Не произнеся ни слова, монашка поклонилась и ушла. Держа руки за спиной, девочка подошла к столу настоятельницы и остановилась.

– Преподобная мать, я опять плохо себя вела? – спросила она громким, низким для ее возраста голосом, в котором слышался ирландский акцент. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: многие монашки были родом из Ирландии.

Похоже, если бы ответ на этот вопрос был утвердительным, это не слишком обеспокоило бы девочку.

– Руби, тебе это должно быть известно лучше, чем мне.

– Я считаю, что ничего плохого не делала, – убежденно заявила девочка. – Но иногда меня ругают и за то, в чем нет ничего плохого.

– Например? – тонкие брови настоятельницы взметнулись вверх.

– Например, когда мы шли сюда, сестра Алойзиус отчитала меня за то, что я прыгала. Она сказала, что настоящие леди так не поступают, но, когда я спросила почему, она ничего не ответила.

– Руби, молодые леди должны соблюдать определенные правила приличия, вот почему тебе сделали замечание.

Эмили уже собиралась оспорить это утверждение, но решила промолчать. Слово «приличия» всегда казалось ей таким скучным, таким ханжеским! Если ребенок хочет попрыгать, почему бы не позволить ему это?

– Руби, мне ничего не известно о твоем плохом поведении, непреднамеренном или умышленном, – сказала настоятельница. – Тебя привели сюда по другой причине. Я хочу, чтобы ты познакомилась с миссис Дангерфилд.

Девочка перевела большие глаза на гостью и непринужденно произнесла:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Руби, – улыбнулась Эмили.

– Я должна буду работать на вас?

– А ты хочешь на меня работать?

– Нет, – откровенно заявила Руби, бросив короткий взгляд на мать настоятельницу, которая тут же возвела глаза к потолку, словно моля Бога о терпении.

– И почему же? – спросила озадаченная Эмили.

– Потому что я не хочу быть служанкой.

– А кем ты хочешь быть?

Руби вскинула голову и сморщила тонкий носик:

– Я бы хотела найти работу сама – например в магазине одежды или в одном из тех кафе, которые я видела в городе. А еще я хотела бы жить отдельно: мне не нравится, когда мной командуют.

На лице настоятельницы застыло мрачное выражение.

– Руби, тобой будут командовать и в магазине, и в кафе, – сказала она. – Тебе никогда это не приходило в голову?

– Да, но меня не будут считать своей собственностью, ведь так? – ответила девочка, блеснув темными глазами. – А прислугу все считают своей вещью. Я не хочу быть ничьей вещью!

Эмили незаметно для себя самой кивнула.

– Мне не нужна прислуга, – заявила она, – мне нужна подруга, которая будет жить в моем доме.

На этот раз удивилась Руби. Склонив голову набок, она несколько секунд помолчала, размышляя о чем-то, и наконец ответила:

– У меня и так уже полно подруг.

– Руби, а ты хочешь, чтобы мы с тобой были подругами?

Из-за стола донеслось что-то вроде фырканья, потом настоятельница встала и спокойно произнесла:

– Руби, выйди, пожалуйста. Мне надо поговорить с миссис Дангерфилд наедине.

Девочка с бунтарским видом заявила:

– Но я ведь хочу быть ее подругой!

– Руби, выйди.

Когда воспитанница скрылась за дверью, Эмили тихо сказала:

– Можно было и помягче.

– Да что ты себе позволяешь? – возмущенно проговорила ее сестра.

Впрочем, возмущение настоятельницы было направлено главным образом на саму себя: ей не надо было допускать такого развития событий. Эмили ни в коем случае нельзя было отдавать воспитанницу монастыря, и следовало сказать об этом с самого начала.

– Руби не игрушка и не украшение для твоего дома, – уже чуть спокойнее сказала Сесилия. – Она еще ребенок, и она существо, наделенное душой. И долго она будет оставаться твоей подругой? До тех пор, пока ты не решишь в очередной раз отправиться в кругосветное путешествие? А что с ней произойдет, если ты опять выйдешь замуж?

– Если я куда-нибудь поеду, то возьму Руби с собой, а мысль о новом замужестве повергает меня в ужас. Я буду относиться к ней как к дочери, честное слово! Сестрица, скажем честно – эта девочка не годится в служанки. Если ты отдашь ее в какой-нибудь дом, она не протянет там и недели. Отдай мне ее, и мы сделаем друг другу большое одолжение.

– Эмили, ты все утрируешь, как обычно.

– И тем не менее… Кстати, – подмигнула Эмили, – разве тебе можно терять терпение? Твой Бог будет недоволен. Полагаю, эту ночь тебе придется посвятить самобичеванию.

Вероятно, прочие обитатели монастыря, как монахини, так и воспитанницы, были бы поражены, если бы увидели, как лицо всегда спокойной и невозмутимой настоятельницы залилось краской.

– Ты невыносима! – воскликнула она. – Я прошу тебя уйти. Что же касается Руби, я подумаю.

Следующие несколько недель Руби усердно, как никогда ранее, молилась о возвращении миссис Дангерфилд. Не то чтобы ей очень хотелось иметь старую подругу, но от мысли о том, что она будет прислуживать каким-то незнакомцам, делая для них всю черную работу, ей становилось дурно. Руби решила, что, если ее все же отдадут куда-нибудь, она сразу сбежит. Сестра Финбар как-то заметила, что у Руби плохо получается быть хорошей, и разозлилась, когда девочка согласилась с ней. Руби действительно не хотела быть хорошей только потому, что от нее этого требовали.

Мать настоятельница также немало молилась в эти дни. Она просила Бога подсказать верное решение вставшей перед ней дилеммы.

«Ответив отказом на просьбу Эмили, не лишу ли я Руби шанса прожить жизнь лучше, чем другие девочки? Или, отказав, я лишь окажу услугу самой Руби? Ведь Эмили, скорее всего, испортит ее…»

Следовало учесть и то, что Руби О'Хэган было уже почти четырнадцать лет, и месяц спустя, когда должен был подойти срок отдавать ее в услужение, перед настоятельницей неизбежно стал бы не менее сложный выбор.

Сесилия, сколько ни пыталась, так и не смогла представить себе Руби, прислуживающую каким бы то ни было хозяевам, даже самым добрым и либеральным Девочка станет подвергать сомнению самые простые приказания, если их смысл будет для нее неясен. Монахини жаловались на ее с самых ранних лет. Руби хотела знать, почему она не может заправлять кровать так, как ей нравится. «Почему все кровати должны быть заправлены одинаково? – спрашивала она. – И почему мы должны одинаково завязывать шнурки? Почему я обязана стягивать волосы на затылке, когда они могут свисать свободно? Какая Богу разница, что с моими волосами? Почему я не могу надевать теплые зимние носки уже в сентябре, когда в монастыре становится холодно? Зачем ждать до октября лишь потому, что этого требует правило?»

В последнем случае настоятельница все же внесла изменения в правило: она и сама не видела в нем смысла.

«Возможно, мир нуждается в людях, которые всегда ставят под сомнение существующие правила, – подумала она. – Несомненно, Руби О'Хэган будет лучше у Эмили, чем в месте, где ей придется исполнять любые приказы, даже самые бессмысленные».

В конце концов Эмили было отправлено письмо, в котором Сесилия просила ее приехать в монастырь в середине апреля, после дня рождения Руби.

«Так у тебя будет достаточно времени на то, чтобы подготовить ее комнату», – приписала мать настоятельница в самом конце письма.

Эмили Дангерфилд не молилась – она попросту не верила, что молитва способна помочь. Она с тоской подумала, что теперь ей придется регулярно возить Руби на мессу в церковь Святого Кентигерна, небольшую католическую церквушку в Меллинге, в которой она не была со дня смерти Эдвина. Сестре она, разумеется, об этом не говорила: Сесилия считала, что ее вера столь же крепка, как была когда-то, и Эмили решила, что разочаровывать ее незачем. Они виделись очень редко, и, чтобы избежать упреков в отсутствии веры, Эмили сама упрекала сестру в строгих порядках, царящих в монастыре, – хотя в действительности ей не было до этого никакого дела.