Неподвижное тело мертвой белокурой девочки лежало рядом. Их глаза встретились. Хейд подумал, что во взгляде ее остановившихся безжизненных глаз было что-то неправильное. Что-то нечеловеческое. Как будто она в чем-то его обвиняла. Сирены, звуки пожарной тревоги, тихие стоны оставшихся в живых; все было слышно как сквозь вату, и тут Хейд ощутил влагу в своем ухе. Рыбий взгляд девочки гипнотизировал его. Ее белая блузка почти вся сгорела; позолоченная цепочка с надписью «Иисус любит» лежала на ее неоформившейся груди.

Хейд задумался о том, сколько кожи потерял он сам. Вспомнилась реклама лосьона после бритья на щите возле дороги, по которой он возвращался из дома тетушки Эммы в Шелбвилле несколько лет назад:

Хейд снова посмотрел на девочку и, наконец, понял, что необычно в ее взгляде.

Веки ее полностью сгорели.

Хейд уставился в чистую великолепную невидящую голубизну ее глаз, подпорченную только крошками пыли на белках; он изучал форму глаза вплоть до корочки, которая теперь обозначала верхний край глазницы. Снова и снова рассматривал он все мельчайшие детали, пока жидкость из уха не капнула ему на подбородок.

Тут он снова потерял сознание.

Очнулся Хейд от тихого плача. Кто-то шепотом молился. Потолок над его головой раскололся зияющей буквой V, миниатюрные кляксы пластика сыпались вниз как град. Он почувствовал вес не менее дюжины навалившихся на его тело предметов. Тяжелых, из металла, и мягких, из человеческой плоти.

Девочка со сгоревшими веками и именем Спасителя на груди — да, вот она! Скажи-ка мне еще что-нибудь, Джей-Си — она лежала слева от него, рядом с первым рядом шкафчиков. Он повернул голову направо, и леденящий укол пронзил ключицу. Хейд едва справился с наваливающейся темнотой и остался в сознании.

Один из верхних шкафчиков был открыт, дверца его слегка раскачивалась, примерно так же, как раскачивалась свесившаяся из ванны рука нового отца Хейда, когда они совершали свое традиционное «Вечернее Пятничное Отмокание». Выведенные темперой на дверце шкафчика мальчишеской рукой печатные буквы собирались в слова — Я ЛЮБЛЮ КАТОЛИЧЕСКУЮ ЦЕРКОВЬ. Позднее кто-то замазал последнее слово черным и написал сверху нецензурное название женского полового органа. Нет, дружище, больше тебе не суждено ее попробовать, подумал Хейд, осматривая свою окровавленную руку.

Попытка засмеяться обнаружила отсутствие у него во рту нескольких зубов. От боли голова его упала со шлепком точно таким же, с каким его отец захлопывал свою Библию. Лепешка отслоившегося пластика упала сверху прямо на лицо Хейда.

Издалека доносился вой сирен, скрип тормозов и выкрики. Сверху упал кусок картона, и Хейд подумал, интересно, остался ли там хоть кто-то живой. На картоне белой и голубой красками было написано:

«СЛУЖАЩИЕ ОБЯЗАНЫ ВЫМЫТЬ РУКИ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЕРНУТЬСЯ К РАБОТЕ. ЧИСТОТА ЕСТЬ НЕПРЕ» — остальное сгорело навсегда.

Гигиеническое напоминание ударило Хейда по руке, но он почти не почувствовал этого.

Он услышал звук приближающихся шагов. Когда ему хватило сил и любопытства, чтобы взглянуть на девочку еще раз, он обнаружил, что она исчезла. Она ему просто приснилась. Вот и все.

Тут он услышал вздох. Не его вздох, а чей-то еще. Он повернулся в ту сторону. Еще дальше от того места, где лежала приснившаяся ему девочка.

— Это Отец пришел к тебе.

Дядя Винс? Неужели, это и вправду пришел его отец? Нет, голос ничуть не похож, наверное, это просто пожарный, это…

Он всмотрелся в силуэт мужчины, склонившегося над обгоревшим мальчиком.

— Отец пришел, чтобы забрать тебя домой.

Нет, это не был его отец, но Хейд понял, что спасен. Все они будут спасены.

Мужчина поднял тело мальчика, с которого свисали лоскуты кожи. Тело напоминало свернутый ковер, грязный и обветшалый. Но мальчик, оказывается, еще дышал! Пожарный, человек могучего сложения, был весь забрызган кровью. При этом, однако, грудь его осталась на удивление сухой и неярко светилась. Или Хейду это просто померещилось в бреду. Во всяком случае, он сказал сам себе, что бредит.

— Прииди к Господу, — тихо произнес мужчина.

Боль усилилась. Хейд скривил лицо в гримасе, пытаясь для облегчения боли вспомнить свою ненависть к матери, а потом свое первое в жизни вызывающее озорство, когда он на школьном дворе произнес неприличное слово.

У мужчины была белая, аккуратно подстриженная борода, почти как у Митча Миллера. Отец каждую пятницу смотрел передачу «Пойте вместе с Митчем». Когда Хейд вернется домой, он тоже будет ее смотреть. Скоро прозвенит звонок.

— Велики страдания праведников, — заговорил мужчина, прижимая тело мальчика к своей груди, — но Господь избавит вас от страданий; Господь исцелит всех; он сохранит ваше тело, ни одна косточка не сломается.

Поскольку руки мужчины были заняты, он произвел крестное знамение движениями головы. Затем принялся сжимать мальчика, стискивать его руками, и тут Хейду нестерпимо захотелось закричать, но вместо этого у него хлынула горлом кровь.

Безбородый человек заталкивал мальчика в свою грудь — внутрь,в свою проклятую грудь! Как какие-то твари, которых Хейд видел в передаче «Мир животных»! Хейду очень захотелось заплакать, но слез не осталось.

(мальчик исчез и девочка исчезла и Горшин исчез и пингвиниха о боже милосердный)

Хейду очень хотелось плакать, потому что мужчина поднялся, хрустнув коленками, и направился к нему.

— Нет, — попытался прохрипеть Хейд.

— Чтобы не было у тебя других долгов, корми меня, — прошептал мужчина; Хейд не уловил в этом никакого смысла.

Может быть, он не расслышал? Хейд так сильно дрожал, что лицо мужчины троилось у него перед глазами.

— Прииди к Господу.

Прикосновение руки было теплым, как прикосновение руки отца, когда он массировал ему бедра в ванне. Хейд почувствовал щекотку в области промежности. У него эрекция. Но почему же ему так страшно?

Мужчина стал медленно поднимать его, как поднимают младенца, чтобы тот срыгнул; наконец, плечи Хейда прикоснулись к теплой и сухой груди мужчины.

— Господь призывает тебя к себе, сын мой. Он там, внутри.

Хейд почувствовал, как тело его, наконец, расслабилось; похоже, этот пожарный не желает ему вреда. Он глянул вниз, одной щекой прижимаясь к грудной клетке мужчины; серая куртка того была, судя по запаху, свежевыстиранной…

Кровавая капля стекла с его лба, упав на куртку мужчины. Раздалось шипение, похожее на то, когда пальцем тушишь пламя свечи… Капелька крови исчезла.

Как обгоревший мальчик и девочка без век.

Ушли к Господу.

Раздался дикий вопль, и Хейд не сразу понял, что это кричит он сам.

К нему спешили другие. Они спасут его. Он еще не готов отправиться к Господу. Зачем этот человек притворяется добрым и убивает детей, которые выжили в этом аду? Какое он имеет право играть…

— Отдохнуть в садах Господних, — прошептал мужчина, как будто услышав мысли Хейда.

— Кто вы? — с трудом выговорил Хейд сквозь брызнувшую изо рта кровь.

— Я пытался забрать тебя домой, как Он научил меня раньше. Иисус плакал.

Голоса настоящих пожарных были теперь совсем близко.

Мужчина, который намеревался стать спасителем Фрэнки Хейда, повернулся к подбежавшим сзади.

— Я проходил мимо и увидел огонь, — объяснил он. А затем, повернувшись к Хейду, шепнул:

— Я был призван, как суждено и тебе. Твой день наступает.

— Нужно спасти всех детей, которые остались, — сказал, задыхаясь, пожарник.

Человек в ветровке, услышав это, улыбнулся и ушел. Никто не обратил на это внимания. Может быть, все это к лучшему, подумал он. Ему помешали избавить мальчика от истинной боли и отнести в обетованную землю. Но он держал его в руках вполне достаточно, чтобы передать ему божью силу. Точно так же было и с ним самим много лет назад, когда другой безымянный мужчина, другой Добрый Самаритянин, нашел его в хаосе сгоревшего театра, едва живого, еле дышащего…