Морячок, уже не скрывая презрения, сунул пистолет за пояс и ухватил улыбчивого мужчину за лацканы модного пиджака:

— Тебе кричать в сортире «занято», а не воевать… С кем тебе воевать-то, глистогон?

Улыбка мужчины из доброжелательной стала просто наглой. Он в упор взглянул в глаза своего противника, словно хотел запомнить его получше.

— С кем?.. Да со всякой сволочью вроде тебя.

Как в руке мужчины появился «парабеллум», морячок не успел заметить. Женщина же, резко крутанувшись на месте, молниеносно выхватила из рукавов два «браунинга». Четыре выстрела грянули почти одновременно. Один за другим на землю тяжело упали четыре тела. Ни одна пуля не пропала даром. И никто из убитых не успел понять, что произошло.

Мужчина склонился к каждому по очереди, убеждаясь в том, что нападавшие мертвы. Подобрал с земли кожаный плащ, бережно отряхнул его, положил в карман бумажник, надел на запястье часы. Что-то негромкое и веселое сказал своей даме. Она рассмеялась, подхватила спутника под руку.

И парочка снова двинулась по бульвару по направлению к Дюку, наслаждаясь упоительным воздухом воскресной июньской ночи, Пушкин на пьедестале вдохновенно смотрел им вслед…

Довжик и Гоцман торопливо шагали по ночной Одессе. В стороне Приморского бульвара пронзительно заверещал свисток постового. Шаги гулко отдавались от стен спящих темных домов и руин.

— Давид Маркович, я дал слово, что кроме вас и меня никто о нем не узнает, — озабоченно говорил майор. — Он безобидный старик… Просто умеет видеть будущее.

Вместо ответа Давид зло сплюнул и процедил неразборчивое ругательство.

— Так что он вам сказал?

— Сказал, шо у меня как раз нет того будущего, — буркнул Гоцман. — Может, помру?

Он внезапно приостановился, устало потер грудь. Довжик с испугом поглядел на него.

— Слушай, Михал Михалыч, — Давид наморщил лоб, вспоминая, — а шо такое эзо… эзо…

— Эзотерика? — договорил Довжик. — Как раз умение предвидеть. Ну, читать мысли там… Я сам неточно знаю, — виновато вздохнул он. — У немцев это очень ценилось почему-то…

— Читать мысли, значит? — отозвался Гоцман. — Ну-ну… Шо-то все у нас поголовно мысли читают… Просто цирк какой-то…

Когда они наконец подошли к управлению, у подъезда увидели устало фырчащий ХБВ. Патрульный милиционер конвоировал в здание странную парочку —мужчину в кожаном плаще и женщину с красивым холодным лицом, в просторном шерстяном костюме и шляпке с фазаньим пером. Оба держались на удивление спокойно — не пререкались с милиционером, не кричали, что будут жаловаться прокурору или писать в Верховный Совет СССР. Да и задержавший их милиционер выглядел растерянным. В кабинете Гоцмана шел допрос задержанного за убийство рослого плечистого парня, стриженного ежиком. Якименко, раздраженно дергая себя за ус, всматривался в равнодушное лицо убийцы, прямо, по-военному сидевшего на стуле.

— За шо подстрелил парня? Где взял пистолет?.. — Капитан в который раз повторил эти вопросы и тяжело вздохнул: — Говорить-то будем, Лапонин? Запираться не в твоих интересах…

— Шо с ним такое? — спросил Гоцман, нашаривая на полке сейфа стакан и наполовину пустой бидон с молоком.

— Огнестрел, — мотнул головой Леха. — Сопротивления не оказывал, по документам — армейский лейтенант, причем из Киевского округа… Картина маслом лично для меня вообще непонятна. Значит, патруль увидел, как он гнался за человеком, пустились вдогон, так этот поц шмальнул в парня на виду у патруля!.. Это ж какую наглость надо иметь…

Примостившись на подоконнике, Гоцман с отвращением потянул из стакана успевшее согреться в сейфе молоко. И, слушая и не слыша рассказ Якименко, все еще видел перед собой лицо загадочного старика из 22-й квартиры. «Этот человек выходил из здания вашего уголовного розыска… Он может быть любой. Если надо…» Значит, свой. Если верить во всю эту чертовщину, то есть эзо… эзотерику, то — свой. Настолько свой, что на него и не подумаешь никогда… Но кто?..

— Чертовщина какая-то!.. — Давид помотал головой, отгоняя тяжкие мысли, со стуком поставил стакан на подоконник.

— Давид Маркович!.. — Якименко устало потянулся, глядя, как Лапонина выводят из кабинета. — Ну шо, зову следующих стрелков?..

Гоцман рассеянно покивал — зови, зови. Конвоир ввел в кабинет улыбающегося мужчину в кожаном плаще и темноволосую женщину с красивым холодным лицом.

— Четверых на Приморском положили, товарищ капитан. Доставил постовой, младший сержант Куренков. Сопротивления не оказывали, оружие сдали Добровольно… Говорят, шо защищались.

— Фамилия, имя, отчество? — безнадежным тоном осведомился Якименко у ночных визитеров. Вместо ответа оба, и мужчина, и женщина, положили перед ним две красные книжечки.

— Дроздов Юрий Васильевич, — прочел тот вслух, — гвардии майор… Симонова Наталья Петровна, гвардии капитан… Тоже армейцы, Давид Маркович, — почти жалобно проговорил он, оборачиваясь к Гоцману. — Да шо ж они, сговорились, шо ли?!

Воскресенье Давид твердо решил провести с Норой и Мишкой, выбросив из головы все относящееся к работе. И для начала заехал на Привоз за продуктами. Денег от зарплаты оставалось еще достаточно, да и Омельянчук намекнул на днях, что в скором будущем все начальники отделов управления получат загадочный продуктовый «подарок» не то от обкома, не то от горкома. И он решил махнуть на все рукой — гулять так гулять!..

Но, как говорится, гони работу в дверь, она влетит в окно. Знакомая торговка, взвешивая Давиду алычу, сливу и вишню, произнесла, против обыкновения понизив голос:

— Ой, Дава Маркович, шо творится в Одессе… Вы же знаете, только у вас наверняка есть своя военная тайна. А мне так сказала Розочка, которая живет за квартал от Нафталия Абрамовича… Так вот, она проснулась среди ночи оттого, шо по улице топотал целый кагал людей, и все они шмаляли друг у друга, как в двадцатом году. А потом обнаружилось, шо убили Моню Карповского, вы ж его наверняка знали… Нет, я не хочу сказать, шо Моня был ангел с крыльями, но он же ж был человек неплохой. И вот сейчас Розочка совсем не знает, шо делать…

Торговка уставилась на Давида, ожидая от него дельного совета. Но тот только со вздохом забрал авоську с фруктами и пошел дальше в поисках достойных помидоров…

Еще несколько раз за день Гоцмана настигали эти взгляды — то недоумевающие, то откровенно злые, этот странный встревоженный шепот… Он клубился на задней площадке трамвая вместо обычной болтовни про футбол и цены на рынке, он выползал из подворотен, ведущих в окраинные дворы, он летал над Одессой, как летает тополиный пух над июньскими южными городами…

Но если не принимать во внимание это обстоятельство, воскресенье удалось на славу. Давид с Норой приготовили парадный завтрак, не спеша поели или, говоря по-одесски, покушали и на долгих полчаса отдались тряске трамвая № 18. Мишка, явно не ожидавший их появления, страшно обрадовался. По случаю выходного ему быстро оформили в канцелярии интерната увольнительную, и еще через час семью можно было видеть уже на Приморском бульваре, возле деревянного павильона фуникулера. Мишка, в новеньком черном кительке и начищенных до блеска черных ботинках, вожделенно обозревал только что купленное ему мороженое, на вафлях которого было крупно отпечатано «Миша», а Давид, счастливо смеясь, обнимал Нору за плечи. И ему было радостно оттого, что многочисленные одесситы, и знакомые, и незнакомые, видят, что у него такая вот чудесная, ни на кого не похожая женщина и сын, настоящий парень, прошедший за свои девять лет огонь и воду и наконец-то нашедший себе занятие по душе…

А потом они пообедали в ресторане, накормив Мишку от пуза, и сходили в кино на дневной сеанс на «За тех, кто в море», и попили газированной воды с сиропом, и послушали оркестр на танцплощадке, нестройно выводивший подобие вальса. Среди музыкантов Гоцман узнал бородатого Рудика Карузо. На площадке, рассчитанной человек на пятьдесят, топталось не меньше пятидесяти пар, отчего в воздухе висело сплошное «Извиняюсь, мадам», «Осторожнее можно?..», «Ой, вы мне на ногу наступили…» и прочее. Время от времени настойчивый кавалер пытался разъединить особенно сдружившуюся пару, по обычаю всех танцплощадок хлопая в ладоши перед носом барышни.