Не легче и при возвращении из теплых краев на родину: за гусиной стаей следуют крылатые хищники, подстерегают ее и желающие получить таможенную пошлину охотники. А гусь, как добрый конь, торопится домой. Весной, в феврале, марте время охоты на гусей короче, чем осенью: обратный перелет птицы совершают быстрее. Их подгоняет желание вить гнездо, влечет в родные края, к месту, где они увидели свет. Там нет людей, не стреляют ружья, и на бескрайних полярных просторах их тревожат только северные сова и сокол, лисица, горностай да выдра. Но опасность, которую они представляют, такая же неотъемлемая часть гусиной жизни, как для человека угроза получить сердечное заболевание или попасть под трамвай; живет себе человек и об этой угрозе не думает, считая, что с ним беда не стрясется, а вот другого может, пожалуй, хватить удар.

Сейчас гуси летят спокойно: пригревает солнце, осенняя тишина простирается над полями — какое несчастье может произойти? Назойливость серых ворон их не трогает; крылья у гусей хорошие, зоб есть чем набить, стало быть, жизнь прекрасна и замечательна. С высоты они видят большую реку, а вдали озёра, — выходит, ночевка им обеспечена.

По реке, правда, плывет лодка, но и это в порядке вещей, на своей далекой родине они видели немало и маленьких лодочек, и больших кораблей, которые их не тревожили. С лодок охотились на тюленей, с кораблей — на китов, таких же огромных, как сам корабль, но человек сильнее всех, и он убивает китов.

В лодке на веслах сидит рыбак Янчи Петраш, а Миклош за пассажира. Они осмотрели опаленные камыши и, решив, что весной они разрастутся пуще прежнего, теперь проверяют верши. Жизнь рыбы — сплошная опасность, и не раз она попадает в ловушку именно тогда, когда чувствует себя в полной безопасности.

У верши две воронки, пасть и мешок. Возле берега, где рыба среди водяных растений обычно ищет служащих ей пищей букашек, воронки кольями прикреплены ко дну. Рыба в своих поисках обшаривает, конечно, и мягкую, как тина, сетку верши. Но сетка не пускает карпа, и он, легковерный, плывет возле нее до тех пор, пока не попадает в широкое, постепенно сужающееся горло.

—Вот проплыву через это отверстие и буду на просторе, — думает карп, но оказывается в мешке, где он может без конца биться, пока не явится «спаситель» Янчи, однако его появление предвещает рыбе все что угодно, но только не свободу.

На этот рая почти все верши пусты.

—Рыба уже спит, теперь уже конец ловле вершами, — говорит Янчи и вытаскивает снасти на берег.

Там их высушат, заберут домой и лишь весной снова опустят в воду.

Миклош в задумчивости курит трубку.

—Гуси прилетели, — указывает он трубкой на небо, — аккурат пятьдесят голов.

Янчи на берегу возится с вершей, вытрясает ее, но едва только поднимает глаза, как что-то привлекает его взгляд.

— Поди-ка сюда, Миклош, покажу тебе что-то.

— Скажи лучше, что там. Зачем мне тащиться по этой грязи?

— Я подтяну лодку. Вылезай, не пожалеешь.

Рыбак ловит цепь, и вот уже нос лодки упирается в берег.

—Смотри-ка!

На берегу лежит отличный карп, избавленный уже от всех земных забот. Вокруг разбросаны чешуйки, на голове у него след укуса, и этого укуса карпу, видно, было довольно.

Миклош сдвигает на затылок шляпу.

— Вижу, вижу. Но скажи, что мне делать. Где искать? Я знаю эту реку как свои пять пальцев, знаю берега, окрестности и, стыдно признаться, ничего не могу сделать. Может, зимой…

— Ее нора, стало быть, в таком месте, что мы и не догадываемся.

— Не знаю, но коли жив буду… Впрочем, прекрасная рыба, жирная…

— Возьми ее, — махнул рукой рыбак, — она еще свежая, похоже, всего несколько часов лежит здесь.

— Ну, тогда перевези меня на ту сторону.

— Ага, — улыбнулся Янчи.

Он хорошо знал, что рано или поздно рыбак попадает в сеть, а егерь — в западню.

—Перевезу, Миклош. Поосмотришься там немного, ведь сейчас тебя там наверняка не ждут.

Вода пролепетала, что ничего верного на этом свете нет, но кто поймет ее речи? Ни Янчи, ни Миклош не поняли. И стоило ли ей говорить, что из чердачного окошка мельничиха давно уже наблюдает за двумя мужчинами ?

— «Что они там делают? — размышляет она. — Может, пьют вино? Нет, не пьют. На что-то глядят».

Она поднялась на чердак за охвостьем и выглянула в окошко.

В девяноста девяти случаях из ста она не видела оттуда ничего, кроме привычного пейзажа, но на этот раз выглянула не напрасно. В кухне не метен пол, на столе гора грязной посуды, в комнате все разбросано, как на ярмарке. Вот стыд-то будет, если эти двое заглянут к ним. Она хватает пустую корзину и сбегает вниз по крутой лестнице, только неторопливо крутящееся колесо смотрит ей вслед.

—Миклош и Янчи едут сюда, — шипит она на дочку. Мельничиха больше ничего не прибавляет, но сейчас не до разговоров. Летят куда-то подушка, ботинки, гребень; дрова — в печь, посудное полотенце — на винные стопки, метла проносится, точно молния…

—А твои волосы!.. Пощипли себе немного щеки, ты бледная, как мел. Вот белый фартук… Положи сала на сковороду… Пригласи их в комнату. Если сюда придут, палинки им подай, а потом и я войду. Белый фартук, белый, бестолочь!

Она тут же скрывается за дверью, бежит в конюшню. Эстер закрывает окно, а в это время двое мужчин вылезают из лодки и идут по берегу к мельнице.

— Может, мы слишком рано заявимся, — волнуется егерь.

— Вовремя, — отмахивается от него рыбак. — Сейчас ты увидишь их дом, когда в честь тебя не выметены все углы. — И он громко стучит в кухонное окно.

— Можно пожелать вам доброго утра?

— Ах, ах, — краснеет Эстер. — У нас неприбрано. Кто так рано ждет гостей?

— Да я ему говорил, — пожирая глазами девушку, оправдывается Миклош, — но Янчи такой упрямый…

— Вы уж не обессудьте, пожалуйста…

Кухня сверкает чистотой, воздух в комнате чистый и теплый, оконное стекло блестит в лучах солнца. На Эстер полотняный фартук. Руки у нее полненькие. Как ловко она поворачивается, как ловко наливает палинку.

—Прошу вас… Нет, нет, мне не надо, мне это слишком крепко.

Миклош наслаждается палинкой, чистотой, порядком, покоем, уютом и надеждой на будущее.

—Ой, дочка, дочка, — открывает дверь обрадованная мельничиха. — Что люди скажут? Все раскидано, не прибрано… У нас хлопот полон рот. Наливай, Эсти! Мужчины любят с утра пораньше выпить винца. Муженек мой говорит: кто не пьет, тот не мужчина.

—В меру! — елейным голосом прибавляет Миклош. Осушив стопку, он встает, потому что входит хозяин,

мельник пожимает руку ему и рыбаку, не замечая строгого взгляда жены, наливает себе палинки и чокается с гостями.

— Ну, парни, проходите сюда. Что вы тут мешкаете? — Взгляд его падает на Эсти. — Сваргань поскорей яичницу, а то мы помираем с голоду.

— Не хлопочите, мы не затем пришли, — возражает Янчи.

— А тебя никто не спрашивает. Эсти, может, найдется у нас копченая колбаса? — заглянув в кухню, кричит хозяин.

На воде качается лодка, время от времени волны с шумом ударяются о ее борт, точно говоря: очень жаль, но мы не можем больше их ждать. И река права — она старше, чем люди, — когда гости садятся наконец в лодку, тени уже совсем короткие. Семья мельника стоит на берегу. Янчи берется за весла, Миклош широким жестом снимает шляпу, а когда на середине реки они оглядываются, на берегу стоит уже одна Эсти, машет фартуком. И Миклош, перегнувшись через борт, машет в ответ рукой.

—Фу-ты, коли перевернешься, я не выужу тебя из воды. Право, знаешь, золотые они люди. Если уж собрался, можешь спокойно жениться.

Егерь молчит, как дичь, уже поданная на стол, или рыба, которая, притерпевшись в верше, лишь ждет рыбака.

Эсти, точно лунатичка, выходит на кухню. Там раскрыты все окна.

—Накурили в доме, — говорит мельничиха. — А ты, — она смотрит на дочку, — готова была прыгнуть к ним в лодку. А потом взялась махать! Я бы и слова не сказала, маленьким носовым платочком еще куда ни шло, но фартуком… Поползут всякие сплетни…