Его разобрал гнев, когда он представил ее, тоненькую, потерянную маленькую девочку, с большими медовыми глазами, всегда державшуюся в сторонке, как часто было и с ним, девочку, которая так и не обрела семью. Для него то время это было лучшим за все его детство, но такое обращение с Анной приводило его в ярость.

А что кузены? Ты видишься с ними или переписываешься?

Нет, мы никогда не были близки. Мы прожили так же, как большинство детей, сведенных вместе, но у нас было мало общего. Все они рано или поздно поуезжали с фермы, и я не знаю, где они сейчас. Думаю, я могла бы найти их, если бы захотела, но не вижу в этом смысла.

Почему-то он никогда не мог представить, что Анна совсем одна в этом мире, или то, что в их прошлом есть нечто общее. Его потрясло осознание того, что она, пусть и по-другому, но тоже была лишена заботы. Правда, ее никогда не били, и, возможно, поэтому могла тянуться к кому-то, могла выражать свою любовь. С тех пор, как он себя помнил, он научился ничего не ждать, не надеяться и ни с кем не сближаться, потому что это могло заставить его раскрыться и позволить другим причинить ему боль. Он был рад, что Анне не знала такой жизни.

И даже в этом случае, для нее, наверное, было не так-то легко сказать ему, что она его любит. Замкнулась ли она в себе, когда он отверг ее? Именно это он и натворил, напуганный и отшвырнувший ее любовь. Следующим утром он страшно боялся, что она и на дух не будет его выносить после того, каким образом он ее покинул. Но она приняла его обратно, и благодаренье Богу, любила не только его, но, похоже, и его ребенка. Иногда это казалось совершенно невозможным.

А что с той приемной семьей, в которой ты в конце концов остался? Ты им звонишь или навещаешь?

Нет. Я не видел их с тех пор, как закончил среднюю школу, собрал свои вещи, и уехал. Но они и не ждали, что я буду поддерживать с ними отношения. Я поблагодарил их и попрощался, и, полагаю, этого достаточно.

Как их звали?

Эммелина и Гарольд Брэдли. В общем-то, они были хорошими людьми. И они оба старались, особенно Гарольд, но, увы, не существовало способа, которым они могли бы превратить меня в их умершего сына. Это всегда читалось в их глазах. Я был не Кенни. Казалось, Эммелина постоянно досадовала на то, что ее сын умер, а я все еще жив. Они старались не касаться меня, если этого можно было избежать. Они заботились обо мне, дали мне угол, где я мог оставаться, одежду, еду, но не выказывали никакой привязанности. Когда я уехал, они облегченно вздохнули.

Разве тебе не интересно, живы ли они, и не перебрались ли в другое место?

В этом нет никакого смысла. Меня туда не тянет, да и они будут не слишком рады видеть меня.

Где они живут?

Примерно в восьмидесяти милях отсюда, в Форт Моргане.

Но это так близко! Мои кузены жили в Мэрилэнде, так что, по крайней мере, понятно, почему мы не сохранили связь.

Он пожал плечами.

Я уехал из штата, когда поступил в колледж, так что навещать их мне было не с руки. Я пахал на двух работах, чтобы платить за учебу, и у меня совсем не оставалось свободного времени.

Но ты вернулся в Колорадо и обосновался в Денвере.

В больших городах инженеры всегда нужны.

В стране множество городов. Но ты живешь так близко от них, а ни разу не позвонил, не рассказал, как закончил колледж, не рассказал, что вернулся в штат.

В его голосе послышалось раздражение.

Нет, не звонил и не собираюсь. Бога ради, Анна, с тех пор, как я закончил колледж, прошло пятнадцать лет. Я абсолютно уверен, что все это годы они не держали для меня зажженную свечу в окне. Они знали, что я не вернусь.

Она сменила тему, но ничего не забыла. Гарольд и Эммелина Брэдли. Она отложила в памяти эти имена. Несмотря на то, что думал Саксон, они растили его долгие годы, и, вполне возможно, им будет небезразлично узнать, что с ним стало.

Он молча уехал на работу, и вернулся домой в тот день в прежнем задумчивом настроении. Она оставила его в покое, но его молчание повергло ее в тихую панику. Неужели ее вопросы так достали его, что он подумывает о разрыве их соглашения? Но он первый начал интересоваться ее семьей, так что винить мог только себя. За несколько дней, с тех пор, как она сказала ему о ребенке, она привыкла считать его более доступным, но, внезапно, снова наткнулась на стену, все еще окружавшую его. Она проделала в ней несколько щелей, но та все еще была далека от разрушения.

Саксону не понравился весь этот разговор о его приемной семье, но он навел его на размышления. Их ребенок тоже будет лишен того, что есть семья, если они с Анной не предпримут шаги, чтобы это предотвратить. В существующих обстоятельствах он не мог представить, что они обзаводятся другими детьми, но, к его удивлению, ему понравилась идея о куче детворы. Ему захотелось, чтобы они стали семьей, а не просто совместно проживающими любовниками, которым случилось завести ребенка.

Он не сочинял душещипательные истории о своей матери, но часто задавал себе вопрос, приводящий в замешательство его детский ум и причиняющий боль, каково это — иметь настоящую семью, кому-то принадлежать и иметь кого-то, кто любит тебя. Под беспощадным гнетом реальности эти фантазии длились очень недолго, но он все еще помнил, как воображал эту картину, наполненную чувством безопасности, удерживающей всех вместе. Он не мог представить родителей иначе, чем высокими призрачными фигурами, стоявшими между ним и опасностью. Он не хотел, чтобы у его ребенка были такие фантазии, он хотел, чтобы тот имел реальный надежный дом.

Менее недели назад одной только мысли о том, что он теперь спокойно обдумывал, хватило бы, чтобы он сбежал, обливаясь холодным потом, но с тех пор он усвоил, что есть кое-что и пострашнее. Куда страшнее было потерять Анну. Он надеялся, что никогда в жизни ему больше не придется пережить такие день и ночь, какие он перенес тогда, потому что не был уверен, что его рассудок сможет вынести это опять. То, что он сейчас обдумывал, по сравнению с пережитым тогда было сущей ерундой.

Мысли мыслями, но облечь все это в слова, совсем другое дело. Он с беспокойством наблюдал за Анной, хотя знал, что бесполезно пытаться предугадать ее ответ. За ее привычной безмятежностью скрывались глубина и сложность, она видела больше, чем ему хотелось, и понимала больше, чем его устраивало. Поскольку ход ее мыслей был скрыт от него, он не был уверен, как она отреагирует, и почему. Если она любит его, то сомнений быть не может, но это еще не факт. Она способна принести в жертву свое счастье, притворяясь, что он может сделать ее счастливой, так как будет считать, что это лучше для ребенка.

Было так странно, что за месяцы до своего рождения ребенок оказал на их жизни такое влияние, но он не сожалел о переменах. Это пугало; он чувствовал себя так, словно идет по краю пропасти и все может решить один неверный шаг, но, в то же самое время, возросшая открытость и близость, которую он делил с Анной, без сомнения, стоили каждой минуты беспокойства. Он не думал, что сможет вернуться к прежнему одиночеству, которое раньше считал само собой разумеющимся, даже желанным.

Однако, это решение стоило ему нервов. Ну не мог он произнести слова, которые будут расценены как предложение самого себя, как заявление о его чувствах и его уязвимости. И потому он небрежно бросил:

Я думаю, нам надо пожениться.

Он не мог сказать ничего, что поразило бы ее сильнее. У нее подкосились ноги, и она тяжело осела.

Пожениться? — в ее голосе было и недоверие, и крайнее удивление.

Его не порадовало то, что это решение не приходило ей на ум.

Да, пожениться. Это вполне разумно. Мы уже живем вместе, и у нас будет ребенок. Брак представляется следующим логичным шагом.

Анна потрясла головой. Не отказывая ему, а тщетно пытаясь прояснить мозги. Как бы то ни было, она не ожидала получить предложение руки и сердца, сформулированное как «следующий логичный шаг». Она не вообще ждала от него предложения, хотя ужасно этого хотела. Но хотела, чтобы он сделал его совсем по другой причине — потому что любит ее и не может без нее жить. Она подозревала, что без этого не обошлось, но она никогда не будет знать это наверняка, если он не скажет ей.