Он перепачкал ему все лицо, прежде чем понял, что ребенок не реагирует — совсем не реагирует. Трогать его шею он не решился, а просунул руку под одежду и положил ладонь на грудь, на почти голые ребра. Все…

Что-то зацепилось за пальцы, когда он вытаскивал руку. Ожерелье. Такое же, как у всех — и детей. и взрослых. Что-то знакомое блеснуло в полутьме, и Женька наклонился еще ниже: черный полосатый агат.

«А почему детей нет рядом? Или уже неинтересно? Почему…» — додумать он не успел. Казалось, мышцы сработали сами: лицом в прелый хлам на полу, перекат в сторону и — на ноги!

Второй раз промахиваться Рам не собирался, и отражать удар пришлось предплечьем. Правда, нужный угол не получился, и дубинка осталась в руках нового вождя.

В голову плеснуло яростью — той, почти забытой, из первой жизни, когда как крыса, загнанная в угол…

Женька сделал медленный выдох: так нельзя. Он давно уже не тот мальчишка, которого вечно качает от голода и на которого охотится вся поселковая ребятня. Сейчас он может сделать с противником что угодно, но не будет, а просто — левой в голову, правой по корпусу!

«Добить? К черту!! Пошли вы все к черту!!!»

Он опять бежал по бескрайней холмистой равнине, принимал холодный ветер на грудь. Сейчас это был другой бег — рывок последней атаки на врага или добычу. Только не было впереди ни врага, ни добычи. Зато была цель: загнать, утомить тело, и тогда, может быть, станет легче.

Легче не стало, но вместе с усталостью пришло понимание. Женька замедлил свой бег, а потом и вовсе пошел шагом: кажется, он наконец понял, чего от них хотели те загадочные люди в мире Николая, почему и Вар-ка, и Коля согласились лезть в чужие миры.

Находящихся в комнате людей гость опознал сразу: на табуретке сидел Николай Васильевич Турин. Он занимался тем, что выбирал из тазика на столе наиболее крупные экземпляры арахиса в сахаре и со смаком их поедал. Из глубокого кресла с протертой обивкой поднялся Владимир Николаевич Варов и жестом предложил занять его место:

— Проходите, располагайтесь. С кем имеем честь?

Мужики как мужики: обоим слегка за сорок, полнеть еще не начали, рост средний или чуть ниже. Турин выглядит типичным славянином: нос картошкой, высокий лоб, неширокие скулы. Он светлый шатен с проседью, плохо побрит, и подстрижен, похоже, в домашних условиях («…к своей внешности равнодушен…»). Варов явно не южных кровей, во и на «словена» похож мало. Он идеально выбрит, у него ухоженные полуседые волосы до плеч («…все еще получает удовольствие от бритья и пользования шампунем, длинными волосами скрывает травмированную ушную раковину…»).

— Меня зовут Александр Иванович, — проговорил гость, неловко опускаясь в кресло.

Варов вытащил из угла большой кусок пенопласта — фрагмент упаковки какого-то прибора — и со скрипом уселся на него, скрестив ноги так, что стали видны многочисленные дырки в его трикотажных штанах. Воцарилось неловкое молчание: хозяева явно чего-то ждали и начинать разговор не торопились. Прошло несколько минут, в течение которых было слышно только, как Турин хрустит орехами. Потом входная дверь как бы сама собой открылась и закрылась. Казалось, никто не входил, но на одной из ступенек короткой лестницы уселся ничем не примечательный парень лет восемнадцати. Замерив, что все смотрят на него, он кивнул:

— Приветствую вас!

Явление этого персонажа произвело на гостя неприятное впечатление. Он вздрогнул, едва заметно Поморщился и пробежался глазами по стенам как бы в поисках запасного выхода:

— М-м-м… Э-э-э… А нельзя ли как-нибудь… обойтись без…?

Турин вздохнул:

— Нельзя, Александр Иванович. Вы уж будьте добры: успокойтесь, расслабьтесь и излагайте. Конфеток хотите? Это способствует!

Гость внял просьбе: смирился с неизбежным и заговорил. Делать это он умел и, кажется, любил:

— Господа! Если я правильно понял тех, кто дал мне поручение, вам предлагают принять участие в исследовании, в эксперименте…

— Погодите, погодите! — Николай Турин перестал наконец жевать орехи. — Давайте по порядку. Значит, так: некая организация поручила вам…

— Насколько мне известно, никакой организации нет! Есть несколько человек, живущих в разных странах. Большинство из них профессиональные ученые. Объединяет их то, что в силу случайности или, наоборот, в результате целенаправленных поисков они получили доступ к информации, к информационным, так сказать, массивам, которые выходят за рамки традиционных научных школ.

— Ну, начинается… — Варов тоскливо посмотрел в окно. — Жили, жили, и вдруг — труба!

Солнца не было видно за низкой облачностью, но оно, вероятно, пришло в самую низкую точку своего суточного пути, когда Женька добрался до первых скал. Он залез в какой-то закуток между камнями и стал одеваться: напялил меховые штаны и рубаху, потом сжевал, не чувствуя вкуса, последнюю шоколадку.

Настроение было мрачным. Двигаться больше не хотелось, устраиваться на ночлег — тоже. Покрытое солью от высохшего пота тело слегка зудело, и единственное, чего хотелось вполне определенно, — это пить. Женька пристроил за спиной пустой рюкзачок и пошел искать воду. Он довольно быстро нашел ее, напился и стал бродить у подножия сопки, разглядывая склон.

Склон как склон: на пологих участках растет трава и низкорослый кустарник, выше начинаются осыпи и языки снежников по распадкам. Еще выше висит нечто, очень похожее снизу на обычный туман. Пару дней назад где-то здесь он спустился в Мамонтовую степь и специально минут пять стоял, запоминая рельеф.

Похоже, он не ошибся и вышел куда нужно: вот по этой промоине он спускался, за теми кустами перепрыгнул ручей и начал подниматься на пологий водораздел, по которому потом и двинулся в неизведанную даль этого мира. Там, наверное, еще сохранились его следы. Кажется, все правильно, все сходится… Но что-то не так: чуть-чуть, совсем слегка, совсем немного, но иначе. Наверное, это свет: тогда были тени, все было четким, а сейчас — сплошная серость, сплошные полутона.

Смешно, конечно, мучиться сомнениями из-за таких пустяков, но ведь это, на самом деле, никакая не сопка и не гора, а сплошная флюктуация. Даже представить трудно: похоже на многоуровневую транспортную развязку, на которой нет ни разметки, ни дорожных указателей, ни видимости — все погружено в белесое межпространственное марево, которое ползет и клубится как настоящий туман. В общем, перекресток вселенных, да и только!

В конце концов Женька решил начать подъем: раз головой не получается, он будет думать ногами — не факт, что это хуже. Впрочем, далеко идти ему не пришлось: на одной из последних травянистых проплешин шевельнулось что-то живое, и он надолго замер за скальным выступом с камнем в руке. Какой-то грызун, похожий на небольшого сурка, вылез примерно через полчаса — встал столбиком и начал принюхиваться.

Добыча оказалась, прямо скажем, не слишком вкусной. Без шкурки и потрохов в ней было граммов триста-четыреста весу, из которых половину составляло вонючее, терпкое сало. «Ну, ладно: все равно это еда! Может, сало целебное — помогает от чего-нибудь?» — утешил себя охотник.

Когда добытый зверек уютно разместился в пустом желудке, Женька решил больше никуда не идти: день опять получился слишком длинным. И черт с ним, с туманом: пусть себе ползет и клубится. А перед сном можно вспомнить что-нибудь приятное, беззаботное, что-нибудь из жизни в мире Николая. И чего ему, дураку, там все время не хватало?

Таня была разочарована и почти не скрывала этого. Она-то старалась, она-то готовилась, а тут… Неужели подружки подшутили над ней?! Неужели… Ведь полдня крутилась перед зеркалом, делала прическу, косметику… Нет, ну как же она лоханулась! Студентка элитарнейшего платного ВУЗа, единственная дочь самого Табуретова, пришла на свидание, а тут…

Хваленый Женя оказался невзрачным пареньком почти с нее ростом, в старенькой затертой куртке (не «фирма»!), каких-то невнятных мешковатых джинсах (с секонд-хенда, что ли?!) и стоптанных кроссовках. «Господи, о чем с ним говорить-то? Ну, ладно: пришла так пришла, будем изображать… А глаза у него ничего — не наглые, ласковые».