— Да, мой супруг очень мудрый человек, — улыбнулась Эсмилькан.

— Да, конечно, — отмахнулась Сафия. — Но кто в наши дни — если он, конечно, не окончательно сошел с ума, — решится выйти в Красное море? Это когда в Йемене может в любой момент вспыхнуть мятеж! Все равно что повернуться спиной к пороховой бочке, да еще с зажженным фитилем! Или собственными руками накинуть удавку себе на шею!

Эсмилькан, бедняжка, слабо разбиралась в географии. И, по-видимому, не очень хорошо поняла, о чем говорит Сафия. Но мысль о море, которому кто-то собирается накинуть на шею удавку, до такой степени растрогала ее, что в глазах у нее заблестели слезы.

А пока Эсмилькан живо переживала в душе это несчастье, Сафия, воспользовавшись моментом, продолжала:

— И вот, поскольку армия двинулась на север, а не на юг, можно не сомневаться, что Соколли-паша не намерен силой усмирить дурацкий мятеж, чтобы потом заняться в Египте постройкой своего канала.

Эсмилькан в ответ только беспомощно пожала плечами:

— Мне показалось, что они говорили о каналах…

Честно говоря, я немало подивился тому, насколько близко подозрения Сафии подвели ее к действительному положению дел. Точность, с которой она, вытянув из нас информацию, делала свои выводы, казалась просто пугающей. Но Эсмилькан нисколько не погрешила против истины — основной темой обсуждения действительно были каналы. Лала Мустафа-паша, Второй визирь, имел свои интересы в Сирии и в Египте. Тогда, во время совещания, стараясь убедить всех, что в этой ситуации армия всей своей мощью должна обрушиться на мятежный Йемен, он почти слово в слово повторил те же аргументы, что сейчас привела нам Сафия. Его поддержал муфтий; мысль о том, что священные для каждого правоверного города могут попасть в руки йеменских еретиков, привела его в неописуемый ужас.

Оба говорили горячо и убедительно. Но потом мой господин принес тяжелый, видимо, старинный фолиант — один из тех, над которыми он часто сидел по ночам, когда его мучила бессонница. Книга была на греческом. Одного взгляда, брошенного на книгу, оказалось достаточно, чтобы муфтий поперхнулся. «Безбожный язык!» — укоризненно проворчал он. Но Соколли-паша уперся и заявил, что переведет им несколько абзацев.

— В старину, когда существовала еще империя Александра Великого, один человек по имени Селевкус Никатор [28] предложил построить канал, соединив им две реки, Волгу и Днепр.

— Он еще хуже, чем христианин, — продолжал ворчать муфтий. — Варвар, язычник!

Лала Мустафа-паша, как человек, облеченный властью, был куда осторожнее в своих оценках, и, кроме того, мой господин только что произнес магические, завораживающие слух слова «империя Александра Великого». Но по его лицу было заметно, что и его гложут сомнения.

— Но какая польза была бы от такого канала, тем более что он так далеко? На постройку его уйдут долгие годы, а что потом? Для чего он нам? — поинтересовался он.

— На самом деле не так уж и долго, как вы думаете, — упрямо стоял на своем Соколли-паша. — Если посмотреть карту, то можно заметить, что есть место, где две великие реки так близко подходят друг к другу, что их разделяют каких-нибудь тридцать тысяч шагов. В сущности, это один дневной переход. Да и местность там ровная — ни гор, ни холмов.

— И все равно я не понимаю, что нам проку в этом канале, — упорствовал Мустафа.

Соколли-паша молча развернул на столе карту и ткнул в нее пальцем.

— Река Дон, как вы можете убедиться, впадает в Черное море, на берегу которого стоит и Константинополь. Смотрите, что получается: наши корабли пересекут море, поднимутся вверх по Дону, через канал попадут в Волгу, которая, в свою очередь, впадает…

— В Каспийское море! — ошеломленно ахнул Лала Мустафа.

— И таким образом мы оказываемся в самом сердце…

— Персии!

— Именно так! Вспомните, какое неимоверное количество людей мы теряли каждый год во время походов на Персию. Тогда армия была вынуждена двигаться через гористые местности Курдистана и Армении, где на каждом шагу нас подстерегала опасность. А какой это изнурительный переход, подумать страшно! Мы обычно теряли чуть ли не половину армии. А сколько животных, сколько снаряжения, припасов, пушек мы оставляли по дороге каждый раз, когда нам приходилось воевать с Персией! Аллах свидетель, мы были обескровлены еще до того, как успевали развернуть знамена перед боем. А время? Два месяца — два месяца! — уходило только на то, чтобы добраться туда, а потом вернуться назад! А если снег? Вы только вспомните, что было, когда принимался идти снег?

— Да уж! — вынужден был согласиться, хотя и неохотно, Лала Мустафа. — К тому же, насколько я помню, нам так и не удалось придумать, как переправить тяжелые пушки и артиллерию через горные перевалы.

— А какой славой мы покроем себя вовеки веков, если только удастся заставить этих еретиков персов принять истинное учение Сунны [29]! — с энтузиазмом воскликнул муфтий. Похоже, даже он, с его упрямством, смог наконец оценить стройную логику этого плана.

— И не только их, досточтимый муфтий! Бросив к своим ногам покоренную Персию, мы двинемся дальше. Посмотрите на карту — выход к Волге открывает нам дорогу в самое сердце Азии! К тому же не забывайте, что в таком случае армия будет избавлена от утомительных пеших переходов. Это все равно что переплыть Суэц, даже легче. Надеюсь, теперь у вас больше не осталось сомнений, что осуществление столь грандиозного проекта обогатит нашу землю на многие столетия вперед.

— Если будет на то воля Аллаха! — на всякий случай осторожно добавил муфтий.

— Но для того, чтобы воплотить все это в жизнь, придется подчинить себе Астрахань, — задумчиво пробормотал Лала Мустафа.

— Да, — согласился Соколли-паша. — Но хочу напомнить вам, что это земля сильных, гордых татар, наших братьев по вере, которые к тому же говорят на нашем с вами языке. Десять лет тому назад Астрахань пала к ногам русских варваров. Мертвые остались без отмщения, те, кого взяли в плен, до сих пор в оковах рабства, а наши города кишат беженцами, вынужденными уповать лишь на милосердие добросердечных горожан, но и ему уже приходит конец. Потеряв землю своих отцов, они не в состоянии содержать себя сами. И не могут посылать нам богатые дары, на которые мы были бы вправе рассчитывать, будь Астрахань нашей.

— Да. Клянусь Аллахом, чтобы вернуть себе свою родину, они станут сражаться, как бешеные, — согласился Лала Мустафа. — А пока, в ожидании этого, станут помогать нам строить канал. А потом… потом, сдается мне, вряд ли будут сильно возражать, если мы намекнем, что не худо бы увеличить присылаемую ими дань, особенно если взамен пообещать им, что со временем их богатые и плодородные земли смогут влиться в нашу великую империю.

Согласие было достигнуто. Дальше разговор вертелся в основном вокруг того, сколько славы и богатств принесет осуществление столь грандиозного замысла. Перебирая в памяти их беседу, я молча наблюдал, как Сафия старательно вытягивает из моей госпожи детали, которые та успела уже основательно подзабыть, но не пытался ей помешать. Наконец Эсмилькан, потеряв терпение или попросту устав от настоящего допроса, попыталась сменить тему.

— А где же мой милый маленький племянник Мухаммед, а Сафия?

— О, где-то во дворце. Точно не знаю. Наверное, с кормилицей. Она неплохо управляется с ним.

— А как заживает его щека? Все еще болит? Неужели останется шрам?

— Да. Боюсь, что так.

— Сохрани его Аллах! — сочувственно воскликнула Эсмилькан, и на глаза ее навернулись слезы.

— Ну, моя дорогая, к чему так переживать? Ведь ни ты, ни я, по крайней мере сейчас, ничем не можем ему помочь, — нетерпеливо бросила Сафия. — Зато ты можешь помочь мне выяснить все, что будет в твоих силах, насчет передвижений нашей армии в этом году. Ты просто не представляешь, до какой степени меня бесит, что твой достопочтенный супруг всегда делает из этого тайну!