— Но…

— Не волнуйся. Мы пополним запасы в Вилафранка. Там много отличной еды.

Оказавшись в стенах небольшого замка, путники быстро забыли о своей усталости и ноющих ногах. Они энергично принялись за ужин из тушеной оленины с луком и чесноком и жареного ягненка. Все было съедено с отменным аппетитом. Смотритель замка заговорил с Жилбертом об охоте, и тот отвечал со знанием дела и должным уважением к хозяину. Раненый также поел, но немного.

— С вами все в порядке, сеньор? — поинтересовался смотритель, передавая ему еще один стакан с вином. — Вы бледны и вид у вас уставший. И я заметил, что вы и один из ваших товарищей не можете пользоваться одной рукой.

— Я чувствую себя прекрасно, — ответил ему Жилберт. Он был бледен, но улыбался. — Несколько дней назад я был почти при смерти из-за полученных ран. Я очень рад, что жив и могу сидеть со всеми за одним столом. Лекарь его преосвященства и его дочь спасли меня от почти неминуемой смерти.

— На вас напали по дороге? — спросил смотритель.

— Да, — честно ответил капитан, искусно избегая вопроса о нападении на Жилберта. — Я рад заметить, что нападавшие понесли гораздо большие потери, чем мы, но и нашим людям сильно досталось.

— Подобные нападения здесь — обычное дело? — спросил Бернат.

— Нет, — ответил смотритель. — Но случается. Благоразумные путешественники собираются в большие группы и не теряют бдительности. Некоторые из жителей гор дикие люди и очень бедные к тому же.

— А некоторые жиреют, грабя неосторожных путников, — резко вставила хозяйка. — Настоящие стервятники.

Те, кто сидели рядом с ней, удивленно посмотрели на нее, потому что до этого она сидела молча.

Стол был убран, и зал превратился в спальню. Исаак, с помощью Ракели, снял повязку с ноги Жилберта.

— Рана почти зажила, отец — сказала Ракель.

— Отлично, — ответил Исаак. — Перевяжи ее снова, но не слишком туго.

— Вы лекарь, господин Исаак? — тихо произнес кто-то.

— Да, — ответил Исаак.

— Моя госпожа просит вас прийти к ней, господин Исаак.

— Зачем?

— Она вам сама скажет.

— Пойдем, Ракель, — сказал Исаак. Они последовали за девушкой по крутым ступеням винтовой лестницы и вошли в комнату, где в камине весело потрескивал огонь. Исаак остановился в дверном проеме, прислушиваясь. Девушка схватила его за руку и потянула в комнату.

— Господин Исаак, — произнес голос тот же самый, что он недавно слышал за обеденным столом. — Я Эмилия, жена смотрителя. Я прошу вас осмотреть моего сына. Он болеет четыре дня, и я уже потеряла надежду, что он выживет. Ничего из скудного запаса лекарств, которые есть у нас в замке, не помогает ему. Но я слышала, как о вас говорит раненый молодой человек, о вашей способности творить чудеса…

— Я лекарь, госпожа Эмилия, — сказал Исаак. — Я делаю только то, что может сделать человек, чтобы помочь другим. Не больше. Никаких чудес, только знания. Сколько ему лет?

— Он родился почти год назад.

— Он был болезненным?

— Нет. Он хорошо рос, учился ходить и уже научился делать несколько шагов. У него четыре зуба, и он может сказать «мама»…

Тут она расплакалась, и Исаак оставил ее на попечении служанки.

Ребенок лежал в кроватке, хныкая и беспокойно дергаясь.

— Он очень бледен, отец, — сказала Ракель. — Глаза остекленевшие и запавшие.

— У тебя есть бочонок, Ракель?

— Нет, отец. Но я могу принести.

— Нет. Пошли служанку за Юсуфом. Пусть он принесет бочонок. Ты нужна мне здесь. Нагрейте чайник воды.

— Да, господин, — сказала служанка и убежала, чтобы привести Юсуфа и принести бочонок.

Исаак ощупал тельце ребенка, осторожно, но очень внимательно, от шеи до ножек. Он нащупал маленькие зубки, приложил ухо к груди и внимательно прислушался, а затем мягко помассировал живот.

— Скажите, госпожа Эмилия, он питается молоком кормилицы?

— Да, господин Исаак, но он не хочет брать грудь. Сначала он отрыгивал молоко, а теперь даже отказывается пробовать. Кормилица совсем измучилась от беспокойства и бессонницы. Здесь она не нужна, и я отправила ее спать в кровать моей горничной.

— Я хотел бы поговорить с ней, госпожа Эмилия. Это важно.

Когда служанка вернулась, ее снова послали, на этот раз за кормилицей, а затем на кухню — за бульоном.

— Госпожа Эмилия, — сказал Исаак, когда пришел Юсуф и принес бочонок. — Вы умная женщина и понимаете, что ваш сын серьезно болен. Он очень страдает, и его телу нужны сон, вода и еда. Боль не дает ему есть и пить, и сейчас самая большая опасность состоит в том, что он может умереть от голода и жажды. Но если мы уменьшим боль, то он будет спать, и тогда голод и жажда наверняка убьют его. Видите, какое у него серое лицо и как запали глаза? И кожа на ощупь у него нездоровая. Прежде всего, ему нужна вода, а затем — еда.

— Я вижу это, — сказала женщина, — но как вы узнали?

— Я полагаюсь на свои чувства, а моя дочь видит. Мы дадим ему маленькую дозу лекарства, которое ослабит боль, чтобы спазмы кишечника не мешали пищеварению, а затем вы, я и моя дочь будем сидеть с ним всю ночь, не давая ему спать, и попытаемся напоить его. Вам это может показаться очень жестоким способом, но иначе он умрет. Вы согласны?

— Я сделаю все, что нужно.

— Мы не стали бы вас беспокоить, потому что вы не спали с тех пор, когда он заболел, но будет лучше, если малыш будет на руках у матери, иначе он будет сильно беспокоиться.

Ракель приложила к губам ребенка кусок ткани, пропитанной горькой настойкой, растворенной в вине с водой, и держала, пока он не проглотил немного лекарства. Они позволили ему поспать несколько минут, а затем начали тормошить его, шуметь, напевать, щекотать подошвы. Они делали все, чтобы он не спал, и при этом увлажняли его губы водой.

Вошла кормилица — плотная молодая деревенская женщина, потирая лицо со сна.

— Вы звали меня, моя госпожа? — спросила она довольно угрюмо.

— Да, Льюиза. Лекарь хотел расспросить тебя о ребенке.

— Да, моя госпожа.

— Льюиза, — начал Исаак. — Скажи мне, что ты съела или выпила, чтобы малыш отказался брать твою грудь?

— Ничего, сеньор, — ответила она. Но в ее голосе промелькнули нотки паники.

— Я знаю, что ты что-то принимала, — сказал он. — Если бы я знал, что это было и в каком количестве, это могло бы помочь спасти ему жизнь.

— Я не сделала ничего плохого, — ответила та, срываясь на крик. — Это снадобье принес мне кузен. Оно только меняет вкус молока. Он так сильно жевал соски, что они даже кровоточили. А кузен сказал, что это — верное средство.

— Что это было, женщина?

— Я не знаю. Ему это дала местная колдунья. Нужно было только три капли, но это не помогало, и я приняла все. Мне и самой было худо, честное слово. Но колдунья сказала, что ребенку ничего не будет. Она обещала. Я бы никогда не сделала бы ничего плохого малышу.

И она принялась рыдать в голос, подвывая, пока ее не отослали из комнаты, чтобы остаток ночи она подумала о своей дальнейшей судьбе.

— Раз он прожил так долго, — сказал Исаак, — то, скорее всего, у него очень крепкое здоровье. В этом наша главная надежда.

— Она отравила его? — спросила госпожа Эмилия. — Льюиза отравила его? Если он умрет, — прошептала она голосом, который заставил Ракель содрогнуться, — ей не жить.

— Тогда мы должны постараться не дать ему умереть, чтобы уберечь вас от совершения страшного греха — убийства.

Пока они занимались больным ребенком, замок погрузился в ночь. В наступившей тишине комнату заполнили звуки ночного леса: крик сов, хруст сухих веток под лапами вышедших на охоту ночных хищников или их жертв. Через некоторое время стало казаться, что в лесу собралась и затаилась вражеская армия.

К полуночи, когда луна поднялась высоко и ее свет начал проникать сквозь ставни, ребенок выпил целую ложку воды.

— Теперь позвольте ему поспать подольше, — сказал Исаак. — Поскольку он жаждет отдохнуть почти так же отчаянно, как и пить.