С дивана встает плечистый, статный паренек лет двадцати двух. У него загорелое лицо, немного застенчивая улыбка и белесые, выгоревшие на солнце брови.

— Ты, Андрей Семенович, как говорится, — нацеленный товарищ… Это хорошо. Конечно, главная наша задача-река! Мы не должны позволить, чтобы взрывчатка была выгружена в Киеве. За это дело все мы друг перед другом отвечаем головой. И все же я не могу спокойно думать о судьбе ребят из нашей футбольной команды…

— Ну, брат, не то время чтобы о чувствах думать, — угрюмо замечает Андрей. — Может, и у меня, Толя, душа не меньше твоей болит…

— Я имею конкретное предложение.

— Вот это дело.

— Мы не будем рисковать ни всей нашей группой, ни задачей. К футболистам должен пойти только один человек…

— Пойдешь, а они заподозрят провокацию, — негромко роняет Андрей.

Паренек осматривает товарищей спокойными, ясными глазами.

— Тут моему предложению только начало. Должен пойти человек, знающий спортсменов, знакомый с ними…

— Ну, а где такого возьмешь?

Анатолий улыбается, и лицо его становится светлее.

— Имеется такой! Только вчера мне Дремин рассказывал, что вместе с Кузенко и Русевичем он у села Борщи воевал. Я спрашивал у него: может, однофамильцы? Нет, говорит, футболисты. Значит, Дремина к ним и послать — пусть подготовит их к бегству. Мы переправим их в партизанский отряд на Остер. Как переправим? А просто: спрячем их в трюме баржи.

— Дело говоришь, Толик, — соглашается дядя Семен. — План, можно сказать, молниеносный, однако совсем не плохой. Где сейчас находится Дремин?

— На пристани, как всегда, у грузчиков. Может, очередного полицая высматривает.

Взгляд Андрея становится веселей, плечи его слегка дрожат от сдержанного смеха.

— Это у него здорово получилось. Говорят, после того случая полицаи совсем перестали купаться в Днепре!

Дядя Семен порывисто вздыхает и говорит с нотками зависти в голосе:

— Плавает, паренек, изрядно! Легкие у него, как видно, натренированные. Это сколько же времени нужно, чтобы живого полицая к свае на две привязать?! — Лицо его сразу же становится серьезным:

— Дремин для этого дела подойдет. Но когда он должен привести к нам футболистов? Нужно где-то их спрятать и осторожно переправить на баржу. Опять-таки нам неизвестно, когда отправится баржа и будут ли на ней немцы.

— Будут или не будут — спрячем, — твердо решает Андрей. — Все равно, солдаты появятся перед самым отправлением баржи. Но команда спортсменов — это не один человек. У них разные настроения могут быть… Так или иначе, Дремину следует идти на хлебозавод. Пускай он там осмотрится и скажет: вот вам, ребята, партизанская рука — айда на Десну, кто желает!

Некоторое время в горнице стояла тишина, Андрей медленно обводит взглядом товарищей.

— Добро?

Ему отвечают негромко:

— Добро…

Анатолий надевает кепку и направляется к двери.

— Обязательно осмотреться! — говорит ему вслед Андрей. — Пускай не действует сгоряча. Так и передай Дремину. А мы ему просигналим…

…Когда футболисты вошли в раздевалку, Русевич подошел к центральному нападающему и спросил его напрямик:

— Скажи мне, ты нарочно медлил в начале игры? Правду скажи, ты испугался?

Корж смутился, товарищи обступили его тесным кругом.

— Нет, — выговорил он, заикаясь, — я присматривался к их игре…

— Но пока ты присматривался, они-то играли! Разве нельзя играть и присматриваться одновременно?

— Мне самому трудно объяснить мое состояние, — сказал Корж.

— Позволь, я тебе объясню, — усмехнулся Николай. — Ты разрешаешь?

Корж смутился:

— Не понимаю. Чего ты пристаешь!

— Знаешь, — сдерживаясь, негромко проговорил Николай, — можно подумать, что мы чужие люди. Но ведь мы же свои! Не первый день знакомы друг с другом… И знаем причину твоих переживаний. Это — Неля, как ее… Корочкина. Это она тебя уговаривала: проиграйте… А сегодня — ты видел? — не стесняясь народа, потеряв стыд, она поднесла «Люфтваффе» цветы…

Корж выпрямился и упрямо тряхнул головой:

— Букет у нее перехватили! Она хотела нам его преподнести.

Кто-то тихонько свистнул, а Тюрин захохотал.

— Не валяй дурака, — сказал Русевич.

Корж побагровел; губы его дрожали, нервно дергалась бровь.

— Нелю не трогайте! Я уверен, что она не виновата. Я ее знаю не первый день. Возможно, она это сделала под дулом пистолета. Она и сама ненавидит эту накипь. Она говорила мне… Нет, вы не знаете ее!

Неожиданно обозлившись, он затряс кулаками:

— И чего вы пристали? Ведь я же забил гол! Или это, по-вашему, пустяк? Смотрите на меня, как волки…

Разговор неожиданно прервал открывший дверь помощник судьи. Он сказал с порога:

— Просят господина Коржа.

Корж отозвался недовольно:

— Кто там еще?

— Вас просит дама. Знакомая…

— Обработка продолжается! — угрюмо проворчал Свиридов. — Это, конечно, она…

Корж поспешно вышел из раздевалки. Действительно, у входа его ждала Неля.

— Нам нужно поговорить, — сказала она почти строго. — Отойдем в сторонку…

— О чем говорить во время игры? — спросил он недовольно. — Товарищи и без того смеются.

Неля посмотрела на него удивленно; она хорошо знала, как действует на него ее улыбка, и голос, и взгляд.

— Мой Коржик! Да ты ли это? Ну! Только пять минут.

Он неохотно подчинился.

— Послушай, Коржик, — заговорила она торопливым шопотом, когда они отошли от двери. — Ты заставляешь меня волноваться. Сначала я думала: какой молодец! Ты начал игру так умно и тонко… Понимаешь, было такое впечатление, словно ты всей игрой руководишь, ну точно, как дирижер оркестром, а сам остаешься корректным, больше, я бы сказала, — великодушным.

— Это неправда, — сказал он тихо. — Вначале я плохо играл.

Она погладила его руку, доверчиво прикоснулась плечом к его плечу.

— Но тебе аплодировали! Я видела это сама. Разве ты не слышал, как повторяли твою фамилию?

— Аплодировали, когда я забил гол.

Она взглянула на него с упреком:

— Ты допустил ошибку. Подумай, что важнее: минутная радость на поле или…

Она запнулась и огорченно сдвинула брови. Коржу показалось, она была готова заплакать.

— Или? — чуть слышно спросил он.

— Или твоя дальнейшая судьба?

Корж нетерпеливо оглянулся на раздевалку.

— Ты хотела сказать что-то важное, Неля.

Она, видимо, поняла, что истекают последние секунды их встречи. Решительно и прямо она посмотрела ему в глаза:

— Разве это не важно… твоя судьба? Зачем ты заставляешь меня страдать?! Сначала ты присылал записки, ревновал к этому шефу… Даже грозил! Наверное, ты хотел бы, чтобы я стояла на Крещатике с протянутой рукой. Потом, наконец-то, понял… Жизнь требует ловкости. Ты сам это говорил. И еще ты сказал мне — помнишь? — главное — уцелеть… Почему же теперь ты рискуешь? Кто для тебя дороже: приятели или я? А я — то, глупая, была уверена в тебе…

— Ты хочешь, чтобы я покинул поле?

Она схватила его руку:

— Нет-нет… Просто — не накликай беды. Оставайся в игре незаметным… Тебе ведь нужно не больше других! Пусть, другие бьют по воротам, если они такие смельчаки.

— Понимаешь ли, Неля, — проговорил он с усилием, не отнимая руку от ее локтя, — это будет похоже на предательство. Команда мне не простит. Ты в стороне, а мне-то жить с ними еще придется. Они и сейчас уже уверены, что я веду двойную игру…

Резко отдернув руку, она отступила на шаг. Как быстро изменилось выражение этих только что ласковых глаз! Теперь они смотрели холодно и зло:

— Понятно… Они для тебя дороже.

Она хотела уйти, но Корж удержал ее за локоть:

— Скажи, Неля, — спросил он, стараясь казаться спокойным. — Этот букет… Тебя заставил шеф? Ведь правда? Или ты хотела нам подарить цветы?

— Ну что ты, глупышка! — сказала она, смеясь. — Кто же мог меня заставить? Я знаю, в Киеве мне все равно не жить, и, значит, нечего и терять здесь.