Я убедила отца прилечь, а сама решила взглянуть на замок снаружи. Надела шляпу, после недолгих поисков обнаружила нужную лестницу и спустилась в уже знакомый зал. Там увидела дверь, в которую мы входили накануне вечером, и затем оказалась во дворе. Мне не хотелось покидать пределы замка, поэтому я не стала переходить через ров. Оглядевшись, заметила калитку в стене, через которую проникла в замковый сад. Отсюда открывался необыкновенно красивый пейзаж. Сад спускался к самому рву. Было заметно, что за ним тщательно ухаживают. Здесь росло очень много цветов, причем их сочетания были просто идеальными. Барон был не лишен чувства цвета, если только он не нанимал людей, которые подбирали для него как цветы, так и цвета. Скорее всего так оно и было.

Я спустилась вниз и присела на траву, буйно растущую на берегу рва. Какая тишина! Я подумала о Клэр, оставшейся дома на хозяйстве, и об Иви, живущей теперь где-то в Африке. Мне было не по себе, хотя я беспрестанно убеждала себя в том, что для этого нет ни малейших оснований. Если барон обнаружит, что мой отец больше не может писать миниатюры, а он, тем не менее, захочет именно произведение Коллисона, ему не останется ничего иного, как обратиться ко мне. А если он откажется? Что ж, в таком случае мы вернемся домой.

Услышав чьи-то шаги, я резко обернулась и увидела приближающегося ко мне Бертрана де Мортимера.

— О! — произнес он, как будто удивившись. — Вы уже окончили свои приготовления?

— У нас было не так много работы… теперь только остается ждать… э-э… прибытия модели.

— Разумеется. — Он присел рядом со мной. — Теперь, когда вы посмотрели на замок при свете утреннего солнца, что вы можете о нем сказать?

— Величественный. Основательный. Впечатляющий. Угрожающий… Больше нечего добавить.

— Достаточно и этого.

Он пристально смотрел на меня, и я заметила, что его привлекательная внешность ничуть не пострадала от яркого дневного света. Более того, она смотрелась еще более выигрышно.

— Подумать только, что… все это принадлежит одному человеку… Мне это трудно себе представить, — проговорила я.

— Зато барон воспринимает это как нечто само собой разумеющееся. Его так воспитали. Он потомок своих славных предков. Подождите немного. Когда вы его увидите, то все поймете сами.

— Он… похож на вас?

Похоже, этот вопрос позабавил Бертрана.

— Мне кажется, если вы пожелаете обнаружить хоть какое-то сходство между нами, вам придется изрядно потрудиться.

— Вот как.

— Похоже, вы разочарованы.

— Так и есть. Если бы он оказался похожим на вас, я бы вздохнула с облегчением.

Внезапно он накрыл мою руку своей ладонью.

— Это очень приятный комплимент, — произнес Бертран.

— Это не комплимент. Это констатация факта.

Он улыбнулся, как мне показалось, несколько грустной улыбкой:

— Вы сами увидите, что он совершенно другой.

— Чего мне следует ожидать?

Он покачал головой.

— Будет лучше, если вы все узнаете сами. Все люди видят друг друга по-разному. Вы должны увидеть его собственными глазами.

— Именно это вы сказали вчера вечером и все же кое-что приоткрыли. У меня возникло ощущение, что барону очень нелегко угодить.

— Он всегда знает, чего хочет, причем только самого лучшего.

— А его невеста?

— Он собирается жениться на принцессе де Креспиньи.

— На принцессе!

— О да! Барон — не только один из самых богатых людей во Франции, но и один из самых влиятельных.

— А принцесса?

— Она происходит из старинного французского рода, в ее жилах течет королевская кровь. Ее семье удалось каким-то образом спастись во время революции.

— И семье барона тоже?

— Семья барона неистребима.

— Так, значит, это союз двух благородных семейств. Одно очень богатое, другое не столь богатое, зато королевских кровей. Так?

— Да. Принцесса состоит в родстве с королевскими домами Франции и Австрии. Весьма подходящая партия для барона. Поместья Креспиньи будут восстановлены в прежнем блеске. Если это кому-нибудь и под силу, так только барону.

— С его огромным состоянием, — пробормотала я.

— Иначе это было бы невозможно.

— А барон рад предстоящей женитьбе?

— Если бы это было не так, ни о какой женитьбе не было бы и речи.

— Будьте осторожны, — предостерегла его я. — Это уже сфера сугубо личного, не так ли?

— Пожалуй, — согласился Бертран. — Что ж, давайте сменим тему.

— …и поговорим о вас, — закончила за него я.

— …и о вас?

И я сама не заметила, как рассказала ему о жизни в Коллисон-Хаус: о вечеринках у Фаррингдонов, семье викария и сестрах Кэмборн, о романтическом замужестве моей матери и счастье, которое она обрела с отцом, о ее смерти, о том, как нам повезло с Иви, которая вышла замуж за миссионера и покинула уютно-предсказуемую английскую деревню ради романтических опасностей черной Африки.

— Но оставила нам Клэр, — добавила я. — Иви обо всем позаботилась еще до отъезда. Она умела каким-то непостижимым и в то же время самым естественным образом управлять всеми, кто ее окружал.

Бертран внимательно посмотрел на меня.

— Мне кажется, у вас тоже есть… подобные способности.

Я рассмеялась.

— У меня? Что вы! Меня настолько интересуют собственные дела, что я ничего не вижу вокруг себя.

— Я знаю! Живопись! Как я понял, вы тоже ею занимаетесь и она очень много для вас значит. Вы тоже собираетесь писать миниатюры, как и ваши предки?

— Этого мне хотелось бы больше всего на свете.

— Больше всего на свете? Разве вам не хотелось бы любви… семьи… детей?

— Не знаю. Возможно. Но прежде всего я хочу писать миниатюры.

Он улыбался, и я вдруг подумала, что много болтаю. Я ведь совсем не знаю этого человека. Откуда такое доверие к нему? Возможно, оно объясняется бесконечной добротой, которую он излучал… Или же все дело в том, что он производит впечатление опытности и надежности? Хотя, скорее всего, это впечатление создается лишь его одеждой и манерами…

Он располагал к себе, и я, похоже, сообщила ему слишком много. Если так будет продолжаться и дальше, глядишь, я поведаю ему и о слепоте отца…

— Теперь ваша очередь рассказывать о себе, мсье де Мортимер.

— В моей жизни нет ничего интересного.

— Как я поняла, в детстве вам приходилось жить здесь, в замке.

— Да, и в дальнейшем тоже. Барон изъявил желание, чтобы я пожил здесь и научился жизни.

— Какой?

— Жизни высшего света. Императрица Евгения установила в этом плане очень высокие стандарты, и барон желает им полностью соответствовать. Он сожалеет о падении монархии, но все же скрепя сердце примирился со Второй империей [11]и поддерживает Наполеона Третьего… без всякого энтузиазма, но как единственную альтернативу республиканскому строю.

— Барон часто бывает при дворе?

— Да. Но мне кажется, он лучше всего чувствует себя здесь, в Нормандии.

— Он, наверное, очень сложный человек…

— Интересная модель для художника, — улыбнулся Бертран. — Посмотрим, удастся ли вашему отцу обнаружить скрытые глубины его натуры.

— Для этого необходим большой портрет. Миниатюра предназначается для его возлюбленной, а следовательно, должна быть романтичной.

— То есть он будет выглядеть лучше, чем есть на самом деле?

— «Романтичный» не обязательно означает «приукрашенный».

— Вряд ли барон захочет, чтобы его представляли в романтическом свете. Он так гордится своим умом и проницательностью.

— А почему вы полагаете, что романтичность и проницательность плохо сочетаются?

— Вы считаете иначе? Мне всегда казалось, что романтично настроенные люди воспринимают мир только в розовом свете.

— Именно так мой отец и должен представить барона глазам принцессы — в розовом свете… Мне, пожалуй, пора возвращаться.

Он вскочил и протянул мне руки. Я подала ему свои, и он помог мне подняться.

Некоторое время мсье де Мортимер стоял неподвижно, не выпуская моих рук. Это длилось всего несколько мгновений, но как мне показалось, достаточно долго. Я отметила полный покой и тишину, неподвижную воду, возвышающиеся над нами грозные стены, и меня охватило волнение.