Ронда Гарднер
Свадьба белой ночью
Лана Тэннер — Софи Бланше
«Милая Софи!
Я благодарна тебе за сам факт нашей с тобой переписки. Когда я застываю с пером в руке над чистым листом бумаги, то переживаю редкие минуты напряжения мысли, желания неторопливо оценить себя, свою жизнь, суть вынужденных поступков и результат не принятых, а как бы свалившихся на меня решений.
Мы все торопимся, экономя даже на минутах телефонных бесед. Ну много ли я узнала о тебе из последнего нашего суматошного разговора! Где была. Куда собираешься. Кто из знакомых встретился. А о тебе, твоем житье, душевном настрое — ничего. И вдруг — письмо из Парижа! Моя Софи из-за океана мне приказывает — стоп! Я поделилась собой, теперь — твоя, Лана Тэннер, очередь.
Моя так моя.
Софи! Ты говоришь, что намерена начать новую жизнь. Хочешь зачеркнуть прошлое и, выдрав из тетради измаранную ошибками и поправками страницу, свежий лист заполнить аккуратным красивым почерком, не допуская помарок. Я правильно тебя поняла? Придется огорчить тебя, сказав: так не бывает, дорогая! Сегодняшний почерк хранит в себе те линеечки и старательные загогулинки, которые мы писали, когда были малыми детьми. Ошибки, которые портят лист, — не они ли научили нас по мере сил обходиться без них?
Но даже не в этом суть. Само решение — мол, с девяти утра седьмого сентября я начинаю новую жизнь, поверь мне, самообман. Многое ли зависит от нас самих в выполнении подобной установки на обновление?
В отличие от тебя, — даже, скажем, в категорической противоположности наших житейских установок, — я не хотела бы ничего менять в своей прежней жизни (не самой, как ты знаешь, счастливой). Желала остановить все мгновения, часы, недели, годы, только бы все оставалось по-прежнему. И что же? Все разлетелось вдрызг! Без моего, заметь, участия. Так что не гневи Бога, благодари его за каждый дарованный день, прислушивайся к голосу Провидения, не пытаясь заглушить этот голос командами самой себе.
Вряд ли можно меня упрекнуть: дескать, я не ценила того, что окружало меня в прошлом. Мама со своей любовью и самоотверженностью. Папа с талантом великого музыканта, реализованным в самой малой степени. И я со своим балетом. Мне было отпущено совсем немного времени, чтобы состояться как балерина. Согласись, время не было потрачено зря. Но мама умерла. Великий музыкант перестал быть музыкантом. Балерины нет. Я не принимала решения начать новую жизнь. Это новая жизнь принимает решение взять меня в свой оборот.
Ах, как было бы прекрасно ту, исписанную уже, тетрадку, начать заново… Что бы я вписала туда? Друзей, которых у меня по сути не было из-за частых переездов с родителями. Странно, как еще тебя я не „растеряла“? Ты так нужна мне уже хотя бы тем, что учишь меня самоанализу. Когда я пишу вот эти строчки, я гораздо умнее самой себя…
Тебе кажется, что я ною? Не думай так. Единственно, чего я не хочу, — принимать решений. Я нужна отцу. Без меня он просто пропадет. Я нужна тем малышам, которые уже бредят балетом, и мне доверено воплотить их мечты в жизнь. И надеюсь, нужна тебе, хотя бы вполовину того, насколько нужна мне ты…
Потери, которые пришлось мне пережить, очень горьки. Говорят — время лечит. Когда другого лекарства нет, приходится уповать на это. Но не пойму, как время способно вылечить меня от главной сладостной болезни всей моей жизни — от балета. Пойми, дорогая, балерина это не ремесло, даже не творчество, не профессия. Это состояние души. Это жизнь. Лечить жизнь временем? То есть поеданием самой жизни?
Вот сейчас, согласна с тобой, я ною. Поэтому обуздываю свою излишне расписавшуюся ручку. Обзор состояния моей души закончен.
Остается продублировать телефонную сумятицу вопросов.
Ты спрашиваешь, что делаю, что собираюсь делать? — Отвечено.
Каково мое душевное состояние? — Отвечено.
Что с папой? — Вскользь отвечено.
Что с Филиппом Баком? То же, что было на момент прошлого письма. Доволен жизнью. Танцует, собирая аплодисменты, цветы, охи и ахи поклонниц. Меня держит в резерве, считая, видимо, что рано или поздно, как только мистер Бак возжелает — мисс Тэннер будет принадлежать ему. Отвечено? Тебе — да. И ему тоже отвечено, но разве столь знаменитый танцовщик может поверить, что кто-то способен не подпасть под его чары?
И не уговаривай, Софи. Никогда твоя Лана не свяжет свою жизнь с этой бабочкой, порхающей с цветка на цветок.
Передавай приветы всем нашим общим знакомым. Поцелуй от меня свою маму. Жду твоего письма и уже начинаю тосковать по желанию поковыряться в собственной душе. Умные мысли на сегодня исчерпаны, перехожу к каждодневным глупостям жизни.
Целую.
1
Лана Тэннер запечатала письмо парижской подруге, отложила его на край стола и сидела, не отводя глаз от конверта, преодолевая искушение еще добавить несколько очень личных строк. Ну да пусть идет новый виток жизни, напрашиваясь на пересказ в следующем письме.
Телефонный звонок оборвал поток мыслей. Звонил отец. Далекий голос невнятной скороговоркой тщился что-то сообщить. Что-то из ряда вон важное.
— Папа, ничего не понимаю. У тебя все в порядке? Говори медленней… Что? Мне послышалась глупость какая-то… Что ты сделал? Женился?!
Лана сжимала в руке телефонную трубку, не в силах поверить в услышанное. От отца можно было всякого ожидать, но чтобы женился?
А голос, нервный, смущенный, твердил свое. Брак по любви. Церковная церемония состоялась.
— Лана, дорогая, конечно, Доминик гораздо моложе. Она так мила, она тебе понравится, вот увидишь. Ты полюбишь ее…
Лана долго находилась в оцепенении, а когда пришла в себя, вместо голоса отца услышала короткие гудки. Она положила трубку и в ужасе обхватила голову руками.
— Во что он впутался на этот раз? — вслух простонала Лана.
Каждый раз в тот момент, когда она теряла бдительность, позволяя себе расслабиться, Уильям Тэннер впутывался в очередную неприятность. Так продолжалось долгие годы, а если быть до конца честной, всю ее, Ланы, сознательную жизнь. Порой казалось, что дочь куда взрослее отца. Нередко бывало так, что она отменяла поездку в балетную студию, чтобы лишний раз проконтролировать отца: во что одет, ел ли, не забыл ли, что сегодня репетиция, а позже очень важная встреча. А вернется, бывало, домой, чтобы проследить за этим взрослым ребенком, его, оказывается, нет. Где пропадает? Помнит ли о концерте? Вечная неизбывная нервотрепка.
Женился, значит, мистер Тэннер… Его право! Что ж, в любом случае, это меня уже не касается, решила Лана, распрямляя спину. Что изменится, если она впадет в бешенство? Уж отца-то точно не изменить. Человеку за шестьдесят, а он себя все время ощущает юношей, едва входящим во взрослую жизнь.
Но чтобы жениться?! Отец ничего не говорил об этом, даже не намекал, что где-то отыскалась избранница его сердца. Что могло произойти за те несколько дней, пока она была в Пайктоне?
Лана открыла блокнот, куда заносила, не доверяя своей памяти, расписание всех своих встреч и список неотложных дел. Попытаемся восстановить в памяти события прошедшей недели. Посмотрим… В четверг вечером мы с папой ходили в концерт. Потом, в пятницу, я уехала на балетный конкурс.
Она разговаривала с ним по телефону в пятницу вечером, потом в субботу. Сегодня понедельник — рано утром она вернулась в Глаустер.
На протяжении всего этого времени не было никакого упоминания о женщине по имени Доминик. А до этого? Лана нахмурилась. Она абсолютно уверена, что с тех пор, как они переехали в Глаустер, отец не произносил ни одного женского имени. Доминик, Доминик… Откуда взялась эта «милая Доминик», которую надлежало Лане Тэннер полюбить?
Неделю человека не водили за ручку, не присматривали за каждым его шагом и вот, пожалуйста, — женился! О чем с удовольствием сообщает дочери. Без всякого предупреждения. Хоть бы намекнул для начала. Как он мог так быстро забыть маму? И еще ждет, что она, Лана, будет обрадована? Со дня смерти Памелы Тэннер прошло меньше года. Быстро же дорогой папочка оправился от постигшей их семью трагедии. Да и где он отыскал эту новоиспеченную жену?