Что может солдат, бросающий факел в алтарь, и какой таран поколеблет основы веры? Нужно уничтожить весь народ, всех его детей. Но каждый раз кому-нибудь удастся избежать смерти, и его душа становится новым храмом, в котором возрождается вера. Когда я поделился этими размышлениями с Ананом, он впервые улыбнулся и заговорил о Моисее. В Ямнии была община последователей Христа, и я спросил Анана о Нем, — говорят Он остался в живых, когда был младенцем, а Ирод приказал убить всех новорожденных.

— Бог един, — сказал Анан.

— А Его сын — кто Он?

— Его сына мы ждем, Он еще не явился.

— А Тот, Кто умер на кресте?

— Множество наших братьев было распято, ты видел, как они страдали на холмах Иерусалима.

— А Христос воскрес, — сказал я, устремив взгляд в небо Иудеи.

Когда в Риме я напомнил Иосифу Флавию о сверкающем небе и желтой, как охра, земле Иудеи, он закрыл глаза, будто хотел на мгновение забыть пыльный, зловонный воздух, в котором задыхался город в те летние дни. Я продолжал рассказывать о том, что видел и слышал в синагоге Ямнии. Повторил слова раввина Гамалиила и Анана. Я сказал, что освободил этого раба и оставил его в Иудее.

Иосиф Флавий посмотрел на меня, и лицо его было печально. Он принял меня в доме, который принадлежал Веспасиану до того, как тот стал императором. Веспасиан хотел, чтобы Иосиф Флавий жил здесь, это было ярким свидетельством императорского уважения и покровительства, которыми Иосиф мог гордиться.

В Риме я узнал, что император Веспасиан и Тит слушали Иосифа Флавия больше, чем других евреев. Его ежегодный доход составлял сто тысяч сестерциев. Ему прислуживали толпы рабов. Он развелся со своей супругой и женился на молодой еврейской девушке из богатой семьи с острова Крит. Он никому не показывал ее. Над ним насмехались, говорили, что он поступил мудро, поскольку в Риме царили роскошь и разврат. Самые знаменитые женщины брали себе в любовники гладиаторов и рабов. Веспасиану даже пришлось издать закон, по которому женщины, пригревшие в своей постели рабов, сами становились рабынями. Но кого это беспокоило? Этот закон нельзя было применять на практике, иначе все римские матроны превратились бы в рабынь!

Я понял, что имел в виду Иосиф Флавий, когда он с гордостью сказал: «Родители моей новой супруги принадлежат к самому благородному и знаменитому роду на Крите. Достоинств моей супруги хватило бы на тысячу женщин». Я рассказал об этом Тациту, Ювеналу и Марциалу, которые пришли ко мне на следующий день после того, как я вернулся в дом Сенеки. Для них я был уже «старым римлянином», тем, кто мог понять их горечь и гнев.

Евреи, сказали они, еще больше укрепили свою власть. Иосиф Флавий прячет свою новую жену, которую взял девственницей, но советуется с Береникой, которая была замужем три раза и собиралась женить на себе Тита. Вот что творится в императорском дворце! Восточную царицу подозревали в кровосмесительной связи со своим братом Агриппой, неужели она — будущая императрица?

Я и раньше слышал подобные речи. Но они становились все яростнее.

Еврейский квартал на правом берегу Тибра был известен как самый грязный во всем Риме. Оттуда приходят нищие, которые разносят заразу по улицам города.

— Евреи — это потомки прокаженных, которых изгнали из Египта, — повторял Тацит.

По его мнению, они развращали Рим своими суевериями и пророчествами, отказом почитать императора и божества Рима. Неужели Иерусалимский Храм разрушен, а восстания в Галилее и Иудеи подавлены для того, чтобы влияние евреев стало в Риме еще заметнее? Не ведь еще есть последователи Христа, этого еврея…

Я даже слышал, как римляне сожалели о временах Нерона, когда христиан казнили, а император посылал Веспасиана в Галилею убивать зелотов и сикариев. Теперь побежденные нашли себе сообщников в Риме, в окружении Веспасиана и его сына Тита.

Шептали, что скоро они будут разоблачены и императору придется их прогнать.

Я беспокоился за Иосифа Флавия, потому что помнил о прошлых гонениях. Я видел, как растут стены огромного амфитеатра, который велел построить Веспасиан. Может быть, на его арене евреев и христиан снова будут бросать львам? Я встретился с Иосифом Флавием, чтобы предупредить его об опасности. Он сказал, что начал писать историю иудейской войны, ведь он единственный, кому известны все детали.

— Я начну с того времени, на котором остановились наши историки и пророки, — добавил он.

Он добавил, что хочет покончить с клеветой. Он не предавал свою веру, напротив, перейдя на сторону римлян, он уберег свой народ от сикариев и зелотов, от разбойников, которые знали только одно — убивать своих жен и детей, а потом и друг друга, сея вокруг лишь смерть. Разве убийства и самоубийства помогут еврейскому народу примириться с Богом?

Он поднялся и прочел громким и твердым голосом первые строки своей книги:

«Я Иосиф, сын Маттафия, еврей из Иерусалима и из священнического рода, сам воевавший сначала против римлян и ставший невольным свидетелем всех позднейших событий, принял решение дать народам Римского государства на греческом языке такое же описание войны, какое я раньше составил для варваров внутренней Азии на нашем родном языке».

Я заметил, что своей книгой он еще сильнее озлобит против себя евреев, которые считали его предателем, и римлян, которые завидовали ему и искали способа очернить его. Я напомнил ему о Катулле, наместнике Ливии, который заставил сикария Ионатана назвать имена своих сообщников, ликование, с которым Луп в Александрии, рассказал мне о заговоре и о том, что скоро Иосиф и евреи из окружения Веспасиана и Тита будут подвергнуты гонениям.

— Император разрушит заговор против меня, — ответил Иосиф Флавий.

Затаив дыхание, я следил за прибытием в Рим Катулла и его закованного в цепи пленника. Ионатан предстал перед судьями и дрожащим голосом повторил свои обвинения. Я видел, как император и Тит вошли в зал, выслушали его, приказали начать расследование и снова допросить Ионатана. Тогда пленный сикарий снял обвинения с Иосифа Флавия, царицы Береники и еще некоторых евреев, признавшись, что оклеветал их по приказу Катулла.

Тит потребовал, чтобы обвиненные были полностью оправданы. Теперь они были свободны от всяких подозрений, их верность императору не подлежала сомнению.

Ионатана пытали, а потом сожгли заживо. Катулл получил лишь небольшой выговор.

— Бог накажет его, — повторял Иосиф Флавий.

Несколько месяцев спустя мне рассказали об ужасном конце Катулла, которого поразила тяжелая, неизлечимая болезнь. Наказано было не только его тело.

— Бог поразил и его душу, — утверждал Иосиф Флавий. — Каждую ночь Катулл просыпался от ужасных видений. По его приказу были убиты три тысячи евреев, и все они являлись к нему по ночам. Он вопил так, будто его пытали. Да так оно и было!

Болезнь не проходила, Катулл умер в страшных мучениях.

— Серений, Бог всегда наказывает злодеев.

Но по Риму снова поползли завистливые и полные ненависти слухи. Теперь их жертвой стала Береника, слишком красивая и надменная еврейская царица. Говорили, будто император сказал Титу, что лишит его права наследовать трон, если узнает, что тот намерен жениться на иудейской царице. А некоторые поговаривали, что они уже поженились.

Однажды вечером Иосиф Флавий пришел ко мне и сказал:

— Береника завтра отплывает в Остию на императорской триреме. Тит отправляет ее в Иудею. Вопреки своей и ее воле.

И добавил:

— Никто, даже Бог, не может изменить этот мир.

После отъезда Береники я потерял всякое желание познавать мир. Я достаточно пожил на белом свете, чтобы представить себе горе Тита, оценить мудрость его решения и угадать то, что стояло за ним: скорую кончину императора Веспасиана.