Я резко дернула рукой.

— Ха! Он не хотел! — передразнила я. — Ты никогда ничего не хочешь, Эван! Ты только делаешь то, чего хотят другие.

Мне пришлось засунуть руки в карманы куртки, чтобы он не заметил, как они дрожат. Затем, чуть не задыхаясь от гнева, я заговорила сухим, отстраненным тоном:

— Возможно, это моя вина, Эван. Уж я-то должна была знать, чего от тебя можно ожидать. Но, может быть, все дело в том, что мне не хотелось замечать твои слабости из-за своей глупой детской привязанности к тебе.

— Дина! — Эван почти выкрикнул мое имя, но я не обращала на него внимания и говорила все громче и громче. Я почти перешла на крик.

— Я слепая идиотка! Я знала, каким застенчивым ты всегда был. Как ты боялся принимать какое-либо решение. Но мне казалось, что ты повзрослел и смог преодолеть свою робость, научился стоять на собственных ногах. Ха! — усмехнулась я ему в лицо. — Как можно было так ошибаться! Тебе нужна не жена, а нянька. Ты не мужчина! — Задыхаясь от ярости, я уже кричала. — Нет, ты совсем не мужчина! Может, именно поэтому ты не захотел на мне жениться? — продолжала я его оскорблять.

— Дина! — Раскрасневшееся от возбуждения лицо Эвана вдруг сделалось мертвенно-бледным. — О боже, Дина! Это невыносимо! Это… — Он рухнул на диван и закрыл лицо руками.

Я смотрела на Эвана без всякого сожаления и не чувствовала ни малейшего раскаяния за то, что оскорбила и унизила его.

На полу у его ног я вдруг заметила красную гвоздику. Странно, он покупал цветы, уже заведомо зная, что не явится в церковь.

Неожиданно Эван взял себя в руки. Он встал, положил ладонь мне на плечо и пристально посмотрел в мои глаза. Я настолько удивилась его поведению, что не успела ничего ответить, а только, открыв рот, поглядела ему в лицо.

— Я люблю тебя, Дина, — медленно произнес он. — Я не хотел сделать тебе больно. Я всегда тебя любил, и ты единственный человек, которого я всегда буду любить…

— Любить? — Я в изумлении сделала шаг назад. — Что ты знаешь о любви, Эван Камерон? Если бы ты любил меня или хотя бы просто хорошо ко мне относился, ты не подверг бы меня такому унижению!

— Дина! — застонал он. — Ты должна понять, что я не собирался унижать тебя…

— Ах, ты не собирался унижать меня! — эхом повторила я. — Но тем не менее это у тебя отлично получилось. Единственное, чего я не могу понять, почему нельзя было сказать мне заранее, что ты не хочешь жениться. Скажем, неделю назад или хотя бы вчера вечером…

— Дина! Пожалуйста, выслушай меня! — умоляющим голосом проговорил Эван. — Разве я не хочу жениться на тебе! Я и сейчас этого хочу! До сегодняшнего утра я и не сомневался, что сегодня мы с тобой поженимся…

— А потом твои нервы сдали, я полагаю! — Я снова набросилась на него. — Кажется, такое с тобой происходило и раньше. Помнишь, однажды ты сдавал экзамены и хорошо знал ответы на все вопросы, но почему-то не смог ничего рассказать. А еще, помнишь, ты заболел перед теннисным матчем! Но мне казалось, это все уже позади. И я уж никак не предполагала, что женитьба на мне может довести тебя до нервного срыва! До истерики!

— Это никакая не истерика! — закричал Эван. — Все дело в тебе! — И внезапно в нем проснулся годами дремавший темперамент. — Знаю, я сделал то, за что мне всегда будет стыдно, я никогда не прощу себе этого до конца своей жизни. Но я не хотел сделать тебе больно. Я все надеялся, надеялся и надеялся, что все как-то образуется в конце само собой. Собственно говоря, я и не думал, что мне стоит о чем-то беспокоиться, пока не прочитал о деле Бенсона в газетах.

Я уставилась на Эвана, словно он лишился последних остатков здравого смысла.

— О чем это ты там лепечешь? О каком еще деле?

— Разве ты не читала? Последнее время газеты о нем только и писали. О боже! — Он облокотился о камин. — Мне не давало это покоя ни днем, ни ночью. А что, если и меня оно коснется? Я решил написать в Мексику, чтобы как следует все разузнать.

Я смотрела на него с раскрытым ртом. Мне показалось, что он потерял способность адекватно воспринимать действительность от большого количества выпитого виски.

— Сегодня утром я получил ответ, — резко вскрикнул он. — Мне кажется, что это случилось сто лет назад, но это было только сегодня утром…

— Послушай, Эван, — заговорила я. — Меня не интересуют какие-то там письма из Мексики или другой страны, и я не знаю, какие ты подыскиваешь оправдания для своего возмутительного поведения, но вот что я скажу тебе, Эван Камерон! — Я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. — Я не хочу тебя видеть! Никогда больше! Я больше не хочу с тобой разговаривать и даже дышать одним воздухом!

— Дина! — Эван протянул ко мне руки. — Ты не понимаешь, о чем говоришь. Если бы ты только выслушала меня!

Он попытался обнять меня, но я вырвалась из его рук и отскочила в сторону.

— Не приближайся ко мне, Эван Камерон! — закричала я. — Сейчас же отойди от меня! Или я сделаю что-нибудь, о чем потом мне придется пожалеть!

— Дина!

— Оставь меня! Я ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! — Я бросала слова ему в лицо, пытаясь высвободиться из объятий, так как он снова обхватил меня руками. Я оттолкнула его со всей силы, на которую только была способна.

Эван сделал шаг назад, наступил на гвоздику и поскользнулся. «Что ж, очень символично», — подумала я. Как ни странно, но от вида этого раздавленного цветка гнев, переполнявший меня, вдруг испарился, а остались лишь грусть, разочарование, опустошение.

Теперь мне хотелось только одного — убежать далеко-далеко, куда-нибудь на край света, подальше от всех.

Задыхаясь от рыданий, со слезами на щеках, я отвернулась от Эвана и выбежала из комнаты, с шумом захлопнув за собой дверь. Грубо растолкав группу смеющихся гостей в вестибюле, я бросилась к выходу. В моих глазах стояли слезы, поэтому я не видела, с каким удивлением и испугом люди смотрели на меня.

В тот момент я и не подозревала, какую роль сыграет это происшествие в моей дальнейшей судьбе.

Добежав до своей машины, я забралась внутрь и разрыдалась. Того мира, к которому я привыкла и в котором уютно жила многие годы, больше не было. И я не знала, как начать строить что-то новое.

В пять часов я уже мчалась по шоссе, ведущему из Глазго. В Стерлинге я решила остановиться и перекусить.

К этому времени я уже сумела немного успокоиться. Мой эмоциональный взрыв явился своеобразным катарсисом, душевным очищением и разрядкой. Все вдруг показалось мне нереальным, ненастоящим, каким-то глупым спектаклем. Но, как ни странно, я ощутила в себе покой и умиротворение, чего не испытывала в течение вот уже нескольких недель.

И мне захотелось остаться в этом состоянии, когда ничего не чувствуешь, когда сердце не сжимается от необъяснимой тревоги. Я хотела только вот так, ни о чем не думая, ехать, ехать и ехать в ночь.

Перекусить я остановилась в маленьком переполненном придорожном кафе. Музыкальный автомат играл какую-то заунывную мелодию, и она удивительным образом совпадала с моим внутренним состоянием.

Посетители кафе, сидевшие за столиком, за который присела и я, похоже, были поглощены разговором и не обратили на меня ни малейшего внимания. Я с удовольствием и наслаждением принялась за большую порцию картофеля с мясом, гренки и горячий ароматный кофе.

Я ничего не ела с самого утра. Без сомнения, эмоциональная встряска и голод сказались на мне. Голова слегка кружилась, а тело было будто невесомым. Но, съев свою порцию и дожевывая последний кусок гренок, я вдруг почувствовала радость и удовлетворение. Что ж, жизнь в действительности не так уж и плоха, как нам иногда представляется!

Уже стемнело, и мелкий дождь, который только начинался, когда я подъезжала к кафе, перерос в настоящий ливень. Ветер тоже усилился, но в своей машине я ощущала себя в полной безопасности от упругих холодных прутьев дождя, под прямым углом хлеставших по лобовому стеклу. Иногда, правда, казалось, что дворники не справятся с этой яростной атакой. Воздушные потоки, проникавшие в щели моего бокового окна, издавали зловещие завывающие звуки. Картина бури дополнялась однообразным монотонным шумом работающего мотора.