Коктейль-бар главного отеля Папеэта был заполнен нарядной щебечущей толпой. Здесь собрались в основном люди молодые, но попадались и элегантные мужчины и женщины пожилого возраста. Было время аперитива на управляемом Францией Таити, самом беззаботном острове во всем Тихом океане. Папеэт, его столица, недаром слыл центром веселья и развлечений.

Яркий декор помещения бледнел перед блеском платьев, героически соперничавших одно с другим. Алые лепестки гибискуса терялись на фоне желтых лимонов, зеленая листва доблестно сражалась с густым океанским аквамарином, небесная голубизна терпела неудачу в попытке победить кислую остроту лайма. Пестрые длиннохвостые попугаи пронзительно кричали, их резкие, неприятные голоса терзали уши и казались неуместными здесь, как и сами птицы, лишними в этом море красок. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда официант почтительно проводил двух новых посетителей к свободному столику, все взгляды с облегчением обратились в их сторону, чтобы немного отдохнуть на бледно-лиловом шифоне царственной пожилой леди, сопровождаемой высоким молодым человеком. Наступило минутное молчание, и в эту недолгую тишину как раз и упали слова Линетт Саутерн. Впоследствии она готова была отдать все свое годовое содержание, лишь бы забрать их назад, но в тот момент они выскочили, и ей пришлось закончить речь хотя бы для того, чтобы сохранить лицо.

— Естественно, я голосую за брак с испытательным сроком! Если кто-то купил одежду и она ему не понравилась, можно вернуть ее назад. Почему же тогда наше современное общество терпит столь старомодную систему, заставляющую двух людей связывать себя браком на долгие годы только потому, что у них не хватило здравого смысла узнать друг друга получше, прежде чем свадебные кандалы надежно защелкнулись?

Последние несколько слов прозвучали уже не столь убедительно — она внезапно почувствовала, что численность ее аудитории увеличилась. Но, быстро пробежав взглядом по окружавшим ее лицам — одни выражали возмущение, на других была написана жалость, третьих это явно забавляло, — Линетт гордо вскинула голову и вызывающе дерзко добавила:

— Я настаиваю на испытательном сроке для брака!

Ее утонченные компаньонки начали выступать со своими мнениями, и волна разговоров, на время прерванных, вновь покатилась по залу. Линетт осмотрелась, и ее взгляд утонул в непостижимых и бездонных синих глазах мужчины, сопровождавшего пожилую леди. Она едва успела заметить строгое, хмурое выражение лица и презрительный изгиб властно очерченных губ, прежде чем толпа людей закрыла от нее эту странную пару. Однако девушка почувствовала, что за долю секунды он рассмотрел каждую деталь ее наружности. Яркого оттенка и свободного покроя костюм, казалось, вызвал у него отвращение, а экстравагантная прическа — короткая стрижка и белокурые завитки надо лбом — тоже не сказала ему ничего в ее пользу, хотя и была последним писком моды в парикмахерском искусстве. «Хорошо, что я не переусердствовала с пурпурной помадой и фиолетовыми тенями для век, — подумала Линетт, даже не удивившись, что молчаливое неодобрение незнакомца так ее расстроило и подействовало на нервы, — иначе у этого сноба был бы еще один повод для осуждения!»

Линетт повернулась спиной к смеющейся элегантной толпе и прислушалась к разговору своих приятелей. Винс Чемберс, ее кавалер, восхищенно покачал головой:

— Ну ты и сказанула, Линетт! Величественные престарелые дамы были жестоко шокированы! — Он одобрительно рассмеялся, но ответная улыбка девушки была немного неуверенной.

«Я сделала это вновь! — мысленно призналась она себе, и тошнотворное чувство отвращения связало узлом все у нее внутри. — Почему, ну почему я не могу высказать свои настоящие мысли, вместо того чтобы потворствовать людям, с которыми вынуждена общаться?» Она ненавидела себя за слабость, за бесхарактерность, за дурацкое выступление в защиту низких моральных стандартов пресыщенной развлечениями компании, называемой ею — за неимением другого слова — своими друзьями.

Два года назад Эдгар Саутерн, удачливый промышленник и финансовый магнат, имеющий репутацию одного из богатейших людей Англии, вызвал дочь в свой рабочий кабинет на втором этаже их роскошного дома и хмуро заявил:

— Я решил, что с тобой что-то нужно делать, Линетт!

— Зачем, папа? — спросила она, искренне недоумевая.

Отец помрачнел еще больше и, прежде чем продолжить, порылся толстыми пальцами в коробке сигар. Линетт терпеливо ждала, пока он отрубал кончик сигары и закуривал, но вопрос, оставшийся в ее серых глазах, казалось, рассердил его, и, вместо того чтобы подобрать слова, смягчающие критику, Эдгар Саутерн проворчал:

— Девочка моя, ты когда-нибудь смотрелась в зеркало? Я потратил сотни фунтов, чтобы ты училась в лучших школах, в школах для избранных, где уделяют особое внимание хорошим манерам, чувству стиля и тому подобному, а что ты там приобрела? Ни-че-го! Только взгляни на себя, дитя мое! Ты закончила самый дорогой пансион благородных девиц в Париже два года назад, но после него я могу послать тебя только в Бредфорд, к родным твоей матери, — вот и вся польза! — Эдгар Саутерн пожал плечами и развел руками, показывая, как мало она собой представляет, коль скоро он не считает ее способной попасть в другое общество.

Сам он изрядно преуспел с тех пор, как женился на матери Линетт. Мэри была его детской любовью еще в те дни, когда они оба жили на грязной улочке с небольшими, припавшими к земле домишками возле одной из дряхлых мельниц Бредфорда. Но Эдгар был весьма честолюбив. Он упорно работал, и его феноменальные успехи превзошли даже самые безумные надежды. Жена, Мэри, была кроткой, мечтательной особой, совершенно лишенной амбиций. Успех мужа поначалу обрадовал ее, а затем, когда деньги стали буквально сыпаться в сундуки и Эдгар прорвался в высший свет, она испугалась, замкнулась в себе, наотрез отказалась быть постоянно на виду. Она проводила все дни со своей маленькой дочкой, находя в этом удовольствие. Эдгар в конце концов подал на развод. Мэри умерла восемь лет назад, оставив после себя совершенно потерянную и сбитую с толку двенадцатилетнюю дочь и немного пристыженного мужа.

Все раздражение, накопившееся в Эдгаре Саутерне из-за отсутствия уверенности и лоска у жены, зеркально отражалось в пренебрежительном взгляде, которым он всегда окидывал дочь, ее мятые джинсы и грязные футболки. Линетт в такие минуты страстно хотелось быть леди с обложки глянцевого журнала, именно такой светской красавицей, какой и мечтал видеть ее отец. Но она не могла. Рауты, вечеринки и показы мод оставляли ее равнодушной. Она была гораздо счастливее, когда копалась в земле, помогая садовнику, или совершала длительные прогулки со своими собаками, ощущая капли дождя на лице и порывы ветра. Пансион она ненавидела. Безразличие к светским условностям и непрестанным разговорам о мужчинах и замужестве — тема, занимавшая мысли почти всех девушек, — сделало Линетт изгоем, игнорируемым всеми, за исключением одной милой француженки, искренне привязавшейся к ней. Дружба с Вивьен сделала последние шесть недель ее пребывания в пансионе более или менее терпимыми.

Эдгар Саутерн пристально смотрел на дочь, и та начала быстро-быстро моргать, сдерживая слезы, — еще одна привычка, сильно раздражавшая отца и, по его мнению, свидетельствовавшая о недостатке достоинства и воспитания. Вспыльчивый Эдгар принялся угрожать:

— Я заставлю тебя выучиться хорошим манерам! Что за нелепая ситуация — человек, имеющий все, унижен и разочарован собственной семьей! Сначала мать капризничала, а вот теперь и ты не можешь подкрепить мою репутацию! Мне нужна хозяйка дома, способная по высшему разряду принять моих гостей и деловых партнеров, твердой рукой управлять хозяйством. Другими словами, мне нужен ценный вклад, а не помеха!

Линетт даже не обиделась, прекрасно понимая, что для отца она всего лишь очередной инвестиционный проект, к сожалению не принесший ему никаких дивидендов. Но она любила отца, восхищалась его упорством и сильной волей, ценила его достижения в бизнесе и теперь больше, чем когда-либо, желала его одобрения.