— А как магистр Жан-Альберт угодил под лошадь? — спросила София.

Она была первой, к кому вернулся дар речи, после того как все сбежались к месту происшествия. Теодор стоял бледный, Изидора мрачно смотрела своим единственным глазом, и даже Бертран, которого ничто не могло заставить выйти на улицу, покинул ради такого случая свою таинственную комнату. Он почти с отвращением смотрел на раненого.

— Все произошло так быстро, что я даже не могу описать это! — рассказывал Николас де Витри дрожащим голосом. — Возможно, магистр Жан-Альберт плохо посмотрел по сторонам. Лошадь задела его, он упал, ударился головой о камень, а потом лошадь еще ударила его копытом... Мне тяжело такое говорить, но ему уж точно ничего не поможет. Его не спасти, зовите священника!

Кровь, сочившаяся из раны, покрыла почти все лицо магистра и стекала в раскрытый рот, а потом выливалась из него. Николас де Витри с отвращением убрал голову раненого со своих колен и положил ее на каменную мостовую, и при виде этого Софии тоже захотелось отвернуться и предоставить несчастного его участи.

— Пожалуйста! — Теодор в отчаянии обратился к ней. — Пожалуйста! Вы так мудры, вы должны помочь ему!

София не без гордости приняла такое признание, хотя оно и исходило из уст ребенка. Однако Бертран, которому и в голову не могло прийти, что его сын, которого он едва знает, имеет в виду женщину, которая для него еще более чужая, решил, что он обращается к нему.

Он поспешно перекрестился.

— Его нужно спрыснуть святой водой, — предложил он с отвращением. — И причастить. Также было бы неплохо прочитать пролог Евангелия от Иоанна, потому что одно только упоминание имени Господа нашего может исцелить человека.

Даже Изидора, не имевшая ничего против магии, скорчила мрачную гримасу, услышав столь бесполезный совет. Николас де Витри огорченно покачал головой.

— Если это...

— Ха! — нетерпеливо воскликнула София. — Что вы стоите как истуканы? Принесите носилки и позовите сильных мужчин!

Она поймала на себе изумленный взгляд Бертрана.

— Да! — решительно подтвердила София, уверенная в том, что, по крайней мере, Теодор восхищается ею. — Несчастного нужно перенести в дом и положить на стол, чтобы я могла осмотреть его рану! Тогда станет ясно, сможем ли мы ему помочь...

Целую неделю она не была уверена, удастся ли ей спасти магистра Жана-Альберта.

Она решилась на операцию, о которой читала и которая была настолько же рискованной, насколько неизученной. Все ученые, античные и арабские, считали голову самой ранимой и чувствительной частью человеческого тела. Поэтому было сложно спасти того, кто получил такую рану, особенно если были раздроблены кости.

К счастью, Софии не было никакого дела до этого пациента и ее руки не дрожали, когда она строго следовала написанному в книге, пользуясь даром запоминать каждое слово.

Сначала она осторожно очистила окровавленное лицо раненого, потом обрезала ему волосы. Она взяла нож, который перед этим долго лежал в кипятке, и немного увеличила разрез. Как следовало из рукописей, кость, находящаяся под кожей головы и защищающая мозг, была очень твердой. Ей без труда удалось засунуть в рану повязку из мягкого, прополощенного в белом вине холста, и она впитала в себя кровь и гной, который в течение последующих нескольких дней постоянно образовывался заново. После этого ей осталось только привязать голову Жана-Альберта к деревянному изголовью, чтобы он не мог пошевелиться. Спустя два дня, когда из раны перестал сочиться гной, София промыла ее водой, в которой перед этим сварила тысячелистник и бузину, и зашила ее, крепко сжав пальцами края, захватывая сначала нижний, а потом верхний слой кожи.

Она снова воспользовалась холстом, чтобы перевязать рану, а перед этим окунула его в жидкий белок пяти сырых яиц.

— Я сделала все, что могла, — сказала София и устало опустилась рядом с кроватью больного. Все эти дни Теодор не отходил от нее ни на шаг. Побледнев, он молча наблюдал за каждым ее движением. То же самое делала и Изидора, хотя на лице ее было написано не уважение, а недоверие, будто она считала, что София скорее навредит больному, чем поможет ему.

Бертран появился в комнате больного лишь тогда, когда спустя семь дней тот открыл глаза и посмотрел вокруг, явно не понимая, где находится, и не помня, что произошло. В то время как Жан-Альберт оставался спокойным, Бертран повел себя громко и раздраженно.

Он схватил Софию, которая только что очнулась от короткой дремоты, за руку и резко поднял ее на глазах у всех присутствовавших, доказав, что в нем гораздо больше силы, чем она полагала.

— Так что, значит, ты, — прокричал он, и не подумав поблагодарить ее за исцеление больного, — входишь в шайку этих целителей, которых можно проклясть без зазрения совести?

Она и не подозревала, что муж способен на такой бурный всплеск темперамента.

Но сейчас для него был неудачный момент — она устала и чувствовала себя изможденной после длительного процесса лечения.

— Вы хотите упрекнуть меня в том, что я спасла ему жизнь? — ответила София с вызовом. — Вы считаете, я должна была позволить вам бездействовать и накладывать ваши крестные знамения?

— Молчать! — взревел он. — Ты что, не знаешь, кто я такой? Я ищу средство против отвратительной смерти и...

— Однако мне кажется, что вы не скоро преуспеете в этом. А еще мне кажется, что вы и понятия не имеете, кто я такая. Если бы этот дуралей умер прямо на улице, мне было бы совершенно все равно. И тем не менее: раз уж мне суждено было овладеть искусством врачевания, я применяю его... и, по-моему, владею я им в совершенстве.

— А почему же, — прервал он ее, и на его покрасневшем лице проступили капли пота, — вашей науки не хватило, чтобы спасти мою прекрасную Мелисанду? Ничего нельзя сделать против болезни, поразившей ее тело и пожиравшей его, сказали знахари-шарлатаны и поспешили уйти. Они бежали от ядовитых испарений, исходивших от ее тела. Я остался с ней и проклял этих трусов, этих баб...

— Мой господин, прошу вас, — хриплым голосом начала Изидора, единственная, кто понимала его боль, но считала, что о ней не следует говорить.

Но София не дала ей времени успокоить его.

— Бертран де Гуслин! — упрямо обратилась она к нему по имени. — Мне все равно, что вы думаете о людях, способных лечить других. Меня только удивляет, что ваша библиотека целиком и полностью состоит из книг по медицине.

— Кто дал тебе право рыться в моей библиотеке? — зашипел он. — Ах, было бы гораздо лучше давно сжечь ее. Вначале я надеялся, что эти книги помогут мне найти средство, которое спасет Мелисанду...

— Ну да ладно! — прервала его София так же грубо, как прежде он ее. — Впрочем, мне гораздо больше по душе наука, не имеющая ничего общего с больными телами, — я говорю о философии и теологии. Лишь потому, что таких книг у вас нет, я узнала, как спасти нашего магистра Жан-Альберта. Значит, так было нужно, и я была единственной в этом доме, кто смог это сделать.

Бертран смотрел на нее в таком изумлении, будто видел впервые в жизни и только сейчас заметил, что после смерти Мелисанды он женился во второй раз. Он-то считал ее тихой тенью, а не сварливой бабой, считающей, что она имеет право действовать по своей воле. Можно было смириться с этим, покуда она действовала незаметно, не беспокоя его, но только не теперь, когда она перед всеми поставила его на место, задев его гордость.

— Ты осмеливаешься... — начал он. Его прервал тонкий голосок Теодора:

— Она прочла все книги, какие только есть в этом доме, и все те, что приносил магистр Жан-Альберт. И она может в точности передать содержание каждой книги. Она может прочесть все наизусть.

Бертран принялся критиковать слова ребенка. Будто желая дополнить и без того громкий хор голосов, где каждый стремился перекричать другого, раздался еще один голос, которого ждали меньше всего. Магистр Жан-Альберт, только что очнувшийся после длительного обморока, свои первые слова использовал на то, чтобы отругать свою спасительницу.