Естественно, нынешний губернатор провинции, едва узнав о нашем появлении, нанес нам визит и тут же принялся настаивать, чтобы мы жили в его резиденции весь год, который предполагали провести в Конье. Его многочисленные жены и дочери, по его словам, сочтут для себя великой честью освободить лучшие комнаты во дворце, чтобы предоставить их принцессе крови. Мне же предстояло занять апартаменты главного евнуха.

Первый день нашего пребывания в Конье — воскресенье — прошел несколько однообразно. Моя госпожа, осмотрев свои комнаты, решила прилечь, чтобы отдохнуть после долгого и утомительного путешествия. Я, поразмыслив немного, последовал ее примеру. Зато на следующий день мы поднялись с первыми лучами солнца. Моя госпожа весь день провела в мавзолее: запечатлела благоговейный поцелуй на раке, где хранились мощи святого, позволила окропить себя святой водой, раздала щедрые дары, потом обошла всю мечеть, творя про себя молитву, после чего долго слушала, как ученые женщины читают Коран и писания самого благословенного святого Руми. Честно говоря, я не надеялся сегодня увидеть нашего дервиша: был понедельник. А понедельник вместе со средой являлись единственными днями, когда все святые места предоставлялись исключительно женщинам и их сопровождающим. В эти дни они могли беспрепятственно творить свои молитвы, не боясь, что чей-то любопытный взгляд оскорбит их скромность.

Так продолжалось и дальше.

Время близилось к вечеру. По уже сложившейся привычке моя госпожа, прежде чем уйти, ненадолго присаживалась на Камне. При выходе из главного входа взгляд ваш тут же утыкается в плиту из простого белого известняка. Гладкий камень на самом верху заканчивался небольшим углублением, где, согласно легенде, и сидел когда-то святой, погруженный в свои размышления. Нас уверяли, что любая паломница, если она свято верит в помощь Руми, посидев на том же месте и повторив на память первую главу из Корана, может надеяться, что ее сокровенное желание исполнится. Эсмилькан поначалу отправляла туда посидеть своих служанок, но все это сопровождалось таким игривым хихиканьем и перешептыванием, что Сура, даже если они и знали ее наизусть, моментально была забыта, а все их желания, как мне казалось, оказывались слишком легкомысленными, чтобы у святого Руми могло появиться желание выполнить их. В основном они сводились к надеждам получить в подарок изумрудное ожерелье. Или уж, на худой конец, лишнюю миску плова на обед.

— Ну, а теперь твоя очередь, Абдулла. — Эсмилькан тронула меня за руку, и я очнулся.

— Но, госпожа, мне нечего желать! — запротестовал я.

Она посмотрела на меня в упор. В ее влажных карих глазах светилось понимание. Единственным и самым заветным моим желанием — и она хорошо это знала — было желание снова вернуть себе свою мужскую сущность, но просить об этом святого было бы насмешкой и оскорблением Аллаха и его воли. Поэтому Эсмилькан в ответ только молча стиснула мою руку, позволив мне помочь ей взобраться наверх.

— …тебе одному мы поклоняемся, тебя одного почитаем и тебя одного молим о помощи…

— Абдулла! О Аллах! Мир с тобой, мой друг!

Как я мог не узнать этот голос! Но звук его поразил меня до такой степени, что пальцы мои разжались сами собой. Я как раз держал в руках угол большого расшитого узором занавеса, благодаря которому моя госпожа могла дойти от мечети к своему паланкину, стоявшему в двух шагах от входа, оставаясь при этом невидимой для любопытных взглядов — все, что они могли различить, был смутный женский силуэт. И вот теперь я едва не выпустил его из рук. Спохватившись, я крепче сжал кусок плотной ткани, вцепившись в него с такой силой, что даже костяшки моих пальцев побелели от напряжения. Хотя, признаться, я едва не выронил его снова, когда повернулся, чтобы ответить на поклон того, кто с таким энтузиазмом приветствовал меня сейчас.

Человеком, приветствовавшим меня с таким энтузиазмом, словно я был его потерянным и вновь обретенным родственником, был не кто иной, как наш молодой спаги, Ферхад Бей.

— Мне показалось, я узнал тебя еще позавчера, по дороге сюда, — захлебываясь, продолжал он, — но наш полк двигался маршем, так что я не мог выйти из рядов и посмотреть, ты ли это. Ну, как дела? Как поживаешь, мой друг?

Он продолжал тарахтеть, расспрашивая меня о моем здоровье и здоровье всех наших общих знакомых с таким беспечным видом, словно мы сидели с ним в чайхане и вели непринужденную беседу, попивая чай и наслаждаясь бездельем, — словно это и не он был вынужден покинуть столицу в еще большей спешке, чем я сам. Единственное, о чем он так и не решился меня спросить, это о том, как поживает моя очаровательная госпожа. И то не потому, что это было бы верхом невоспитанности, — просто он успел увидеть ее собственными глазами.

Я только диву давался его словоохотливости. Можно было подумать, мы с ним давние приятели, потому что Ферхад, словно забыв о своей всегдашней сдержанности, принялся посвящать меня во все детали тех дел, что теперь привели его в Конью.

— …беспорядки на границе с Персией, а начались они сразу же после того, как шаху стало известно о смерти нашего обожаемого султана — да упокоит Аллах его бессмертную душу! Поэтому сразу собрали войска, чтобы дать персам достойный отпор. Если бы ты знал, какой это будет утомительный поход — через безлюдные, выжженные солнцем верховья гор Верхней Армении и Азербайджана! О Аллах, не пройдет и недели, как мы вновь двинемся в путь, чтобы встретить свою судьбу!

Кто-то, возможно, счел бы его полным дураком. Другие, скорее, решили бы, что имеют дело с человеком, который попросту не умеет держать язык за зубами, вот и выбалтывает первому встречному доверенные ему тайны. Другие, — но не я. Хорошенько припомнив все обстоятельства, которые привели его в наш дом, когда он столько недель подряд держал в секрете обстоятельства смерти великого султана, я призадумался. Кому-кому, а мне было известно, что Ферхад, как никто другой, умеет держать язык за зубами, когда это требуется.

Внимательно присмотревшись к нему, я подумал, что мне хорошо известны подобные симптомы. Его с неудержимой силой тянуло к тому, что скрывалось за плотной тканью занавеса — как любого смертного тянет ответить на зов Ангела Смерти. Будь на то его воля, он с радостью простоял бы здесь молча весь день, погрузившись в те чувства, что переполняли его душу, — если бы весь окружающий мир вдруг перестал бы существовать. Но поскольку это было невозможно, подспудное чувство вины само тянуло его за язык, вынуждая говорить о таких вещах, о которых в другое время любой благоразумный человек на его месте предпочел бы помалкивать.

Думаю, и Эсмилькан тоже узнала его без труда. Не сомневался я и в том, что безудержная болтовня Ферхада удивила ее ничуть не меньше, чем меня. Ее по-прежнему отделял от нас занавес, но даже сквозь плотную ткань его она могла различить хорошо знакомые ей черты молодого красавца спаги. Эсмилькан стояла так тихо, что я не слышал ее дыхания, и не нужно было смотреть на нее, чтобы угадать, куда устремлен ее взгляд, — пышные, черные как смоль усы и блестящие темные глаза красиво выделялись на фоне ярко-пурпурного, расшитого золотом мундира. Я и сам вдруг поймал себя на том, что невольно залюбовался Ферхадом.

Эсмилькан словно забыла про носилки. Она стояла молча, пока мои помощники, окончательно сбитые с толку и ровно ничего не понимающие в том спектакле, что разворачивался перед их глазами, не начали беспокойно покашливать, а мои руки не заныли от тяжести расшитого занавеса. Но я почти ничего не замечал. Да и потом, подумал я, какой мелочью это было по сравнению с той необоримой силой, что влекла два сердца друг к другу!

Сказать по правде, я уже решил было, этому не будет конца. Ферхад не отпускал меня до тех пор, пока обуревавшие его чувства не выплеснулись без остатка, а ведь он был человеком не только чрезвычайно выносливым, но еще и прошедшим специальную подготовку и умел переносить сверхчеловеческое напряжение. К тому времени, как он отпустил мою душу на покаяние, я был вымотан до предела и чувствовал себя словно выжатый лимон, а моя несчастная госпожа почти рухнула в паланкин, будто ноги уже не держали ее. Однако в ней еще осталось довольно сил, чтобы заставить меня изрядно поломать голову. Этот высокий обаятельный красавец спаги возник перед ее глазами неким волшебным видением. Едва выйдя из мечети, с душой, взволнованной после молитвы, которую она возносила святому Руми, почти ничего не различая после царившего внутри полумрака, она увидела Ферхада. И это было словно гром среди ясного неба.