высоко взошла луна и осветила уединенную башенку, девушке до смерти захотелось хоть одним глазком поглядеть на веселье в зале. Она взглянула на ребенка и убедилась, что он спокойно спит. И вот она тихонько встала и, осторожно ступая на цыпочках, пошла по устланному тростником полу, к двери.

Потом она быстро побежала по залитым лунным светом извилистым коридорам, спустилась с винтовой лестницы и вошла в большой зал, где громко звучали волынки.

Девушка немного посидела в самом конце зала, с жадным любопытством оглядываясь по сторонам, а когда вдоволь насмотрелась на празднество, поднялась, чтобы вернуться в башенку. И тут сердце у нее забилось от страха — в этот миг сам Малколм встал со своего места за главным столом и посмотрел в ее сторону.

«Ох, черен был тот час, когда я оставила ребенка одного! — подумала няня. — Теперь Малколм прогневается на меня!»

Однако Малколм хоть и увидел девушку, но не рассердился, — он подумал, что с его сыном осталась другая служанка. И вот он окликнул няню ласковым голосом и велел ей вынести ребенка гостям, — он хотел показать своему клану его будущего вождя.

Няня вздохнула свободно и ушла, горячо надеясь, что с ребенком не случилось ничего плохого, пока ее при нем не было.

А надо сказать, что когда ребенок остался один в башенке, он некоторое время спокойно спал. Но вот за окном со зловещим криком пролетела сова, и он проснулся в испуге. Никто не пришел успокоить его и покачать. Он громко заплакал, и плач его отдавался от стен пустой комнаты.

Ни один человек не услышал его криков. Но они какими-то неведомыми путями донеслись до его матери-феи, туда, где она пребывала среди своих.

Сын, хоть и рожденный на земле, был ей дорог, и она поспешила в башенку, чтобы утешить его, пока никого поблизости не было. Она уже не имела права взять его на руки. Но зато прикрыла его сияющим неземным покрывалом из шелка, зеленого, как трава. Оно было соткано так искусно, как люди ткать не умеют, и вышито крапинками, но не простыми, а особенными — их называют «крапинками эльфов».

Как только фея прикрыла ребенка шелковым покрывалом, он перестал плакать — словно это сама мать обняла его. Потом улыбнулся и заснул. А фея, увидев, что сын ее успокоился, отлетела от колыбели и исчезла.

Встревоженная няня очень обрадовалась, когда вошла в башенку и убедилась, что ее питомец спит. Но тут она увидела на нем покрывало и поняла, что к ребенку прилетали феи. Об этом она догадалась потому, что покрывало было зеленого цвета — того самого оттенка, какой облюбовали фен. Да и вышито оно было «крапинками эльфов». Но ребенок лежал здоровый и невредимый — феи его не подменили, — и няня совсем успокоилась. Только пообещала себе никогда больше не оставлять его одного.

Она завернула ребенка в покрывало фей, взяла его на руки и, повинуясь приказу Малколма, понесла в большой зал.

И вот когда она уже подходила к залу, позади нее в коридорах послышались звуки неземной музыки. Они наполняли весь воздух, они как бы овевали ребенка на руках у няни и, наконец, заглушили волынки Мак-Криммонов. Волынки умолкли, и в большом зале воцарилась тишина.