– Не надо! – он торопливо разровнял песок ладонью. – У нас многие считают, что человек сам разграбил планету в период последнего межледни-ковья. Потом на ней завелись танки, а мамонт не сохранился.

– Мамонт сохранит.

– Да, я понимаю, что для людей пяти племен мамонт – это воплощение Бога Творца, – начал было Семен, – но…

Это было как вспышка, как озарение: «Ведь и слышал такое, и читал не раз, просто никогда не задумывался об этом! Саванна, даже северная, гораздо продуктивнее любой тайги или тундры, ее животный мир во много раз богаче и разнообразнее, чем любой лес, даже влажный экваториальный. Саванна в Африке существует благодаря слонам – они выедают молодой подрост деревьев и удобряют почву, на которой вырастает трава, питающая множество копытных. На несоизмеримо большем пространстве Евразии и Америки такую обстановку поддерживали мамонты – только в Сибири их, говорят, жило около 200 миллионов. Человек помог им вымереть в трудный момент истории и теперь считает уссурийскую тайгу чуть ли не чудом биоразнообразия. Получается, что вера лоуринов (или интуитивное знание?) удивительно точно смыкается с научными представлениями начала XXI века: мамонт действительно сохранит, если… сохранится сам».

– Это так, жрец. Но позапрошлой зимой мамонты гибли тысячами, прошлой – меньше, но все равно много. При этом, наверное, в степи есть много племен, которые как били мамонтов, так и продолжают бить. Кто сохранит их, если в их божественность верят лишь лоурины?

– Лоурины.

– Это – наша миссия теперь, наше служение?

– Служение.

– Что ж, неразграбленный мир… достойная цель!

Семен замолчал, пытаясь представить такую утопию: «А собственно, почему ЭТО – утопия? Неужели существует лишь один путь развития человечества – через техническую цивилизацию? Смотря какая у этого развития цель… Совсем не факт, что путь, по которому движется мое родное человечество, не ведет в тупик. Есть ли другой? Сможет ли "неразграбленный", "нетехнический" мир прокормить стремительно растущее народонаселение? А почему оно должно стремительно расти? С тех пор как человек перестал быть охотником-собирателем, его численность мало зависит от природных ресурсов. Первые древние земледельцы хронически недоедали и постоянно болели, но при этом их становилось все больше и больше. Да и в моем цивилизованном мире существует странная закономерность: бурно размножаются те популяции Ното 8ар1епв, которые хуже живут. Археологи давно заметили, что охотники верхнего палеолита были сильны и здоровы, но никакого демографического взрыва у них не отмечалось на протяжении многих тысяч лет. Зато у земледельцев раннего неолита… Выдвинута даже гипотеза, что в условиях примитивного сельского хозяйства женщины чаще беременели. Что тут причина, а что следствие?

Дикие животные в африканской саванне в шесть раз продуктивнее, чем домашний скот, который к тому же опустынивает свои пастбища. И тем не менее скотоводы ширят и ширят свои земли. То есть они делают это не потому, что иначе им жрать будет нечего, а потому, что они – скотоводы. Точно так же обстоит дело и с земледельцами. Интересно, сколько народу при правильной эксплуатации смогло бы прокормить без ущерба для себя стадо диких бизонов в 60 миллионов голов? Ведь белые поселенцы Америки и индейцы их не съели с голодухи. Первые выбивали их, чтоб освободить землю под пашни и пастбища, а вторые, обзаведясь лошадьми и ружьями, им помогали, не ведая, что творят. Здесь же… Что ж, к тому времени, когда в степях добьют последнего мамонта, земледелие на юге станет реальным фактом. Центр жизни переместится туда, и на тысячи лет человечество погрязнет в "труде" со всеми вытекающими последствиями. Все пойдет по плану. И план этот мне не нравится».

– Старик, ради прежнего Служения пять племен отказались от вражды друг с другом, прекратили войны. Но этих племен уже нет, а я чувствую угрозу. Чувствую, что будет война.

– Будет война.

– У нас мало воинов, мало оружия, но теперь у нас есть цель, ради которой стоит жить и бороться. Но… Но нужен кто-то, кто будет для людей главным авторитетом, будет объединять их и поддерживать – тот, за кем всегда последнее слово. Людей нужно заставлять или убеждать, а ты больше не можешь.

– Ты можешь.

– Кто?!

Семен поскреб в затылке, и его вдруг осенило:

– Послушай, Художник, я что, сам с собой разговариваю?!

– Конечно, – улыбнулся старик. – А с кем же еще?!

– Но… Но тогда в этом нет смысла.

– А что, есть смысл говорить лишь с тем, кто вне тебя?

– М-д-а-а…– протянул Семен. – Интересный подход к проблеме.

– К проблеме?

– Понимаешь, я встретился с последними, наверное, хьюггами. Наши старейшины и вождь требуют их уничтожения. А я считаю, что их надо оставить в живых и, даже, дать им оружие. Кто нас рассудит? Нужен верховный авторитет – такой, каким был ты!

– А самому-то тебе нужен судья? Ты же уверен, что прав!

– Уверен, конечно, но… Ты бы меня поддержал, правда?

– Смешной ты, Семхон, – улыбнулся старик. – Неужели не понимаешь: во мне все, кто рисовал в этой пещере раньше, а я теперь – в тебе.

– Погоди, погоди, дай сообразить… – растерялся Семен. – Это что же получается: теперь жрец – это я?!

– Разумеется. Разве не для этого ты пришел к нам из будущего?

– Но… Но я не могу! И… не хочу!

– Эх, Семхон, – качнул головой Художник. – Ты же видишь, что в Среднем мире больше нет никого, кому ты мог бы сказать: «Не могу и не хочу!» Те же, кто есть, могут лишь облегчить или увеличить твой груз, но избавить от него не сможет никто – только сам. Разве не так?

– Так…

– Откажись – перед самим собой. А если не откажешься, не говори, что это я взвалил на тебя такую ношу. Ты взял ее сам. Или не взял. Но – сам.

– Взял… Сам… – пробормотал Семен. «Прямо как на сплаве, когда русло впереди распадается на несколько одинаковых проток. А пресловутого камня с надписями нет и в помине: "Направо пойдешь… налево пойдешь…" Тут думать и выбирать некогда, да и не из чего выбирать, потому что все одинаково плохо. Или хорошо. Наверное, так кончается детство – не физическое, конечно. Надо решаться».

– Да, я взял. Сам.

Маленький, сухонький, изувеченный когда-то неандертальцами, невероятно талантливый и мудрый последний жрец пещерного культа смотрел на Семена и улыбался. С. Н. Васильев не понимал: старик ли на него смотрит, или это он сам всматривается в самого себя. Кто сказал следующую фразу, он тоже не понял:

– Значит, ты будешь сражаться за этот мир. И проливать кровь – свою и чужую.

Тем не менее Семхон Длинная Лапа и Семен Васильев ответили:

– Буду.

– Значит, так, – начал свое выступление Семен, – нравится вам это или нет, но получается, что жрец теперь я.

– Все к тому и шло, – признал Кижуч. – Время Головастика еще не настало.

– И что же сказал Художник? – нетерпеливо заерзал на бревне Медведь. – Как изменилось наше Служение?

– Оно не изменилось, – торжественно заявил Семен. – Оно стало другим. Силы зла прорвались в Средний мир и нанесли удар. Он почти смертелен, но мир может оправиться, если мы поможем ему, поможем сохраниться таким, каким он был – миром Мамонта.

– Старый жрец указал, как это сделать? – задал конкретный вопрос вождь. – Что от нас требуется?

Семен замешкался, обдумывая ответ. Паузой воспользовался Кижуч:

– Не мог он этого указать! Это ведь уже не его дело, раз появился новый жрец – он и должен нам что-то указывать.

– Да, конечно, – признал Черный Бизон. – Мы слушаем тебя, Семхон!

– Нужно… Мы должны выжить сами и помочь выжить всем, кто оказался на краю гибели в результате катастрофы.

– Кому же это – «всем»? – с изрядной долей недоверия поинтересовался Медведь.

– В первую очередь хьюггам и мамонтам, – твердо сказал Семен.

Немая сцена длилась минуты три. Первым молчание нарушил вождь:

– Такова воля Художника?

Семен сообразил, что Бизон подсказывает ему самый легкий выход из положения, и мысленно усмехнулся: «Да, это так – проще всего прикрыться чужим авторитетом. Наверное, поверят. Но… Но этот путь, похоже, ведет в тупик. Нужно решаться».