На морде Уинн-Дикси появилось мечтательное выражение. Он широко улыбнулся Отису, чихнул, встопорщил усы, а потом вдруг вздохнул и бухнулся на пол рядом с остальным зверьем. Тут его заметила Гертруда.

— Собака! — закричала попугаиха и незамедлительно перепорхнула на голову Уинн-Дикси. Отис открыл глаза и перестал играть. Чары кончились. Кролики начали прыгать, птицы — летать, ящерки — бегать, змеи — ползать, а Уинн-Дикси — лаять и гоняться за всем, что движется.

— Фу-ты ну-ты! — всполошился Отис. — Помогай!

Мы принялись ловить мышей, хомяков, змей и ящериц. Это длилось целую вечность. При этом мы то и дело сталкивались друг с другом и спотыкались о животных, а Гертруда продолжала вопить: «Собака! Собака!»

Поймав какого-нибудь зверька, я тут же засовывала его в первую попавшуюся клетку и захлопывала дверцу — искать его настоящий дом времени не было.

Думала я при этом только об одном: должно быть, Отис — заклинатель змей или что-то в этом роде, иначе как бы он заворожил всю эту живность своей музыкой? А потом я сказала себе: «Тогда что же мы глупостями занимаемся?» — и крикнула — громче воплей Гертруды и лая Уинн-Дикси:

— Отис, возьмите гитару! Надо еще поиграть!

Он посмотрел на меня задумчиво, а потом заиграл. И тут же все стихло. Уинн-Дикси улегся на пол, чихнул, поморгал, еще чихнул и блаженно улыбнулся. Мыши, хомяки, кролики, змеи и ящерицы, которых мы еще не успели поймать, застыли кто где, и я спокойно, по одному, переместила их в клетки.

Когда я закончила, Отис отложил гитару и, не поднимая глаз, сказал:

— Я просто хотел им поиграть… Им так нравится…

— Конечно! Понятно. А из клеток они сами выбрались?

— Нет. Я их вынимаю. Жалею я их больно: сидят целыми днями взаперти.

Уж я-то знаю, каково взаперти сидеть…

— Знаете? Вас запирали?

— Я в тюрьме сидел, — ответил Отис. Он метнул на меня быстрый взгляд, а потом снова стал смотреть вниз, на сапоги.

— В тюрьме? — Я опешила.

— Ладно, это не важно, — сказал Отис. — Ты ведь пол пришла мести?

— Да, сэр.

Он прошел за прилавок, покопался там и наконец извлек веник.

— Вот, держи. Пора начинать.

Только Отис, похоже, все перепутал. Он протягивал мне не веник, а свою гитару.

— Чем мести? Гитарой? — спросила я.

Он покраснел, дал мне веник, и я принялась за работу.

Подметаю я хорошо. Я подмела весь магазин чисто-начисто, а потом еще пыль вытерла на некоторых полках. Пока я работала, Уинн-Дикси ходил за мной по пятам, а за ним летала Гертруда, то и дело норовя усесться ему на голову. Она все повторяла: «Собака! Собака!» — впрочем, уже тихонько.

В конце концов я всё убрала, и Отис сказал мне спасибо. «А пастору наверно не понравится, что я работаю у преступника», — подумала я, выйдя из магазина.

Там, как всегда посасывая палец, меня поджидала Плюшка-пампушка Томас.

— Я все видела, — заявила она, уставившись на меня своими глазищами.

— Что ты видела?

— Как все звери вылезли из клеток и сидели тихо. Этот дядя — волшебник?

— Вроде того.

Плюшка крепко обняла Уинн-Дикси.

— И собачка твоя сидела. Которую зовут, как продуктовый магазин. Сидела?

— Ну, сидела.

Я направилась к дороге, а Плюшка вынула палец изо рта и сунула ладошку мне в руку.

— Ты придешь ко мне на день рождения? — спросила она.

— Конечно, приду.

— Не забудь, все должны быть в розовом. Такой уговор.

— Я помню.

— Мне надо идти, — сказала вдруг Плюшка. — Я пойду домой и расскажу маме всё, что было у вас в магазине. Я вон там живу. В том желтом домике. Там моя мама стоит на крылечке — видишь? Она машет тебе рукой.

Я тоже помахала, и женщина на крыльце махнула в ответ. Потом я смотрела вслед Плюшке-пампушке, а она бежала рассказывать маме, что Отис, продавец из зоомагазина, — самый настоящий волшебник. Тут я, конечно, вспомнила о своей маме. Вот бы рассказать ей, как Отис заворожил всех «питомцев Гертруды» разом. У меня накопилось уже много разных историй для мамы. Ну, во-первых, про мисс Фрэнни и медведя, потом про мою встречу с Глорией Свалк — я ведь все-таки поверила, что она ведьма, пусть на минутку, но поверила. Мне казалось, что маме такие истории наверняка понравятся, ведь она сможет вволю посмеяться. Пастор же сам говорил, что моя мама ужас какая смешливая.

Глава тринадцатая

скоре мы с Уинн-Дикси уже привыкли вставать пораньше, чтобы прийти в магазин, когда Отис развлекает «Питомцев Гертруды» игрой на гитаре. Иногда с нами «на концерт» пробиралась и Плюшка-пампушка. Она садилась на пол, обхватывала Уинн-Дикси обеими руками за шею и начинала раскачиваться, словно баюкала огромного плюшевого мишку. А когда музыка смолкала, она принималась расхаживать меж полок, выбирая, какого же зверька ей попросить на день рождения. Но потом ей надоедало и это занятие, и она убегала домой. Ведь на самом деле никакой зверек ей не был нужен. Она мечтала только об Уинн-Дикси. Проводив Плюшку, я подметала, вытирала пыль и даже помогала Отису прибирать на полках, потому что у него это получалось не очень-то ловко. Не так, как у меня. А перед моим уходом Отис помечал в тетрадке, сколько времени я отработала. На обложке тетрадки было написано: «Один красный кожаный ошейник. Один красный кожаный поводок». И Отис всегда вел себя как самый обычный человек, никакой не преступник.

Поработав в «Питомцах Гертруды», мы с Уинн-Дикси отправлялись в Мемориальную библиотеку имени Хермана У. Блока — поговорить с мисс Фрэнни Блок и послушать еще одну занимательную историю. Но все-таки самым любимым моим местом в то лето был сад Глории Свалк. Уинн-Дикси тут, по-моему, тоже очень нравилось, потому что, когда до дома Глории оставался один квартал, он непременно обгонял мой велосипед и несся вперед, в сад, во всю прыть. А уж там его всегда ждал бутерброд с арахисовым маслом.

Иногда за мной увязывались Данлеп и Стиви. Они кричали:

— Вот и пасторская дочка! Собралась к ведьме в гости!

— Никакая она не ведьма, — говорила я, но они ничего и знать не хотели. Вбили себе в голову, идиоты этакие, будто Глория — ведьма. Разве их переспоришь?

Однажды Стиви сказал:

— Моя мама говорит, что ты ведешь нездоровый образ жизни. Торчишь в помещении. То в магазине, то в библиотеке в книжках роешься, то у этой… И нечего целыми днями со старухами разговаривать. Надо гулять на свежем воздухе и общаться с детьми своего возраста. Так мама говорит. Вот.

— Отстань от нее, — оборвал его Данлеп и повернулся ко мне. — Ты его не слушай. Он ничего плохого не хотел сказать.

Но я была в бешенстве. И крикнула Стиви:

— Мне наплевать, что говорит твоя мамочка. Мне она не мама, и она не имеет права диктовать мне, как жить.

— Сейчас все маме скажу! — завопил Стиви. — А она скажет твоему папе, и он отругает тебя прямо в церкви, перед всем приходом. А дядька из магазина — полоумный. И в тюряге сидел. Надо еще проверить, знает ли об этом твой папочка.

— Отис никакой не полоумный, — возразила я. — А что он в тюрьме сидел, так мой папа это и без тебя знает. — Я, конечно, соврала. Но меня это ничуть не заботило.

— Иди-иди, ябедничай! Сам ты лысый оручий сосунок.

Такие стычки с Данленом и Стиви происходили почти ежедневно и выматывали меня вконец. Добравшись до сада Глории Свалк, я ощущала себя случайно уцелевшим на поле боя солдатом. На поле очень жаркого боя.

Для начала, без всяких вопросов, Глория делала мне бутерброд с арахисовым маслом, а потом наливала кофе пополам с молоком. И я приходила в себя.