Сказка или быль?

Однако какова достоверность этих изысканий? Не основана ли репутация нашего героя лишь на его непревзойденном таланте рассказчика? Ведь уже в древности многие бросали ему упреки в пристрастности и склонности к сенсациям. Античная традиция донесла до нас названия многих памфлетов, направленных против него, например «О лжи Геродота» Элия Гарпократиона, «Против Геродота» египетского жреца Манефона («того самого» создателя хронологии фараоновых династий) и других. До нашего времени дошел текст одного из них с характерным названием «О злокозненности Геродота», написанный небезызвестным Плутархом из Херонеи в Беотии, автором знаменитых «Сравнительных жизнеописаний». Плутарх обвиняет прославленного автора в том, что тот откровенно предпочитает варваров своим соотечественникам, а оценивая уже этих последних, стремится опорочить коринфян и беотийцев в угоду афинянам. Дело доходит даже до прямого упрека в продажности: будто бы Геродот за афинские деньги представил трусом коринфского полководца Адиманта, «получившего венок свободы от всей Эллады», а у плутарховых земляков вымогал плату за хвалебный отзыв о них. Прозвище «отец лжи» немногим менее известно, чем звание «отца истории», да и слова Цицерона, как это часто случается с популярными изречениями, вырваны из контекста (сравните с ленинским высказыванием о «важнейшем искусстве» или строкой Ювенала «в здоровом теле — здоровый дух!»). В действительности римский оратор заметил в диалоге «О законах»: «У Геродота, отца истории, и у Феопомпа (подражавшего ему греческого ученого IV в. до н. э. — Прим. ред.) можно найти бесчисленные вымыслы».

А между тем, как нетрудно понять, достоверность геродотовых сведений и сегодня очень важна для ученых, изучающих античность: ведь о многих народах, местах, событиях мы знаем прежде всего или даже исключительно со слов «родоначальника». Конечно, новые находки постоянно дополняют эти знания, и время, когда о мире до греко-персидских войн судили лишь по Ветхому Завету да Геродоту, давно прошло. Между прочим, один из писателей XVI века видел руку Провидения в том, что великий грек начинает свой рассказ примерно «там», где заканчивается Книга пророка Даниила. Но все же археология лишь облегчает для специалистов оценку сведений, почерпнутых из «Историй», а не заменяет их.

…Обвинения в злонамеренной пристрастности Геродота следует отбросить сразу же. Подобного рода упреки в его адрес легко поддаются сравнению с известной критикой Ломоносовым Миллера, историографа елизаветинского двора. Михайло Васильевич «громил» последнего за то, что он стал писать о «смутных временах Годунова и Расстриги — самой мрачной части российской истории». А ведь это не может послужить «славе российского народа»! Такие обвинения особенно понятны в устах Плутарха, патриота родной Беотии: во время нашествия Ксеркса беотийцы вынуждены были встать на сторону азиата, и Геродот этого не утаивает. С другой стороны, историк Диилл сообщает, будто автор «Историй» получил от афинян десять талантов серебра (а талант — это ни много ни мало 30 кг), но такая сумма настолько несоразмерна обычным тогдашним наградам за литературные произведения, что этот рассказ можно смело отвергнуть как вымысел. Да и, в конце концов, галикарнасец не только говорит, что афиняне спасли Грецию от ксерксова нашествия (причем с оговоркой, что такое мнение «конечно, большинству придется не по душе»), но и признает, что их решение помочь малоазийским грекам против персов за двадцать лет до того «стало началом бедствий для всей Эллады».

Что же касается интереса Геродота к варварам (этим словом, напомню, называли всех, кто говорил не по-гречески) и готовности признать, что их традиции древнее отечественных, то не счесть ли подобную широту взгляда, скорее, преимуществом? Сам историк «отвечает» на этот вопрос пассажем, который грех не привести целиком: «Если бы предоставить всем народам на свете выбирать самые лучшие из всех обычаи и нравы, то каждый народ, внимательно рассмотрев их, выбрал бы свои собственные. Так, каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни некоторым образом наилучшие. Поэтому как может здравомыслящий человек издеваться над подобными вещами! А что люди действительно такого мнения о своем образе жизни и обычаях, в этом можно убедиться на многих примерах. Вот один из них. Царь Дарий во время своего правления велел призвать эллинов, бывших при нем, и спросил, за какую цену они согласны съесть своих покойных родителей. А те отвечали, что ни за что на свете не сделают этого. Тогда Дарий призвал индийцев, так называемых каллатиев, которые едят тела покойных родителей, и спросил их через толмача, за какую цену они согласятся сжечь на костре своих покойных родителей. А те громко вскричали и просили царя не кощунствовать».

Итак, речь не идет ни о подкупе, ни о политических интригах. Проблема «правдивости» Геродота гораздо глубже. Понятно, что всякие сведения о других народах, странах и временах имеют ценность только тогда, когда сообщающий их сам видел то, о чем рассказывает, или слышал от надежных очевидцев. Геродот осознал это первым и тем самым положил начало объективной гуманитарной науке. Он часто признается, что о чем-то, мол, невозможно узнать достоверно. Например, о землях к северу от Скифии (то есть о нашей — и украинской — средней полосе) он пишет, что «никто точно не знает, что находится выше страны, о которой начато это повествование. У меня даже нет возможности расспросить кого-либо, кто утверждал бы, что знает это как очевидец... Но то, что мы смогли как можно более точно выяснить по слухам, — все это будет изложено».

Как попасть в «историю»?

Что же все-таки видел наш герой своими глазами? Полного и последовательного отчета о своих путешествиях он нигде не дает, но во многих местах, как известно, ссылается на личный опыт.

В самом начале своего сочинения он сообщает, что родился в Галикарнасе, греческой колонии на побережье Карии, под властью персов (ныне это Бодрум в Турции). И некоторые сведения, попавшие в «Историю», наверняка восходят к годам жизни в отечестве. Например, то обстоятельство, что именно карийцы «научили эллинов прикреплять к своим шлемам султаны, изображать на щитах эмблемы и первыми стали приделывать ручки на щитах». До тех пор все воины всех народов носили щиты без ручек и пользовались ими с помощью кожаных перевязей через шею и левое плечо. Впоследствии Галикарнас гордился своим знаменитым сыном. Надпись на постаменте статуи, поставленной несколько веков спустя, торжественно гласит, что не древний город Нина (Ниневия в Ассирии), не Индия и не Древний Вавилон взрастили медовые уста Геродота, но скалистая почва этих берегов. Однако, как это часто бывает, при жизни отношения Геродота с «малой родиной» не были столь безоблачны, он вынужден был удалиться в изгнание по политическому обвинению (считается, что это произошло из-за его активной, но неудачной борьбы с тираном города — за демократизацию режима).

Изгнание же располагало к странствиям. Располагала к ним и интеллектуальная атмосфера эпохи. Ищущим знаний полагалось путешествовать. Демокрит из Абдер, известный всякому ученику советской и постсоветской школы как создатель теории атомов, хвалился, что «объехал больше земель, чем кто-либо иной в его время, и предпринял самые обширные разыскания, видел большинство климатов и стран и говорил со многими сведущими людьми». Уже начиналось время странствующих учителей красноречия и мудрости, софистов, описанное Платоном в сократических диалогах.

Начнем с тех мест, где Геродот наверняка жил подолгу. Он, к примеру, прекрасно знаком с историей и достопримечательностями острова Самос, с храмом Геры Самосской, «величайшим из известных нам храмов», и с работой местных мастеров. Где еще мы могли бы почерпнуть такую деталь: знаменитый Поликратов перстень был сделан самосцем Феодором, сыном Телекла, если бы ссыльный галикарнасец не «доложил» нам о ней? А в другом месте он сравнивает египетские меры длины с самосскими, — очевидно, чтобы дать о них представление самосской же аудитории. Далее: античная традиция единодушно утверждает, что Геродот провел много времени в Афинах, и его осведомленность в афинских делах свидетельствовала бы в пользу этого факта, даже если бы он не описал афинский Акрополь так, как это мог сделать только очевидец. Ничуть не хуже информирован Геродот о делах знаменитого храма Аполлона в Дельфах , о прорицаниях Пифии и о дарах, преподносимых святилищу, которые он тоже описывает как человек, лично в нем побывавший. К примеру, ему знакома золотая статуя, преподнесенная храму лидийским царем Крезом, а также тот факт, что, по мнению дельфийцев, изображала она женщину, которая пекла этому монарху хлеб. Наконец, известно, что Геродот принял участие в основании общегреческой колонии в Фуриях, на «носке» итальянского сапога. Возможно, там и застигла его смерть, как сообщает поздний биограф, хотя есть версия, что в старости он отправился то ли в Македонию, то ли опять-таки в Афины. Во всяком случае, описывая, например, Крым, наш автор сравнивает его не только с мысом Суний в Аттике, но и — для тех, «кто не плавал мимо этого мыса», — с полуостровом в Италии, где расположены Тарант и Брентесий (теперь — Таранто и Бриндизи на «каблуке» Апеннин).