— Не расскажете ли вы нам об этом человеке поподробнее? Что вы можете о нем сказать?

Вот уж несколько минут Бурдо пытался привлечь внимание Николя, и тот наконец вспомнил, что в его обязанности входит записывать и вопросы, и ответы. Дабы не вызвать подозрений, комиссару следовало безупречно сыграть свою роль.

— Замечательный молодой человек, — продолжал Бальбастр, — уроженец кантона Вале. Он совершает путешествие по Европе. Он великолепно рисует и недурно играет на пианино, интересуется ботаникой и намерен составить гербарий растений из разных уголков Европы.

— Как вы с ним познакомились?

— На балу в Опере. Он нечаянно толкнул меня, а потом искренне и не без изящества принес свои извинения, проявив при этом глубокие познания моих сочинений…

— Значит, он знал о вас?

— А почему бы и нет? Во всяком случае, мы познакомились. Желая послушать его игру на фортепьяно, я пригласил его к себе на музыкальный вечер. На этом вечере я представил его Жюли де Ластерье. Это случилось две или три недели назад.

Николя протянул Бурдо крошечную записочку, и тот, пробежав ее взглядом, засунул ее в карман.

— Полагаю, сударь, вы не приглашаете к себе людей, которых вы презираете?

— Никогда, — усмехнулся Бальбастр. — С меня достаточно, что иногда приходится с ними раскланиваться.

— Однако, мэтр, я почему-то уверен, что вы не раз приглашали к себе на вечера комиссара Ле Флока. Несколько десятков раз за пятнадцать лет вашего знакомства. Однажды он даже играл у вас на гобое, любимом инструменте в его родной провинции. Не стану скрывать от вас, сударь, в ваших словах кроются некоторые противоречия, из-за которых все ваши показания оказываются под сомнением. Презирать, отворачиваться, клеветать, недооценивать — все эти поступки прекрасно согласуются между собой, но вот приглашать к себе несколько десятков раз — это уже странно, разве нет?

Бальбастр, словно его внезапно пронзил царивший в святилище холод, быстро направился к литой жаровне, наполненной красноватыми угольями.

— Господин инспектор, сейчас я вам все расскажу. Хотя не знаю, могу ли я… должен ли я… и какому риску я себя подвергаю…

В один миг органист утратил всю свою надменность; озираясь по сторонам, словно затравленное животное, он направил лорнет на ступеньки ведущей на хоры лестницы, а сам стал отступать вдоль корпуса органа, как будто хотел слиться с темнотой, царившей в глубине хоров.

— Если говорить честно, — пробормотал он, — я лично не имею ничего против господина Ле Флока, что и доказал, не раз приглашая его к себе. Быть может, я несколько ревновал к его молодости, не ставшей для него помехой в сникании стольких почестей. Но никакой злобы. А год назад я получил приказ сверху, с очень высокого верху, представить его госпоже де Ластерье.

— Кто дал вам такой приказ?

— Клянусь жизнью, я не могу этого сказать.

Органист полностью растворился во мраке.

— Тем не менее, — продолжал Бурдо, — вы выдвинули против господина Ле Флока серьезные обвинения.

Из тьмы, куда скрылся Бальбастр, раздался возмущенный голос:

— Вам так кажется, я ни в чем его не обвинял! Я лишь сообщил чистую правду, изложил события так, как они и происходили. Каждый подтвердит, что у них с госпожой Ластерье вышла размолвка. Он был так зол, что, покидая комнату, толкнул меня и опрокинул стакан прямо на мой шелковый камзол, и тот теперь безвозвратно испорчен. Настоящий сумасшедший, я не преувеличиваю.

— А дальше?

— А дальше, скажу вам честно, сам я его больше не видел. Это господин фон Мальво, вернувшись из кухни, куда он ходил за бутылкой вина, сообщил мне, что господин Ле Флок снова в доме и колдует на кухне над блюдами. Когда же он заметил, что его застали за этим занятием, он немедленно ретировался.

— Кто еще может подтвердить слова этого Мальво?

— Я не знаю.

— А что думаете лично вы о причине смерти госпожи Ластерье?

— Я стараюсь об этом не думать, ибо не знаю истинных ее причин.

— А если бы я вам сказал, что речь идет об убийстве, что бы вы мне ответили?

— То же самое, сударь. Я никого не хочу обвинять, я лишь желаю, чтобы восторжествовала истина и свершилось правосудие.

На миг на хорах повисла тишина, затем Бурдо спросил:

— Скажите, в котором часу вы в тот вечер вернулись домой?

— В тот день я дал выходной моему кучеру. А вечером найти фиакр не так-то просто. Где-то около полуночи.

— Кто может это подтвердить?

— Вы меня обвиняете! — возмутился органист.

— Я вас ни в чем не обвиняю, но все участники того ужина изначально являются подозреваемыми. Полагаю, номер фиакра вы не запомнили?

— Я его даже не заметил, тем более что подобная деталь меня никогда не интересовала: у меня же нет глаз ищейки….

— Зато у вас ее перо… Благодарю, мэтр, за ваше любезное содействие. Я непременно сообщу начальнику полиции те детали, которые вы соблаговолили мне поведать. Имею честь приветствовать вас.

В сопровождении согнувшегося в три погибели Николя Бурдо спустился по лестнице вниз. На паперти, с трудом пробившись сквозь толпу нищих, выпрашивавших подаяние, они сели в дожидавшийся их фиакр; однако тронуться в путь смогли лишь после того, как кучер кнутом расчистил дорогу, ибо лошадь отказывалась пробираться через обступивший ее сброд.

— Странный тип, — произнес Бурдо, когда фиакр наконец, тронулся с места. — Неужели можно вылить на человека столько грязи, не продумав всего заранее и не питая к нему давней, стойкой ненависти?

— Задать вопрос — значит, на него ответить, — изрек Николя.

— Что это за приказ, спущенный с очень высокого верха? Зачем кому-то понадобилось знакомить вас с госпожой Ластерье? Какой интерес мог извлечь сей могущественный вельможа, бросив вас в объятия этой интриганки? По-моему, его замысел не удался. А вдруг это очередной трюк Сартина, пожелавшего самому дополнить картину, которую он нам и обрисовал?

— Не думаю, — ответил Николя. — Посвятив нас в главное, он вряд ли стал бы скрывать от нас детали. Он же сказал, что Жюли следила и наблюдала за мной по причине его маниакального стремления все знать. А кто и как представил мне даму — уже детали.

— Тогда кто же? Первый министр, герцог д'Эгийон? Или Сен-Флорантен, министр Королевского дома? Но он обычно действует заодно с Сартином. Может, король?

— А почему бы не сам папа или генерал ордена иезуитов? Не забивайте себе голову. Бальбастр выглядел очень напуганным. Уж не масон ли он?

— Сартин тоже масон.

— Да, но ложи соперничают между собой, и у каждой ложи свое послушание. Давайте представим, что кто-то пожелал скомпрометировать Сартина.

— И решим еще одно уравнение. Полиция держит на привязи Жюли. Бальбастр имеет на нее влияние, и довольно сильное. Но если между ее секретной деятельностью и давлением, которое на нее оказывает Бальбастр, нет никакой связи, как нам увязать между собой эти два факта?

— Лучше всего задать сей вопрос Сартину.

Кивнув в знак согласия, Бурдо посмотрел на часы.

— Едемте в Шатле. Там вы наконец сбросите с себя маскарадные тряпки и обретете нормальный вид. А затем отправимся в управление.

Николя погрузился в осмысление очередного вопроса без ответа. Он не мог рассказать Бурдо, что Сартин, как и он сам, принадлежали к узкому кругу людей, пользовавшихся особым доверием короля, и тот посвящал их во все перипетии своей тайной дипломатии. Даже герцог д'Эгийон, министр иностранных дел, высоко ценимый королем, не удостоился чести быть принятым в этот круг; впрочем, возможно, королю было удобнее держать его в стороне. В тайный кабинет, расположенный в малых апартаментах, к королю стекались новости из столиц иностранных государств: одни от официальных послов, а другие, в зашифрованных депешах, от тайных агентов. В некоторых случаях посол совмещал обе обязанности. Сведения дополнялись, проверялись и перепроверялись; противоречивые известия из одних и тех же мест тревожили Его Величество, ибо он не любил принимать решений, Николя вел переписку с аборигеном из Новой Франции, неким Нагандой, вождем племени микмак, оставшимся верным Франции после утраты ею Канады. Наганду завербовали после того, как он невольно стал участником одного запутанного дела [19], и теперь он наблюдал за англичанами, а иногда тайно оказывал им противодействие под самым их носом. Таким образом комиссар, так или иначе, оказался причастен к внешней политике, и тех, кого эта политика не устраивала, вполне могла привлечь его персона. В создании запутанной сети интриг, плетущихся вокруг трона, участвовали и ведущие европейские державы, и клевреты приверженца существующей власти д'Эгийона, и сторонники Мопу, ведущего борьбу с парламентами, и, наконец, друзья Шуазеля, который, устроив брак дофина с австриячкой, надеялся извлечь выгоду из признательности Марии-Антуанетты.