Роман во весь опор поскакал в Бунсборо, проклиная себя за то, что как и все другие слишком полагался на обманчивую безопасность форта. Он содрогался от мысли, что могло его там ожидать.

Когда он подъехал к воротам, ему показалось, что все хижины на поляне покинуты обитателями. В одном открытом окне сиротливо хлопала на ветру линялая занавеска, а чуть подальше горевший когда-то огонь под чаном с водой давно превратился в холодную золу. В корыте мокло чье-то невыстиранное белье. Вдруг из одной хижины выбежал лохматый мальчишка со стопкой лоскутных одеял и кастрюль. Он пристроился к Роману.

— Мистер Джентри… По-моему, это лошадь Каллена Клеборна, да?

Роман кивнул:

— Что здесь случилось, парень? Беда?

— Погиб Каллен Клеборн. И старый полковник. Их вчера убили индейцы.

Роман натянул поводья. Несмотря на тяжелые предчувствия, он не был готов к такой вести. С минуту он сидел неподвижно, пытаясь осмыслить услышанное. И вдруг его ножом пронзила острая боль понесенных утрат.

— Лучше вам укрыться за стенами, — посоветовал мальчик. — Люди еще опасаются выходить сюда. Мы пока спим на полу в блокгаузе…

А Китти… В ее фиалковых глазах огнем полыхало горе, а бледное молодое лицо светилось новой внутренней силой. Ее не сломить — как плакучую иву, подумал он.

Они всегда слишком хорошо понимали друг друга без слов. Он просто обнял ее, а она ему прошептала:

— Проводи меня до хижины, Роман. Я не хочу расплакаться здесь… на глазах у всех…

Он и сейчас чувствовал полынную горечь этой минуты, и такой она была острой, такой непреодолимой, что он нескоро пришел в себя. Вдруг Роман понял, что в лагере индейцев происходит что-то необычное. Жалобный плач старика вновь сменила дробь барабанов. Они непрерывно гудели, и наконец несколько воинов начали медленный танец. Женщины наблюдали за ними со своих мест.

Танец вел массивный краснокожий, в его ирокезе торчало орлиное перо, до самого пупа свешивалось ожерелье из медвежьих когтей. Он ритмично топтал мокасинами голую утрамбованную землю и высоким голосом выводил жизнеутверждающее песнопение — полную противоположность печальной песне старика. Роман понимал большинство слов.

— Мы прогоним белого человека назад за горный кряж, братья! — пел он. — Мы падем на них как падает мой тотем Орел на свою жертву и раздирает ее клювом и когтями… как мы пали на Кэл-э-вэя и Черную Шляпу…

Роман непроизвольно вскинул голову, сердце его учащенно застучало. Кэл-э-вэй — так они называли старого полковника, а Черная Шляпа, выходит, это Каллен…

Воин, закинув голову, напряженно воздел руки к небу, мышцы на его груди и спине, казалось, вот-вот лопнут, и свирепый вопль вырвался из его глотки. Лицо шоуни исказилось, он бросился к закрытому длинному тенями шесту и, сорвав с него что-то, прыжками вернулся в круг танцоров, яростно размахивая этим предметом над головой. Когда Роман увидел знакомые серебристые локоны — скальп, растянутый на обруче для сушки, — все в нем перевернулось…

Пение становилось все громче, в него вступало все больше голосов, все больше индейцев входило в ритуальный круг… И Роман, отбросив раскаяние из-за охватившего его прежде чувства кровавой мести, поднял ружье и прицелился. Он видел, как голова шоуни дергается в ритме танца, он ждал того единственного момента, когда на мушку попадет точно центр этого блестящего от сала лба… дождавшись, спустил курок.

Роман не видел, как краснокожий упал, — он знал об этом, едва прогремел выстрел. Вскочив на ноги, он понесся прочь, удивляясь минутной полной тишине. Но вот ее разорвали гортанные крики индейцев, пронзительные вопли индеанок, подхватывающих на руки детей…

Роман стремительно мчался, не обращая внимания на хлеставшие ветви, до него доносились громкие причитания по убитому вперемешку с гневными криками, громкий топот сотен мокасин, который становился все ближе и ближе, и от этого ему было не по себе. Он шумно втягивал в легкие воздух, пытаясь на ходу определить свое местонахождение в темноте. Пуля просвистела возле уха… потом вторая, и радостный вопль индейца возвестил, что его засекли.

Метнувшись в сторону, Роман вдруг понял, что скатывается с крутого склона, опасно скатывается на самое дно, задевая на пути острые камни и узловатые корни, больно впивавшиеся в тело. Резкое приземление чуть не вышибло из него дух, но он, превозмогая боль, поднялся на ноги, хватая ртом воздух. Он обрадовался, когда понял, что при падении не выпустил из рук ружье, но даже не успел перезарядить его, как из темноты на него с улюлюканьем набросился индеец, снова сбив с ног.

Они сцепились. Роман, полуоглушенный падением, защищался чисто инстинктивно, пока острая боль от удара ножом в руку возле плеча не привела его в чувство; дернувшись в сторону, он попытался схватить лежавшее на земле ружье. Он уже чувствовал его ногами… дотянулся до него и, описав им полукруг, со страшной силой обрушил приклад на голову индейца над самым его ухом. Тот упал как подрубленное дерево.

А Роман уже несся дальше. Все его чувства были напряжены до предела из-за терпкого вкуса опасности, которую он познал с детства, он даже ликовал внутри. Они, конечно, могут его убить, но он заставит их как следует потрудиться!

Наконец Роман понял, где находится: во многом он должен быть благодарным за это своему падению. Теперь он знал, что возвращается к ручью — на гладкую тропинку, что вела в лагерь. Бегущие вместе с ним по небу облака позволяли ему легче растворяться в тенях. Индейцы уже скакали за ним на лошадях — он слышал их ржание и топот копыт. Если он станет убегать от них на открытом пространстве — ему конец!

Роман, замедляя бег, нырнул в густые заросли. Он знал, что у него остается только один шанс — спрятаться. Разведчик слышал их, слышал, как они прочесывали заросли, как звали друг друга. Однажды его могли настичь, его могло коснуться копыто лошади, когда один особенно храбрый воин проскакал через густые кусты с длинным шестом в руках. Роман неподвижно лежал на земле, не обращая внимания на колючки черной смородины, царапавшие щеки.

Шест дважды прошелся рядом, не задев его, и индеец поскакал дальше.

Роман осторожно полз вперед. Через ветви он видел перед собой ручей. Тело убитого им индейца должно лежать где-то рядом… Он отчетливо слышал преследователей. Если ему удастся добраться до спрятанной лошади — у него появится шанс!

Рана на руке начинала ныть, и он чувствовал, как пропитывается кровью рукав. Роман пошарил вокруг себя, пока не наткнулся на то, что искал, — комок прохладного, сырого словно губка мха. Он крепко прижал его к ране, поморщившись от боли; пот крупными каплями выступил на лбу. Он всегда носил на поясе один-два кожаных ремешка. Отвязав один, он при помощи зубов обвязал его вокруг рукава, чтобы не ерзала эта целебная мшистая масса.

Роман ждал, когда из облаков выйдет луна и когда ее снова закроют тучи, чтобы, выскочив из своего укрытия в густых кустах, перебраться через ручей на другой берег. Но он не успел и пальцем пошевелить: по тропинке со стороны лагеря шоуни вприпрыжку, высунув язык, мчалась гончая сука. Несколько псов бежали за ней.

Почуяв его запах, она бросилась к нему. Собака тяжело дышала, разгребая лапами кусты, и просунула через ветви свою морду так близко от него, что он почувствовал ее зловонное дыхание. Капля собачьей слюны даже упала ему на руку, и он резко отдернул ее. Это движение еще больше раззадорило суку, и она пронзительно, отчаянно залаяла. К ней подбежала свора псов, их громкий лай превратился в кошмар.

— Сюда! — услышал Роман. — Его нашли собаки! Он там! — орал какой-то индеец.

На тропинке появилось четверо или пятеро воинов, и Роман сжал костяную рукоятку ножа у пояса, исполненный решимости перед смертью отправить на тот свет как можно больше индейцев. Собаки лаяли и прыгали, носились по кустам, их лай становился все оглушительнее. Сквозь ветви Роман видел перед собой индейцев с ружьями на изготовку — шоуни были теперь так близко, что он различал блеск их черных глаз.