Вялый отпускной август 2000 года помнится ныне немногим. В Москву гуртом наезжали невостребованные Европой трансвеститы, немытые гомосеки, напоминающие раскрашенных бакланов, брутальные шок-рокеры, неотличимые от немытых бакланов, и гастролирующие нетопыри вроде Элиса Купера, обиженные самим фактом своего появления на свет, в силу чего жизнь они рассматривали как смертельную болезнь, передающуюся половым путем, уяснив для себя эту истину задолго до Кшиштофа Занусси.

Это было огородное время гаснущих отголосков Московского кинофестиваля, где ничто ничему не соответствовало, кроме имперских усов Никиты Михалкова, адекватных его декоративному шарфику поверх смокинга, да сортирных грез потасканного пошляка Тинто Брасса, приволокшегося на российскую халяву со всем своим походным борделем.

И вот это время, дурное и вздорное, жалкое и угнетенное, лучше всего убивать за преферансом, когда все дневное подергивается сонным флером и отлетает прочь, уступая место ночной жизни в личине азартного пушкинского Германна.

С этого момента жизнь перестает быть соразмерной извращенному укладу, а превращается в интригующее сочетание строгой дамы пик, развязного трефового валета и бесстрастного бубнового короля, являющегося, как всегда, не ко времени.

Это не образ жизни, а просто следствие ее несовершенства, отчетливо проявившееся с приближением осени 2000 года.

Премьер Касьянов в безупречно белой рубашке и бордовом, в ромбовидную шашечку галстуке погружался в медиативную сосредоточенность профессионального игрока поздно вечером, в пятницу, когда к нему на дачу в Сосновке-4 без лишнего шума приезжали на джипе с номерами кремлевской администрации два постоянных партнера - Саша и Рома.

Никаких больше особых примет к их регулярному появлению добавить нельзя. Ну разве что еще один характерный штришок: большой человек Касьянов становился в присутствии Саши и Ромы не очень большим. И даже не всегда человеком.

Миша, Саша и Рома запирались в гостиной, где много воздуха и бар с холодильным шкафом. Касьянов тасовал распечатанную колоду, сдавал карты и делал первые пометки в своем сегменте. При его феноменальной памяти на цифры он мог бы и не записывать каждый промежуточный расклад, но здесь играли по-крупному, в банке собиралось до миллиона баксов, и важно было постоянно иметь перед глазами цифровой эквивалент взяток.

На сей раз все начиналось не совсем обычно. Хозяин не спешил за ломберный стол, он то и дело подходил к бару, вынимал бутылку «Чивас Ригал» и отставлял в нерешительности, никак не объясняя этой своей нерешительности.

- Что ты мечешься, как рыбка в аквариуме? - не выдержал Рома Абрамович. - Мы расписываем пульку или как? В чем дело?

Касьянов машинально распустил галстук и снова стал его повязывать, избегая смотреть партнерам в глаза.

- Кто такой Сенека? - спросил наконец, натужно улыбаясь. - То есть я хотел сказать... может, слышали от кого-нибудь про такую кличку или, допустим, шутливое прозвище?

- У нас все - Спинозы, - завелся на хохму Саша Мамут. - А кто не Спиноза, тот Шопенгауэр. Сенека? Такого нет. Скорее всего и не было. А в чем дело?

- Компромат на меня какой-то Сенека сливает в итальянскую «Ла Репубблику». Чудовищный, я бы сказал, компромат. Причем касается и вас тоже. Отчасти, конечно. Хотя это как посмотреть, может, и не отчасти. Приводятся такие факты, что...

- Касательно чего факты?

- Последний транш кредита МВФ - почти пять миллиардов долларов, которые мы в девяносто восьмом распиливали...

До 1996 года мало кто в Москве знал, что есть в редакции «Московского комсомольца» такой корреспондент - толстый мальчик по прозвищу Хиня, мечтающий о карьере знаменитого разведчика. О мечте пришлось забыть в силу целого ряда обстоятельств, одно из которых на языке профессионалов звучит просто и не очень понятно: имеет диагноз. Пришлось Хине мечтать о карьере знаменитого журналиста. С этим тоже как-то не складывалось, потому что были в «МК» репортеры покруче Саши Хинштейна. Скажем, обретшие славу «сливных бачков» Дима Холодов и Саша Минкин. Они имели ограниченный доступ к делам агентурных разработок, материалам прослушки и весьма дозированно - к секретным досье ФСБ на фигурантов самого высокого номенклатурного уровня.

В 1994 году не в меру любознательного Диму Холодова, запавшего на золотую жилу злоупотреблений в системе Минобороны, аккуратно взорвали в его же кабинете. А дико струхнувший Саша Минкин потребовал для себя персональной охраны и прочих амбициозных привилегий. Не получив желаемого, ушел, хлопнув дверью, чтобы через несколько лет вернуться обратно без прежних запросов, но в прежнем качестве ведущего «сливного бачка».

Однако это место реально занял толстый мальчик по прозвищу Хиня, имевший диагноз, известность и деньги, но утративший всякое подобие независимости.

Никто так не орал на Хиню, как это было, скажем, в начале августа 2005-го, когда знакомый голос с прокурорскими интонациями потребовал «немедленно бросить возню с этим гнилым Рушайло и делать не то, что хочется, а что велено». Потому что в Москву через терминал деловой авиации Внуково-3 в обстановке секретности вернулся из Лондона экс-премьер Михаил Касьянов. Вернувшись, заявил о своих правах на власть, подкрепленных весомыми гарантиями со стороны вашингтонской администрации Джорджа Буша.

И Хиня, отложив в сторону досье на «гнилого Рушайло», принялся делать не то, что хочется. Велено ему было по уши погрузиться в август 2000-го...

О, как прозорлив был виртуальный Сенека, направлявший свои послания премьеру Касьянову в августе 2000 года. Он смотрел уже в август 2005-го и дальше. Говорил о беспредельной жадности римских олигархов, дорвавшихся до власти, но имел в виду московских политических мародеров. Он вещал словно бы о перспективах рабства в древней империи, но на самом деле предупреждал о том, как в нашу жизнь войдет переворот, сработанный еще рабами Рима. Через смуту. Ибо каждый борется за собственное влияние и у каждого за пазухой греется фомка.

«Хотя они и обременены долгами, все же рассчитывают стать во главе государства, - писал Сенека, - и думают, что почетных должностей, на которые им нечего надеяться при спокойствии в государстве, они смогут достигнуть, посеяв в нем смуту. По внешнему виду они люди почтенные и богатые, но их стремления и притязания совершенно бесстыдны. Заговор устроили знатнейшие граждане, чтобы предать государство огню».

Сенека задавался бесхитростным вопросом, усматривая закономерный финал притязаний на власть: «Не думаете ли вы, что когда все рухнет, именно ваши владения останутся при вас?»

В последнем послании этот приверженец стоицизма, проповедовавший свободу от всяческих страстей, взывал уже не к одному Касьянову, а ко всем, кто непоправимо долго задержался во власти: «Во имя бессмертных богов призываю вас, которые свои дома, свои усадьбы, статуи и картины всегда ставили выше интересов государства: если хотите сохранить все, чем вы дорожите, то пробудитесь наконец и принимайтесь за дела государства. Теперь не идет речь о том, хороши или плохи наши нравы, а лишь о том, будут ли все эти блага нашими или же вместе с нами достанутся они врагам нашего государства...»

Прозорливым Сенекой, направлявшим чужие послания Михаилу Касьянову, был толстый мальчик по прозвищу Хиня, которому прокурорской волей Владимира Колесникова назначено стать известным журналистом и депутатом Госдумы Александром Хинштейном.