— Как ты язвительна! — ответила Изаура, грустно улыбаясь, но не теряя спокойствия. — Значит, ты думаешь, что я была счастлива там и гордилась тем, что нахожусь в гостиной, среди белых? Как ты заблуждаешься! Если бы ты не высказывала мне своих злых замечаний и колкостей, мне было бы приятнее и спокойнее работать здесь, чем прислуживать там.

— Я тебе не верю. Как это тебе может нравиться здесь, где нет мужчин, с которыми ты привыкла любезничать?

— Роза, что я тебе сделала плохого, почему ты распространяешь эти выдумки?

— Ой, сеньора, не сердитесь!.. Простите, дона Изаура. Я думала, что сеньора оставила свою щепетильность там, в гостиной.

— Можешь говорить все, что угодно, Роза, но я хорошо знаю, что в гостиной или на кухне я, как и ты, всего лишь рабыня. Ты тоже должна помнить, что, если сегодня ты здесь, то где ты будешь завтра, знает один только господь. Давай работать, мы должны работать. Оставим эти пустые разговоры.

В эту минуту послышались звуки колокольчика, известившего, что наступило четыре часа вечера — время ужина для рабов. Рабыни, оставив свою пряжу, поднялись, и лишь Изаура осталась на своем месте, продолжая прясть.

— Разве ты не слышишь, Изаура, — с издевкой обратилась к ней Роза. — Пора. Фасоль ждет тебя!

— Нет, Роза. Я останусь здесь. Я не голодна. Надо закончить мое задание, я слишком поздно начала сегодня.

— Ты права, такая образованная и изнеженная девушка, как ты, не может есть из одного котла с рабами. Хочешь, я пришлю тебе бульончик и шоколад?

— Замолчи, болтунья! — прикрикнула на нее пожилая креолка, казалось, возглавлявшая эту группу прях. — Вот змеиный язычок! Оставь ее в покое. Пошли, пошли.

Все рабыни покинули сарай. Изаура осталась наедине со своей работой, ею овладели грустные и тревожные мысли. Нить, словно сама собой, бежала из-под ее нежных пальцев, в то время как босая изящная ножка, сбросив сафьяновый башмачок на деревянной подошве, мерно нажимала на педаль прялки, приводя ее в движение. Голова девушки склонялась в одну сторону, как увядшая белая лилия, а опущенные ресницы, как печальные вуали, скрывали бездонную грусть и уныние, затаившиеся в прекрасных глазах. Она была ослепительно хороша, застыв в этой очаровательной позе.

— Боже мой, — думала она. — Даже здесь я не могу обрести покой! Словно все поклялись мучить меня! В гостиной меня преследуют белые и плетут тысячи интриг, чтобы терзать меня. Здесь, среди подобных мне, кто, кажется, мог бы хорошо ко мне относится, я надеялась обрести покой. Но и здесь находится одна, которая из зависти или неважно из-за чего, косо смотрит на меня и злобно насмехается. Боже мой, боже мой! Я несчастна уже потому, что родилась в неволе. Но не лучше ли было бы родиться тупой и уродливой как самая ничтожная негритянка, чем получить от небес дар, только отравляющий мое жалкое существование?

Но печальные размышления Изауры не были продолжительными. У входа раздался шум, и, подняв глаза, она увидела что кто-то приближается к ней.

— Ах, боже мой! — прошептала она. — Опять! Ни на мгновение нельзя остаться одной.

Вошедший был никто иной как лакей Андрэ, которого мы уже видели вместе с управляющим и который весьма развязно и дерзко встал перед Изаурой.

— Добрый вечер, прекрасная Изаура. Как поживает очаровательный цветок? — самонадеянно приветствовал ее хвастливый лакей.

— Хорошо, — сухо отрезала Изаура.

— Ты недовольна?.. Ты не права, надо приспосабливаться к новому образу жизни. Должно быть, тому, кто привык находиться в гостиной среди шелков, цветов и ароматной воды очень грустно оказаться в этих закопченных стенах, воняющих прокисшим вином да нагаром сальных свечей.

— И ты, Андрэ, тоже пользуешься случаем бросить в меня камень?

— Нет, нет, Изаура! Упаси меня господь обидеть тебя. Наоборот, моему сердцу очень больно видеть тебя здесь, среди этого сброда: грубых и вонючих негритянок. Такая девушка как ты достойна ступать только по коврам и возлежать на подушках из дамассе. У этого сеньора Леонсио, в самом деле, сердце каменное.

— А тебе какое до этого дело? Мне и здесь неплохо.

— Ну, что ты! Не верю. Твое место не здесь. Но, с другой стороны, я рад этой перемене.

— Почему?

— Потому что, Изаура, говоря по правде, ты мне очень нравиться, и здесь, наконец, мы можем с тобой говорить свободно.

— Вот как Тогда запомни сразу, что я не намерена выслушивать твои двусмысленности.

— Ах, вот как! — воскликнул Андрэ, совершенно не ожидавший такого резкого ответа. — Так сеньоре угодно слушать нежности красавчиков только там, в гостиной? Смотри же, подруга, это не может продолжаться бесконечно, а из нашего брата ты не найдешь лучшего парня, чем я. Я всегда в галстуке, в перчатках, одетый, обутый, надушенный и, кроме того, — прибавил он, ударив себя рукой по карману, — не с пустым карманом. Подумай! Роза тоже очень красивая девушка, она не сводит с меня глаз, но, бедняжка, что она такое рядом с тобой… Наконец, Изаура, если бы ты знала, как я люблю тебя, ты бы так мне не отвечала. Если пожелаешь, смотри…

Говоря это, мошенник приблизился к Изауре и небрежно обнял ее за шею, как будто собираясь сообщить ей что-то по секрету или сорвать поцелуй.

— Остановись! — воскликнула Изаура, раздраженно оттолкнув его. — Ты слишком смел и дерзок. Убирайся отсюда, иначе я все расскажу сеньору Леонсио.

— Ох, прости, Изаура, у тебя нет причин так сердиться. Ты напрасно ссоришься с тем, кто тебя никогда не обижал и хочет тебе только добра. Но время смягчит это неприступное сердечко. Прощай, я ухожу, но смотри, Изаура, ради бога, никому ничего не говори. Упаси господь, чтобы молодой господин узнал об этом: он может меня повесить. Понятно, — продолжал Андрэ про себя, удаляясь, — ведь он в этом деле преуспел не больше, чем я.

Бедная Изаура! Постоянно и повсюду ее домогаются господа и рабы, ни на мгновение не оставляя ее в покое! Сколько горечи и печали скопилось в ее сердце! В доме у нее было четыре недруга, каждый из которых старался лишить ее душевного покоя и терзал ее сердце: это три поклонника — сеньор Леонсио, Белшиор, Андрэ, и безжалостная соперница-рабыня Роза. Изауре нетрудно было противостоять преследованиям рабов и слуг, но что будет с ней, когда придет господин?!

Действительно, через несколько минут Леонсио в сопровождении управляющего вошел в прядильню. Изаура, прервавшая на минуту работу и погрузившаяся в свои печальные мысли, закрыв лицо руками, не заметила их появления.

— Где девушки, которые обычно здесь работают? — спросил Леонсио управляющего, входя в сарай.

— Ушли ужинать, сеньор. Но скоро вернутся.

— Но одна осталась здесь… Ах! Это Изаура… Вот и хорошо, — подумал Леонсио, — более удобный случай трудно придумать. Предпримем еще одну попытку, чтобы подчинить ее моей воле.

— Как только рабыни поедят, — продолжал он, обращаясь к управляющему, — отведите их на кофейные плантации. Я уже давно собирался поручить вам это, да все забывал. Не желаю их больше видеть здесь ни минуты. Нечего им бездельничать и тратить время без пользы для меня в пустой болтовне. Хлопковых тканей большой выбор в продаже.

Как только управляющий вышел, Леонсио подошел к Изауре.

— Изаура, — прошептал он взволновано и нежно.

— Сеньор! — воскликнула рабыня, испуганно выпрямляясь. А в глубине ее души прозвучало: «Бог мой! Это он! Наступил мой роковой час».

Сейчас мы вынуждены покинуть на несколько мгновений Изауру наедине с ее развратным и жестоким господином, чтобы рассказать читателю о том, что произошло в этой маленькой семье, и какой оборот приняло дело после траурного сообщения о кончине командора. Подобно разорвавшейся бомбе это известие ускорило неумолимо приближавшуюся развязку в тот момент, когда страсти достигли апогея и неизбежно надо было принимать какое-то решение.

Эта смерть, передав в руки Леонсио все отцовское состояние и развязав последние путы, еще сдерживавшие разгул его отвратительных страстей, могла лишь усугубить это щекотливое, по сути своей глубоко драматическое положение.