На какой-то момент его слегка удивила эта явная готовность. Он продолжал разглядывать ее, в свою очередь стараясь привлечь к себе внимание. Он даже попробовал изобразить нерешительную улыбку, готовый в то же время стереть ее с лица по первому же знаку.

Она приняла эту улыбку благосклонно. Она даже улыбнулась в ответ, так же нерешительно. Он улыбнулся шире. Она тоже.

Начало было положено, они вступили в игру… И тут звонок, будь он проклят, прозвучал из-за кулис. Дирижер постучал по пульту, призывая оркестр к вниманию, вскинул руки, застыл так, потом резко взмахнул ими, и началась увертюра; они были вынуждены прервать свой немой разговор.

«Все хорошо, — успокаивала себя Кэрол, — пока все в порядке. Шоу не может сплошь состоять из одной только музыки, так не бывает. Должны же быть перерывы».

Занавес поднялся. Она слышала голоса, видела какие-то фигуры, свет, но не обращала внимания на действие. Она пришла сюда не для того, чтобы смотреть представление. Она упорно добивалась своей цели, а этой целью было познакомиться с ударником.

Как только начался антракт и музыканты толпой повалили покурить и отдохнуть, он повернулся и заговорил с ней. Он сидел дальше всех от двери, так что выходил в последнюю очередь; это давало ему возможность поговорить с девушкой так, чтобы остальные ничего не заметили. Зрители, сидевшие рядом с ней, уже встали и вышли, так что и она была одна, это добавляло ему уверенности, хотя то, как она вела себя до сих пор, не оставляло никаких сомнений.

— Как тебе все это нравится?

— Здорово, — промурлыкала она.

— Куда идешь потом?

— Пока никуда, но хотелось бы, — надула она губки.

— Значит, пойдем вместе, — бесцеремонно заявил он, выходя вслед за своим соседом.

Едва он вышел, она тут же одернула юбку до разумных пределов. Ей казалось, что ее с ног до головы ошпарили кипятком.

Ее лицо приняло свое обычное выражение. Даже слой косметики не мог скрыть перемены. Она сидела серьезная, одинокая, среди опустевших кресел. «Может быть, сегодня, дорогой, может быть, сегодня».

Когда занавес упал в последний раз и в зале зажегся свет, она не торопилась уходить, то делая вид, будто что-то уронила, то притворяясь, будто поправляет одежду, пока публика медленно просачивалась по проходам к двери.

Музыканты, проводив публику, бравурным маршем закончили игру. Он в последний раз ударил по тарелкам, придержал их пальцами, сложил палочки и выключил свет над подставкой для нот. Его рабочий день закончился, теперь он принадлежал самому себе. Он не спеша повернулся к ней, уже ощущая себя хозяином положения.

— Подожди меня у служебного входа, лапочка, — велел он. — Я выйду через пять минут.

Даже просто ждать его казалось Кэрол чем-то позорным, она даже не могла объяснить почему. Может быть, в нем самом было что-то гадкое. Прохаживаясь взад-вперед по аллее, она чувствовала, как мурашки бегают по всему телу. Она немного боялась. И то, как смотрели на нее другие музыканты, выходившие раньше (он даже не мог избавить ее от лишнего унижения и вышел последним), еще больше смущало ее.

Вдруг совершенно неожиданно он подхватил ее. Именно вдруг, так как Кэрол даже не видела, как он подошел, просто оказалось, что он держит ее под руку и тащит за собой, не сбавляя шага. Она подумала, что такова, наверное, его обычная манера.

— Как поживает моя новая подружка? — весело начал он.

— Великолепно, а как мой дружок? — откликнулась она в том же тоне.

— Мы пойдем вместе с ребятами, — сказал он. — Без них я скисну.

Она поняла, в чем дело. Для него она была чем-то вроде новой бутоньерки, он хотел похвастаться ею.

Было двенадцать часов.

К двум часам она решила, что он уже достаточно разомлел от пива и можно приступить к выполнению задачи. Они уже сменили два места, которые показались ей совершенно одинаковыми, но все еще не разбивали компанию. Она заметила, что они придерживались какого-то особого этикета. Милберн вместе с ней шел туда, куда шли все остальные, но, едва заявившись в новое место, они обособлялись, устроившись за отдельным столиком. Он то и дело вставал и подходил к друзьям, а потом опять возвращался к ней, но, как заметила Кэрол, никто из компании ни разу не подошел к нему. Может быть, потому, что она была его девушкой и все остальные старались держаться подальше.

Кэрол следила за ним, ожидая благоприятного момента. Пора было приступать: в конце концов, эта ночь не будет длиться вечно, а она боялась даже подумать о том, чтобы еще раз пойти на что-нибудь подобное.

Случай наконец представился, как раз такой, как она хотела. Милберн сделал девушке один из своих дешевых комплиментов, которые он время от времени — когда вспоминал — подбрасывал ей, как подбрасывают дрова в печку, чтобы не погас огонь.

— Ты говоришь, я самая хорошенькая из всех, кто когда-либо сидел на этом месте. Но ведь, наверное, и раньше бывало, что ты оборачивался и видел рядом какую-нибудь девушку, которая нравилась тебе. Расскажи-ка мне о них.

— Нет, когда я с тобой, я не хочу о них и думать.

— Ну просто, смеха ради. Я не ревнива. Скажи мне: если бы у тебя была возможность, кого бы ты выбрал из всех симпатичных девушек, которых ты когда-нибудь видел рядом с твоим местом, как раз там, где сегодня сидела я? С тех пор как ты начал играть в театрах, какая девушка тебе понравилась больше всех?

— Конечно, ты.

— Я так и знала, что ты это скажешь. Ну а после меня, кого бы ты выбрал? Мне интересно, как много ты помнишь. Я готова поспорить, что ты уже на следующий вечер их забываешь.

— Это я-то забываю? Вот, послушай. Однажды я обернулся, и там, по ту сторону барьера, напротив меня сидела такая дама…

Она сцепила руки под столом, словно пытаясь сдержать невыносимую боль.

— Это было в другом театре, в «Казино». Сам не знаю: что-то в ней было такое…

Смутные тени потянулись поодиночке мимо их стола; последняя остановилась:

— Мы пойдем поимпровизируем немного внизу, в подвале. Ты с нами?

Кэрол разомкнула руки, и они безвольно повисли вдоль стула. Ее планы были сорваны. Все встали и столпились у задней двери, ведущей в подвал.

— Нет, останься со мной, — попыталась она уговорить музыканта, протягивая руку и удерживая его. — Закончи то, что ты…

Он уже встал:

— Пойдем, киска, такое пропускать нельзя.

— Неужели тебе мало было играть весь вечер в театре?

— Да, но то за деньги. А это для души. Тебе понравится.

Кэрол поняла, что он все равно пойдет, даже оставит ее, туда его тянуло сильнее, чем к ней, поэтому она нехотя встала и потащилась следом по узкой, выложенной кирпичом лестнице в ресторанный подвал. Внизу они оказались в большой комнате, где их уже ждали инструменты: видимо, здесь играли не в первый раз. Там даже стояло пианино. Единственная лампочка, большая, но закопченная, свисала на шнуре посередине комнаты, ее дополняли свечи, воткнутые в бутылки. Посередине громоздился грубый деревянный стол, на него составили бутылки джина, примерно по одной на человека. Один из музыкантов расстелил кусок коричневой оберточной бумаги и высыпал туда сигареты, чтобы каждый, кто хочет, мог брать. Она догадалась, что сигареты с «травкой»; наверху такие не курил никто.

Дверь закрыли и заперли на засов, как только Милберн и девушка вошли в помещение: ребята не хотели, чтобы им мешали. Она была единственной девушкой среди них.

Сесть можно было лишь на пустые ящики и картонные коробки, да еще на пару бочонков. Печально пропел кларнет, и оргия началась.

Следующие два часа могли послужить иллюстрацией к «Аду» Данте. Кэрол казалось, что, едва все кончится, она уже не сможет поверить, что видела это своими глазами. Дело было не в музыке — музыка была неплохой. Странное ощущение создавали длинные, до потолка, тени на стенах, размытые и колеблющиеся. И призрачные лица, сосредоточенные, демонические, то и дело неожиданно появляющиеся из разных углов, чтобы затем вновь скрыться в темноте. И джин, и сигареты с марихуаной, наполнявшие комнату дымом и странным запахом. Неистовство, время от времени овладевавшее ими, заставляло ее то прятаться в какой-нибудь дальний угол, то с ногами забираться на ящики. То и дело кто-нибудь подходил к ней, теснил ее, подталкивал к стене, у которой, развалившись, сидели остальные. Она привлекала внимание, потому что была единственной девушкой здесь. Ее оглушали духовыми инструментами, выдувая мелодию прямо в лицо, наполняя душу ужасом и заставляя шевелиться волосы на голове.