Но он отнял свое запястье, не обращая внимания на мою слезную мольбу. Я должна была пройти через все сама, а ему не хотелось наблюдать за моими мучениями. Мужчина показал мне путь, дав силы следовать по нему. Его губы осторожно коснулись моего лба, прощаясь.

Снова шевельнулась занавеска, и я закричала, боясь потерять его, боясь остаться одной, но тишину не нарушило ни звука. Мои слезы неторопливо скатывались по щекам, оставляя тонкие горячие дорожки. Комната опустела, став совершенно чужой. О его визите напоминал лишь шелест ткани, бьющейся в открытом нараспашку окне.

Меня накрывало волной невыносимой тоски, такой потери, с которой невозможно было справиться или смириться. Она принесла с собой отчаяние, придавшее мне сил. Я распахнула глаза, наблюдая как лунный свет медленно кружится по комнате, рассыпаясь в воздухе мелкими серебристыми песчинками. Что держало меня здесь? Вещи, когда-то близкие сердцу и пропитанные воспоминаниями о прошлом, выглядели уныло и потерянно. Люди, спокойно спящие по своим комнатам, даже не подозревали, что происходит всего в нескольких шагах от них. Смешно, они никогда и не видели дальше своего носа.

Мне словно удалось подняться над всей этой суетой, увидеть свою жизнь со стороны — чем она отличалась от миллиардов подобных? Результат все равно оставался один — смерть. Но вот теперь она стояла рядом со мною, ее холодное дыхание щекотало кожу, цепкая костлявая хватка подбиралась к сердцу. Это помогало мне мыслить ясно — моя жизнь ничего не значила. Жалкие попытки идти вперед на самом деле шагами в пустоту. Теперь и он покидал меня.

Я приподнялась на кровати, рассматривая прямоугольный проем окна — черное полотно, усыпленное мелкой россыпью звезд. Лунный свет походил на серебряную дорогу, повисшую в воздухе, и мне хотелось следовать по ней. Стены давили, напоминая крошечную коробку, в которой меня заперли как маленького чертика. Я не заметила, как преодолела это расстояние — секунда, и мои ступни уже ощущают прохладный подоконник, а теплый ветер самозабвенное играет в волосах. Город лежал у моих ног, побежденный, преклоняющийся. Он принадлежал мне, и даже все, кто жил в нем. Я еще никогда не знала такой свободы и безграничной силы, разрывающей изнутри. Вдыхая ночной воздух, и чувствуя, как из тела уходит всякое напряжение. Только теперь ко мне пришло понимание, болезнь была не во мне, а в комнате, в той жизни, которая так угнетала все это время. Она всегда держалась рядом, медленно убивая меня. Я обернулась, лениво осматривая свою клетку, испуганно осознавая, что в тело возвращается прежняя болезненная дрожь. Пути назад не было. Разве кто-то мог выжить в четырех стенах? Каждый день меняя одну коробку на другую? Я практически видела, как горят мосты, соединяющие меня с прошлым — сначала медленно тлея, а потом переходя в стену огня, яростную и непроницаемую.

Что осталось позади? Семья? Я не помнила, что это могло значить для меня. Друзья? Они никогда ими не являлись. Вещи? Они не имели значения. Двадцать лет жизни? В них было еще меньше смысла и необходимости, чем в окружавших меня безделушках. Сердце на миг замерло, сдавливаемое сомнениями. Что изменит мое решение? Кто-то будет сожалеть? Тосковать? Я представила пустую комнату, в которой никогда меня не было. Жалкое зрелище. Вот только это казалось правдой — ни одна из этих вещей никогда не расскажет о своем хозяине. Никаких воспоминаний. Пустота.

Я обернулась к городу. Он ждал только меня, поблескивая вдалеке крошечными огнями. Эта жажда всегда жила внутри, тихо нашептывая мне на ухо, каждый раз, когда мой взгляд падал на мирно спящие улицы. Теперь это был не шепот, а настоящий крик. Я принадлежала этому городу, а он мне. Всего один шаг, все внутри требовало полета, жаждало почувствовать потоки ветра, бьющие в лицо, играющие с тонкой одеждой. У меня появились крылья, он дал их мне. Я снова была голодна, но здесь от этого не находилось спасения. Мне следовало уйти.

Мои руки сжались когтями на оконной раме, спина выгнулась, подготавливая тело к прыжку. Я трусливо бежала, подальше от боли и проблем. Туда, где никто и никогда не осудит. В новый мир. В абсолютную темноту.

Глубокая ночь

Я кричала, вырываясь из чьих-то крепких объятий. От моего воя закладывало уши, от моих резких движений человека кидало из стороны в сторону, но он не отпускал. Его руки еще сильнее сдавливали мою фигуру, оттаскивая от открытого окна, обратно, в губительную духоту и замкнутость. Я хотела причинить ему боль, разорвать на часть за то, что меня вновь запирали в клетке, бросая на цепь.

Окно закрылось с оглушающим грохотом, от которого мое сердце начинает кровоточить. Ветер в отчаяние бьется о стекло, не способный проникнуть внутрь. Они разделили меня с городом, оставив нас страдать в одиночестве.

Меня укладывают в кровать, укрывая толстым одеялом, но я скидываю его прочь, требуя свободы. Мои запястья и щиколотки сдавливают тугие веревки, обездвиживая, превращая в жертву, словно готовя к распятию. Я начинаю понимать, что мои стоны и плач невыносимы для них, они корчатся, закрывают уши, но не отступают. В конце, мне совсем не удается пошевелиться, от этого мой крик становится еще громче.

— Нужно звонить врачу, — голос тихий и нерешительный.

— Ты ее видела? Да они заберут ее в психушку, не задумываясь, нам нужно ждать. Просто ждать, — отвечает ей мужчина, опасливо отходя в сторону.

— Ну, ей же больно. — Да, именно так, я пылаю, корчась в адском огне. Все этот проклятый свет.

— Это просто лихорадка. Попроси соседку вколоть ей успокоительное.

— Сейчас два часа ночи! Как на нас посмотрят? — женщина нервно ходит по комнате, из ее горла вырываются приглушенные всхлипы.

— Хочешь стоять и смотреть на это? Пожалуйста. Я иду спать. — Его шаги ударами пульсируют в моем воспаленном мозгу.

Неожиданно перед глазами разрастается яркая вспышка, словно засвеченная кинопленка — маленькая девочка, свернувшаяся на кровати в этой самой комнате, мужчина видит, что ей плохо, но лишь быстро бросает на ее ладошку пару таблеток обезболивающего, а потом хватает черный дипломат и скрывается за дверью.

Наконец в комнате гаснет свет, и я затихаю, часто дыша и ерзая на кровати. Путы трещат, но только сильнее врезают в кожу. Женщина все еще здесь — заколдованной статуей сидит в углу, наблюдая за моими мучениями. Возможно, ей это нравится.

— Доченька… — этот звонкий голос раздражает, в нем слишком много мольбы, которую не любит мой зверь. — Мила…

Я дергаю проклятые веревки, пытаясь освободиться, чувствуя, что они не выдержат долго, а мои силы наоборот начинают расти. Они слишком глупы, полагая, что этим можно удержать меня. Больше нет.

Мои когти впиваются в ткань, по ниточке распуская ее, так будет даже быстрее. Нужно начинать с малого. В комнате слышится только бешеный стук сердца, не мой. Женщина встает, подходя ближе и всматриваясь в мое лицо. Я не отвожу взгляда. Ее глаза как два маленьких озера, вода в которых расходится по кругу осторожными всполохами. Там полно эмоций, но нет ничего ценного. Она слаба, создана, чтобы подчиняться.

«Развяжи меня», этот мысленный приказ заставляет ее задрожать. Я вижу, как по щекам женщины побежали слезы, а ее руки медленно тянутся к моим путам. Сантиметр за сантиметром. Ожидание становится невыносимым, и я едва сдерживаю рык, выгибаясь на кровати.

Вспыхивает свет, заставляя меня зашипеть и зажмуриться.

— Ты что делаешь? — Мужчина оттаскивает ее от моей кровати, отвешивая женщине пощечину, чтобы привести в чувство. — Спятила?

— Я… я… не знаю, как это вышло.

Он подходит ко мне, осматривая, надежны ли веревки. Я смотрю в его глаза, пытаясь вновь проделать тот же трюк. Но мешает свет, словно лишивший меня прежней силы.

— Не смотри ей в глаза, — доносится женский шепот, смешанный с хрипловатым плачем. — Не смотри ей в глаза.

Мужчина замирает и оборачивается к ней, а потом возвращается ко мне. Я снова сосредотачиваюсь на его глазах, видя два прозрачно-голубых озера, в них меньше эмоций, но слишком много странных рамок, сковывающих каждую мысль. С ним сложнее. Он словно что-то чувствует, резко отводя взгляд в сторону.