— Видела твоего, — с ухмылкой произнесла Наташа, не глядя на Тоню.

— Я тоже видела… Он же заходил в театр.

— Да нет… Не сегодня.

— А когда? — вскинула брови Тоня. Наташа помолчала.

— На днях. Тоже ночью. У Юрки животик разболелся, он плакал… Я с чайником иду мимо окна, смотрю, — походка знакомая… А он… почесал мимо, да торопливо так, сразу видно — спешил. И — в штатском…

— По службе, наверное, — неуверенно произнесла Тоня, чувствуя, как внутри у нее все леденеет и цепенеет. — Он же часто выполняет всякие… секретные поручения…

Наташа взглянула на нее, не скрывая иронии:

— Ох, Тонька, Тонька… Вот смотрю на тебя и думаю: сколько ж тебе лет, двадцать пять или пятнадцать? Или пять?..

Тоня молчала.

— Ну, вспомни Георгия, — продолжала Наташа, — как все начиналось и как закончилось. Вспомни Володю с его букетом московских адресов и телефонов… Все они такие, Тонька, все, понимаешь?.. Тем более сейчас, когда баб одиноких навалом, а их — наперечет. Так что я даже удивляюсь, что этот балда на ступеньках валяется… — Она брезгливо кивнула в сторону храпящего у входа в бадегу пьяницы. — Живой, руки-ноги есть — чего еще надо?.. А что служба важная и… секретные поручения, так это ясное дело. Лишний повод из дома смыться. А секреты в том состоят, что где-нибудь с рук покупается отрез на платье… или еще что. — Наташа на мгновение смолкла, потом продолжила: — Ты извини, что я тебе все это… вот так говорю. По своей дурной армейской привычке не откладывать в долгий ящик, потому что завтра может быть поздно… Просто знай. Выводы сделаешь уже сама…

— Неужели… они… все… такие?.. — медленно, будто в бреду, произнесла Тонечка и вдруг повернулась к Наташе: — А твой Дима?

Лицо Наташи дрогнуло. Между бровями обозначилась резкая горестная складка.

— Ну… Димка был вообще… уникальный. Из другого мира. Я всегда удивлялась, как он в летчики-то попал. Там же нужно быть как пружина… А он…

— Как он погиб? — тихо спросила Тоня.

— Сбили, — так же тихо ответила Наташа. — Сбили над Свинемюнде… На него сразу пять «фокке-вульфов» насело. Он дотянул до транспорта, который под погрузкой стоял. Ну и…

— У тебя… никого не было после него?.. Наташа взглянула на подругу с удивлением.

— Конечно. Зачем?.. Есть же Юрка…

Навстречу девушкам таким же медленным шагом прошла влюбленная парочка, несколько странно одетая для такой духоты — на мужчине был длинный кожаный плащ, а на женщине — просторный шерстяной костюм и модная шляпка с фазаньим пером. Мужчина, улыбаясь, что-то говорил спутнице, она негромко смеялась и покачивала головой.

— Счастливые, — вздохнула Тоня, оглядываясь вслед парочке.

— Да уж, — зло хмыкнула Наташа, — небось всю войну в тылу гужевался, а теперь байки рассказывает…

— Это ты на Виталия намекаешь? — вспыхнула Тоня. — Да, он юрист, а не танкист, не моряк и… и не летчик!.. Так что же, армии не нужны юристы?.. И вовсе он не в тылу был, а на фронте… И между прочим, шпионов разоблачал!

— Да не злись ты, — примирительно произнесла Наташа. — Нужны, нужны… И юристы, и кавалеристы…

В темной арке, ведущей во двор Гоцмана, боролись двое. «Боролись», впрочем, не совсем точное слово — женщина сопротивлялась, не желая идти, а мужчина уговаривал ее, ласково, но твердо увлекая за собой.

— Давид! — звучало в ночи. — Ты что, с ума сошел?.. ЗАГСы закрыты, ночь уже…

— Погоди… Ты шо, отказываешься выходить за меня?

— Нет, — вздохнули во тьме.

— Тогда не кобенься, пошли…

— А я и не кобенюсь…

Они вышли из арки. В стороне моря отдаленно, угрожающе пророкотал гром.

…Начальник УГРО полковник милиции Омельянчук собирался домой после нелегкого трудового дня. Он запер в сейф деловые бумаги, отогнал от себя все мысли, связанные с работой, и теперь думал только о том, как чувствует себя жена, до сих пор лежавшая после пожара в больнице. Была глубокая ночь, но Омельянчука пропускали к супруге в любое время. Да и не станет он ее будить, просто посидит рядом, поглядит на дорогое спящее лицо да оставит на тумбочке букет цветов, чтобы Лида, проснувшись утром, улыбнулась хоть на минутку…

Грохнула дверь. На пороге стоял тяжело дышащий Гоцман под руку с Норой. Омельянчук часто заморгал от удивления.

— Андрей Остапыч, извини, шо мы так вот, — с порога проговорил Давид. — На тебя последняя надежда… Ночь! Ты понимаешь — ЗАГСы закрыты… Распиши ты нас, а?!.

Омельянчук молча, с раскрытым ртом, переводил глаза с Гоцмана на Нору и обратно. Он был, мягко говоря, удивлен.

— Пожениться хотим! — Давид решительно извлек из кармана пиджака бланк и звучно припечатал его к столу. — Шоб все по-человечески…

— А я при чем? — наконец выдавил из себя первую фразу полковник милиции.

— Командир подразделения имеет право, — горячо проговорил Гоцман. — Ты же мой командир!

— Ты шо себе, Давид Маркович?! То ж во время войны…

— Так приказ-то никто не отменял! Значит, действует…

«Шутят или нет?!» — обалдело думал Омельянчук, разглядывая надумавшую жениться посередь ночи парочку. Да нет, вроде лица серьезные, взволнованные. Одеты, правда, не по-свадебному, но где ж теперь, в разруху, найдешь приличную одежу?..

Он онемевшими пальцами стянул со стола бланк, шевеля губами, прочел: «Украинская Советская Социалистическая Республика. Министерство внутренних дел…» Выпучив глаза, шумно выдохнул, провел ладонью по взмокшему лбу.

— А шо, до утра не можешь подождать? — нашел он наконец спасительную отговорку и быстро добавил, обращаясь к Норе: — Вы звиняйте, конечно.

— Андрей Остапыч!.. — взмолился Гоцман. — Ну прошу же!

— Та ты все время просишь! — повысил голос Омельянчук. — Одно другого глупее!

— Больше не буду, — быстро проговорил Давид.

До полковника наконец дошел весь смысл ситуации. Просто ж прямое издевательство над государственными законами. Он отчаянно замахал руками и бестолково загремел ключами от сейфа:

— Не-не-не! Шо вы мне тут шапито устраиваете?.. Ну-ка, быстренько… — Он сделал неопределенный жест в сторону двери. — Жениться ему приспичило… Надо мной весь город смеяться будет… Все, идите!

Омельянчук, сердито сопя, принялся открывать сейф, сам не зная зачем. Вынул бумагу, повертел в руках, вновь запихнул в сейф, с грохотом захлопнул дверцу и запер ее на ключ. Исподлобья взглянул на неподвижно стоящую пару.

И тут Гоцман вынул из кармана вытертый до белизны ТТ. Омельянчук, разом побледнев, уставился на пистолет, зажатый в руке подчиненного.

— Хочешь, шобы я уволился, да? — вкрадчиво произнес Давид, кладя оружие на стол шефа.

Полковник возмущенно взмахнул руками:

— Андрей Остапыч, я ж к тебе по-человечески… Как старшего товарища. Шо ж завтра будет, никто не знает…

Омельянчук, насупившись, молчал.

Гоцман, дернув губами, крепко сжал руку Норы и повел ее к двери. За их спинами раздалось стеклянное звяканье. Стоя в дверях, Давид обернулся и увидел, что полковник достает из нижнего ящика стола три стакана и початую бутылку водки.

— С утра бы по-людски, с шампанским, с цветами… — проворчал он, разливая водку. Гоцман и Нора обменялись счастливыми улыбками.

— Ну вот… — Омельянчук одной рукой взял стакан. Другой — принесенный Давидом бланк. Попытался вчитаться в длинный текст, но не одолел и, махнув рукой, продолжил от души: — В общем, именем, значит, Украинской Советской Социалистической Республики объявляю вас мужем и женой… Горько!!!

Через полчаса раскрасневшийся Омельянчук склонился к Гоцману и поманил его пальцем.

— Дава, на пять минут к тебе разговор… Она ж не обидится?

Гоцман, мгновенно посерьезнев, обернулся к жене. Нора молча кивнула и удалилась в коридор.

— За тот запрос, шо ты просил, — проговорил Омельянчук, снова проворно отпирая сейф. — Через брата, по Второму Белорусскому…

Гоцман замахал руками, но полковник, не замечая, торжественно шлепнул на стол бумагу:

— В общем, такого военного следователя на фронте не было… То есть был — и не было его… Был капитан юстиции Кречетников, Юрий Николаевич, 1919 года рождения, погиб под Прейсиш-Штаргардом в январе 1945-го, — с трудом выговорил Омельянчук. — А Кречетов только числился по всем бумагам с пометкой «Откомандирован в распоряжение Ставки Верховного главнокомандования». Характеристики на него писали и все такое… Вот и все…