На первый взгляд композиции не хватало целостности, больше того, чувствовалось присутствие чего-то инородного, царапающего глаз. ОСС казался откровенно чужим, теряясь на фоне потомков. Очень большое — большое —…и очень маленькое. Впечатление ломалось, оставляя привкус диссонанса и ошибки композиции. Но лишь теперь, стоя на расстоянии вытянутой руки от «Малыша», Мартин понимал скрытый смысл, который открывался только живому взгляду, ускользая от фотографий и кинопленки. Понимал, почему именно немощный «ослик» до конца жизни оставался любимым детищем его конструктора.

Именно так. Именно в таком порядке, все трое. Так стоят плечом к плечу в одном строю согбенный под тяжестью возраста и невзгод дед, постаревший в сражениях отец и могучий сын.

Мартин давно уже стоял так, в одиночестве, на прохладном весеннем ветру, слегка трепавшем легкое пальто. Вечерело, площадь, в это время обычно многолюдная, сейчас была почти пуста и принадлежала теперь только ему и редким случайным прохожим. Но поскольку Мартин был здесь первый раз, он не удивлялся. Просто стоял и смотрел.

Наконец он оторвался от созерцания. Становилось зябко. Весна весной, но промозглый мартовский холодок пробрался сквозь пальто и тихо покусывал тело. Да и возраст давал о себе знать, усталость подкралась незаметно, напоминая, что ему уже не двадцать, да и в лучшие времена такой климат и холод были ему непривычны и неполезны. По периметру площади через равные промежутки стояли скамейки тяжелого кованого железа и дубовых досок, почти черных от времени, прекрасный образец позднесталинского ампира, чудом переживший лютую ненависть Хрунича и прочих разоблачителей. Но Мартин не стал задерживаться. «Дойдем?..» — тихо спросил он сам себя. И сам себе ответил: «Да, дойдем».

Теперь темнело стремительно, холод перестал покусывать и просто леденил. Мартин заторопился прочь, спиной чувствуя давящую тяжесть сумрачных машин и их каменных пристанищ. Оставалось еще одно дело, без которого день был незавершен.

Сегодня город праздновал событие, привлекшее внимание всей страны и ставшее известным даже за ее пределами. Во Дворце СЗГТ открывалась выставка батальной живописи, на которой, несмотря на всесоюзный статус, обещали также показать работы немецких и китайских товарищей. Мартин специально подгадал так, чтобы последний день его пребывания в Сталинграде совпал с первым днем выставки, о которой говорили даже за океаном. Достать билеты официально он, разумеется, не сумел, пришлось обращаться к «перекупщикам», как здесь называли спекулянтов. По крайней мере в этом «красный пояс» и «свободный мир» были схожи — пропуск на открытие значимых культурных событий приходилось доставать разнообразными окольными путями.

По правде сказать, он уже немного сожалел о своей решимости, побаливали натруженные за неделю непрерывной ходьбы ноги — такси он не брал из принципа, желая прикоснуться к живой жизни, почувствовать ее, обонять и слышать вживую, а не через стекло экипажа. Самую малость покалывало в груди, предупреждая о том, что хозяин был непозволительно беспечен. Но Мартин продолжал бодро отмерять шаги. Довольно скоро он согрелся, движение разогнало кровь и ободрило уставшие ноги. Теперь усталость чувствовалась не так сильно, уступив место интересу.

Главный проспект проходил через весь город, вдоль Волги, прерываясь тремя центральными площадями. Сейчас он спускался от крайней северной к Дворцу культуры Сталинградского Завода Тяжелой Гусеничной Техники. Мартина удивляло феноменально малое количество частного автотранспорта на улицах даже больших городов Союза. Он объездил всю Америку, посетил большинство европейских стран, бывал в открытой японской зоне и даже в Китае. Но только в СССР при общем очень оживленном движении было так мало личных автомобилей и так много общественного транспорта. Огромные здания по обе стороны проспекта были схожи с подобными за границей, но они казались непривычно темными, лишенными моря искусственного света, затопляющего города индустриальных столиц с приходом заката. Не было также привычного Мартину безумного многоцветия сонмищ ресторанов и прочих злачных мест. В основном небольшие кафе, работавшие самое позднее до полуночи и ни минутой дольше. В любой другой стране мира город такого уровня давно захлебывался бы от транспортного коллапса, здесь же все было как-то… патриархально.

Два километра он прошел менее чем за час, что для его возраста было совсем неплохо. Окончательно стемнело, уличные фонари освещали путь неярким, теплым светом, опять же непохожим на мертвенный свет новомодной выдумки — галогенных ламп.

Если Площадь Славы была почти пуста, то по мере продвижения к центру города ему встречалось все больше прохожих. От отдельных встречных до больших групп по десятку и более граждан. Мартин неплохо знал русский, бегло читал, в том числе и техническую литературу, но быстрый разговорный понимал через слово. Впрочем, и так было ясно, что говорят в основном о выставке, еще предвкушая событие или уже делясь впечатлениями. Многие уже побывали там, многие лишь собирались — в отличие от обычных мероприятий это работало допоздна. Мнения были в основном самые благожелательные, и решимость Мартина эффектно завершить свою одиссею в СССР только укрепилась.

Людей становилось все больше, теперь это была уже толпа, многолюдная, веселая и праздничная. В основном молодежь, но было много и людей преклонного возраста, как он. Стариков, поправил он себя, таких же стариков, как я.

На Мартина обращали внимание, вежливое и не слишком настойчивое, но ощутимое. Он и в самом деле выделялся из толпы, как любой иностранец в чужой стране. Он был чужероден, и это проглядывало во всем — в одежде, походке, даже выражении лица. На мгновение австралиец даже застеснялся неведомо чего и заколебался. Но, отбросив колебания, он решительно шагнул через перекресток к огромному почти античному дворцу, снежно-белому, окаймленному ребристыми колоннами, ярко освещенному изнутри и подсвеченному замаскированными прожекторами снаружи.

Здесь, у дворца, толпа сгустилась, и, поднимаясь по громадной лестнице, он с трудом пробирался через шумное и радостное сборище, стараясь не сильно толкаться и вежливо, но кратко извиняясь, когда это все же происходило. Полноводный людской поток внес его прямо в зал, такой же белый, как и все здание, с рядом многоярусных люстр под высоченными потолками и красными ковровыми дорожками под ногами.

Запыхавшись от умеренной давки, Мартин поспешил шагнуть в сторону, выбиваясь из общего движения, чтобы немного передохнуть и осмотреться.

Да, это была определенно Выставка. С большой буквы. Изнутри первый этаж дворца, отведенный под нее, представлял собой двойной основной зал, разделенный на две неравные части рядом все тех же колонн, и серию относительно небольших помещений по периметру с большими проходами и тяжелыми портьерами. Белый цвет и яркое освещение увеличивали и без того немалые пространства до полной безразмерности. И везде были картины. От огромных полотен многометровых масштабов до небольших карандашных зарисовок едва ли не на тетрадных листах.

Среди людского многообразия выделялась весьма занимательная пара, против воли взгляд Мартина вновь и вновь возвращался к двум людям, неспешно шествующим через зал. Старик и маленький мальчик, не старше восьми-десяти лет, дед и внук, как немедленно окрестил их австралиец. Высоченный, не менее метра восьмидесяти, старик был худощав и строен. Некрасивый крючковатый нос, очень тонкие губы, очень резкие и глубокие морщины — он поражал осанкой и величавостью движений. Так стареют очень здоровые или очень спортивные люди, почти не теряя осанку и грацию. Длинные волосы, спускавшиеся до плеч, поседели почти до прозрачности. Правая рука, неестественно вывернутая безвольно висела, чуть покачиваясь в такт ходьбе, контрастируя с уверенными и четкими движениями. Мартин на мгновение ощутил укол зависти, старик был явно не моложе его самого, но австралиец был уверен, что выглядит куда менее благородно.