Поняв, что если он вломится не в тот дом, то исполнить задуманное вряд ли удастся, Панкрат помчался дальше. Лошадь донесла его до небольшой площади и закрутилась на ней волчком.

Всадник заметил стариков, сидевших у саманной стены, и подскочил к ним.

— Аксакалы, мне нужна сакля Мусы Дарганова, — понимая, что старейшины могут притвориться глухонемыми, сказал он им по-чеченски.

— А кто ты такой? — отозвался седобородый старик в татарской тюбетейке на лысой голове.

— Я Панкрат из казачьего рода Даргановых, — не стал скрывать хорунжий. — Замужем за мной Айсет, младшая сестра Мусы.

— Что тебе нужно от Мусы? — после долгого молчания задал вопрос все тот же аксакал.

Скорее всего, он был главным среди старейшин. Остальные старики искоса и недружелюбно рассматривали всадника, от них несло лишь угрозой.

— Захотел посмотреть на мать моей жены, — едва удерживаясь, чтобы не сорваться на грубости, казак пристукнул ручкой ногайки по луке седла. — На свадьбу не приходила, внуков еще не видала.

— Вы ее на свадьбу не приглашали.

— Если бы мы и послали сюда гонцов, то их бы все равно не приняли.

— Тогда что тебе нужно от Мусы и от его матери?

Панкрат соскочил с седла, подлетел к старейшине и с ненавистью прошипел:

— Ваш Муса захватил моего младшего брата в заложники! Хочу извести весь его поганый род, чтобы духом их не пахло.

— Зрачки старика налились животным бешенством, они помутнели так, что от глаз остались одни латунные бляшки: —

— Вряд ли тебе это удастся, — процедил он сквозь зубы. — В доме уважаемого Мусы сейчас находятся мужчины, они свернут шею тебе первому.

— Где этот дом и эти мужчины? — захлебнулся слюной Панкрат, который окончательно перестал владеть собой.

— Оглянись назад, поганый гяур, мужчины собрались за твоей спиной.

Панкрат вырвал шашку из ножен и медленно развернулся лицом к площади. То, что он увидел, принудило его опомниться. Перед ним, расставив ноги, столпились местные джигиты в рваных черкесках и бешметах, в залатанных рубахах, заправленных в синие полосатые штаны, которые, в свою очередь, были всунуты в овечьи носки до голеней, с турецкими чувяками с загнутыми носами на ногах. Несколько мгновений назад их здесь не было, но теперь этот нищий, зато вооруженный до зубов сброд, возник как из-под земли. На лицах всех без исключения горцев лежала маска презрения к чужаку, граничащая едва ли не с отвращением. И это ничем не оправданное выражение высокомерия вызывало у казака нестерпимое раздражение, заставляющее с удовольствием ощущать тяжесть клинка в руке и увесистость пистолета за поясом. Ему хотелось порубить всю эту толпу как лозу на пустыре.

Но хорунжий помнил, что точно так же смотрели на него самого и его собратьев-станичников столичные русские офицеры. Для них он тоже был как бы говорящей собакой, умеющей только охранять добро Российской империи и ничего более. Самое страшное, что доказать таким людям, как и себе самому, их ущербность не представлялось возможным. Убивай всех скопом, они не поймут, за что с ними так жестоко поступают. Передернув плечами, Панкрат прошел к лошади и взобрался в седло, собираясь покинуть это негостеприимное место. Он и правда почувствовал себя презренным зверьком, попавшим в середину стаи вечно голодных волков.

— Эй, казак, тебя отсюда еще никто не отпускал, — раздался гортанный голос все того же аксакала. — Мы хотим поговорить об убитых тобой братьях Бадаевых.

Панкрат взвесил шашку в руке. Он прекрасно понял, что означает предложение старейшины чеченского аула. В этот момент со стороны окраины селения, откуда он прискакал, прилетел торопливый топот копыт, на другом конце аула прозвучал выстрел из ружья, там показались всадники в высоких киверах. Скорее всего, русский разъезд заметил казачью погоню и торопился разрядить обстановку в селении, считающемся мирным.

— Братьям Бадаевым уже никто, никогда и ничем не поможет, — нагло ухмыльнулся казак под уничтожающими взглядами старейшин и их соплеменников. — Они мирно беседуют на небе с самим аллахом

— Скоро и ты присоединишься к своему богу, — крикнул кто-то из толпы. — Когда вознесешься, передай ему, что аллах велик. Но прощать грехи он не намерен.

— Постарайся сам не вознестись первым, — трогаясь с места, обронил Панкрат

Несмотря на то, что во Франции сохранялось видимое спокойствие, страна вновь неуклонно продвигалась к порогу больших перемен. Вторая республика не оправдала надежд своих сограждан, и республиканцы готовились к отражению атак приверженцев имперского правления, принявшихся давить на них всей своей мощью. К трону рвался уже третий по счету Наполеон, племянник знаменитого Бонапарта, бесславно закончившего военную и политическую карьеру и почившего на острове святой Елены. И хотя до избрания его главой государства оставалось еще долгих восемь лет, по всему было видно, что усилия его не пропадут напрасно, потому что его поддерживал самый массовый слой населения — крестьяне. Народные волнения то вспыхивали с новой силой, то затухали на недолгое время. Власти в некоторых департаментах категорически не воспринимали республиканцев и со времен правления короля Людовика Восемнадцатого жили как бы отдельными от Парижа анклавами.

Вот в такое время из столицы Франции пустился в путь на сером в яблоках скакуне рослый красавец в шляпе со страусиными перьями, в кожаной безрукавке и при шпаге. Он успел проскакать уже немалое расстояние и теперь ехал по улицам чистенького городка с аккуратными усадебками, отстоящего довольно далеко от Парижа. И никто, глядя на кавалера, не сумел бы предположить, как через определенный срок переплетутся судьбы людей, живущих за многие тысячи верст друг от друга. Как никто из людей не ведал своего божественного предназначения.

Между тем всадник продолжал движение. Видно было, что он не принадлежал ни к одной из расплодившихся во множестве партий и унаследовал от предков качество, запечатлевшееся на всей его внешности — свободу. На вид ему было немногим более тридцати лет, и похож он был на мушкетера Атоса из бессмертного творения Дюма-отца. Удлиненное загорелое лицо с высоким лбом, немного навыкате голубые глаза, тонкий хрящеватый нос, под которым над большими мужскими губами красовались черные подкрученные усы, и волевой подбородок дополняли картину, достойную эпохи королей Людовика Тринадцатого или Четырнадцатого. Правда, в годы правления последнего монарха знаменитый кардинал Арман Жан дю Плесси де Ришелье уже умер, и всадник, сказочным образом перенесшийся в настоящее время, вряд ли сражался с кардинальской гвардией. Хотя как знать, Франция была страной религиозной, и кардиналов с собственными армиями здесь хватало всегда.

В этот будний день улицы городка были пустынны, во всех провинциальных населенных пунктах они заполнялись народом только по воскресеньям и в праздничные дни. По обеим сторонам дороги тянулись здания самой различной постройки. Это были дома южного типа с желобчатыми крышами, как у итальянцев, или с крышами, идущими уступами, с крытыми галереями вокруг стен, как у швейцарских шале. Всадник с интересом осматривался вокруг, хотя было видно, что бывал он здесь не единожды и раскручивавшаяся перед его взором картина известна ему в подробностях. В конце одного из переулков, возвышались массивные стены старинного родового замка, напоминавшие о пышном великолепии домов французской знати времен правления Екатерины Медичи.