Зимняк снизу кажется почти белым; он так же, как и простой канюк, трудится на полях — очищает их, поедая вредителей посевов. Когда прилетает зимняк, обыкновенный сарыч улетает; весной здешний сарыч возвращается с юга, а зимняк отправляется на свою северную родину.

— Пост сдал, — как бы говорит он.

— Пост принял, — отвечает прилетевший.

И если бы не они, мыши избаловались бы и сгрызли все вокруг.

В мягкую зиму случается, что сарыч, родившийся в Венгрии, здесь и зимует, не улетает на юг и кобчик, и тогда жизни мышей постоянно угрожает опасность. Днем за ними охотятся сарычи, ночью хорьки, ласки, лисицы. И тогда весной мышиному народу очень надо стараться, чтоб возместить нанесенный ему зимой урон.

Но вот снегопад стих, в воздухе носятся лишь редкие снежинки. Зимняку надоело осматривать окрестности; он снизился до привычной высоты и стал бить крыльями, как его улетевший сородич.

—Ге-ге-ге, га-га, и Кьё прилетел. Видно, надоело ему мерзнуть у себя на родине.

Кто знает, говорят или не говорят так гуси, а может быть, даже прибавляют:

—Здравствуй, зимняк! Ты что, замерз в своих штанишках? Что нового дома?

«Наглая орава!» — думает сарыч и, описав красивую дугу, не без презрения покидает ватагу большеротых лапотников.

Как мы ни уважаем зимняка за его когти, крючковатый клюв и хищный нрав, гуси его ничуть не боятся. И зайцы тоже. Трусишка Калан, защищая на своем лежбище детенышей, и то лапами отбивается от этого врага. И надо сказать, что иногда за сарычами гоняются даже безобидные серые куропатки.

Случается, правда, сарычи опустошают птичьи гнезда, уносят беспомощных зайчат, но тут уже виноваты родители. Надо лучше смотреть за детьми!

Однако к осени детеныши подрастают, и северный странник питается главным образом мышами. Он уже успел поймать одну, а теперь снова снижается, да так, точно шагает по гигантской лестнице. Пикируя с большой высоты на землю, он бы разбился, поэтому при снижении время от времени останавливается и только с последней ступеньки, раздвинув когти, бросается вниз.

—Ци-ци-ци, — тихо пищит мышь, но тут же стихает. Птица несет ее на одиноко стоящую акацию, обычно

служащую сарычам столовой.

Полдень уже позади. Далекий колокольный звон пронесся над полями, и зимняк с подозрением прислушивается, — ведь в тундре не звонят в колокола. Звук, конечно, непривычный, но не таит в себе опасности, и он понимает, что в этих краях звон — дело повседневное.

Опасность — не для него, а для Миклоша — возникла совсем в другом месте в лице тетушки Винце, хозяйки покойного рябого петуха.

Поев отменной лапши с творогом и шкварками, приготовленной тетей Юли, Миклош вытер рот и под усыпляющее потрескивание печки раздумывал, закурить ему трубку или лучше подремать на диване. Он очень рано вставал и поздно ложился, ведь рабочий день егеря тянется долго. Ел и спал, когда придется.

А сейчас мечтал поспать.

Но одно дело мечта, а другое — суровая действительность.

Суровая действительность в образе повязанной платком старушки прошла по сеням. Ни о чем не подозревая, Миклош прислушивался к тихому разговору, который слился с голосами моющихся кастрюль и крышек.

—Дома, понятно. Может статься, уже спит. Ни днем, ни ночью нет у бедняги покоя.

«Ох, кого же это черт принес? — подумал егерь и лег поскорей на диван. — Во всяком случае, я уже сплю…»

— По мне, пожалуй, пусть спит, но он, Юли, тут для того, чтобы следить за порядком. Я этого так не оставлю…

— Вечерком я пришлю его к тебе, — заступилась за Миклоша тетя Юли. — Он только что домой пришел.

— Мне что за дело, когда он пришел. Такого петуха еще не было у нас в деревне и не будет. Пускай придет, поглядит, перья разбросаны… Он обязан принять меры.

«За это тебе денежки платят», — вспомнил Миклош, ломая голову, кто эта старуха, которая ворвалась в дом, не дает ему поспать после обеда.

Тихий стук в дверь — его егерь пропустил мимо ушей, — а вдруг… есть же на свете сострадательные люди. Но тетушка Винце не унаследовала от матери сострадательного сердца.

— Постучи погромче, а то он не слышит.

— Миклош, — заглянула в комнату тетя Юли, — Миклош, сынок, тут пришла тетушка Эржебет насчет своего петуха.

— Я не торгую курами, — сердито сказал егерь.

— По мне, и не торгуй, да какой-то зверь унес у меня ночью рябого петуха.

— Или человек, — зевнул Миклош.

— Нет, зверь. Человеку его не поймать, петух сидел на самом верху поленницы. Там и остались его перья.

— Ну что ж, тетя Эржебет, запирайте кур в птичник.

— Теперь уж буду запирать. Приди ко мне, погляди да застрели зверя. Говорят, для того егеря и держат в деревне. Сегодня зверь унес петуха, завтра унесет курицу.

— Послезавтра — корову, — огорченный Миклош поднялся с дивана, ведь от старухи невозможно было отвязаться.

Сонливость пропала; он оделся, взял рюкзак, повесил через плечо ружье.

—Пошли, тетя Эржебет. Коли так срочно ..

Снег перестал идти, но и выпавшего хватило на то, чтобы скрыть следы. Миклош внимательно осмотрел двор, но не обнаружил ничего, кроме разбросанных перьев.

— Тетя Эржебет, у вас есть кошка?

— Ей не поймать петуха. Была у меня и собака, но пропала куда-то.

— Я вот почему спрашиваю: вечером я поставлю тут капкан, как бы кошка в него не попала. Короче, заприте ее и предупредите соседей.

Потом он переложил поленья так, чтобы только в одном месте можно было забраться по ним наверх, где он решил поставить капкан для лисы. Хорьку трудно одолеть большого петуха, если б он был виновником, остались бы следы крови и больше перьев, ласка не в силах унести петуха. Поэтому Миклош подозревал лисицу.

—Вечерком приду, — пообещал он. — Но не прикасайтесь к капкану, это опасная штука.

Пройдя через сад, он вышел на заснеженное поле, ведь свежий снег все выдаст. Даже кружащие в воздухе птицы садятся на землю, а четвероногие пишут на белом полотне целые истории о поисках пищи, бегствах, перелетах и кровавых трагедиях.

Но этот снег выпал днем, когда ни один зверь не вылезает из своего логова. Однако, раз выспаться ему не дали, Миклош решил внимательно осмотреть все вокруг: вдруг что-нибудь да обнаружит… И для капкана надо было пристрелить ворону или раздобыть еще какую-нибудь приманку.

Тропинка, покрытая тонким слоем снега, была скользкой, идти по ней было неловко, но Миклош не спешил: кто торопится, ничего не видит. А кто передвигается на колесах, тем более.

В реке бесшумно бежала холодная вода. Не слышно было больше игривого плеска рыб, и на песчаных берегах не грелись на солнышке пучеглазые лягушки. Языки полей побелели от снега, и на них ни единого следа. Не видно уже островков обгоревшего камыша, только серое сплетение ракитника хранит какую-то тайну. Там притаилось несколько фазанов, зайцев, ласок, может быть, и лисица. Ведь, помимо мастера Карака, и у других лисиц есть охотничьи угодья в этой округе.

Остановившись, Миклош внимательно осматривал снежные просторы. Вокруг пробуждается жизнь, всем надо поесть: приближается ночь. Егерю знакомы разные шорохи, и по полету он знает, какая птица вьется над полем или порхает в лесной чаще.

Вдруг он схватил ружье, но тут же сообразил, что уже поздно. Едва слышное мягкое скольжение, испуганное чириканье овсянок, и соколок, унося добычу, молниеносно исчезает. Он летел, будто серая лента волочилась по воздуху: всего в полуметре над землей; казалось, вспорхнувшая жертва сама кинулась в его когти.

Миклош только присвистнул; так поймать овсянку было уже не просто мастерством, а искусством.

Этот соколок родился на крайнем севере и у нас, в Венгрии, гостит только зимой. Он — гроза для маленьких птичек, но нападает и на небольших диких уток, они самая крупная его добыча. За стаями перелетных птиц он следует в Южную Европу, а в марте возвращается на родину. К великому сожалению Миклоша, соколка редко удается взять на мушку: он появляется в поле зрения всегда внезапно, и пока охотник целится, уже исчезает. Когда маленькие зимние труженики, хохлатые жаворонки и овсянки летят в деревню, соколок летит за ними, но хватает он и голубя, ворону, сороку и даже стучащего по фруктовым деревьям дятла.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: