Энди приложился к бокалу. Что ж, пусть она не пожелала его, но, по крайней мере, пожелала такого, как он. В любом случае, с таким, как он, ей будет лучше. Такой, как он, будет заботиться о ней, помогать. И будет стараться не причинять ей боли… Ну разве что иногда может сказать что-то колкое, но только из ревности. А в основном, такой, как он, будет ее любить, будет целовать ее каждые пять минут, будет каждый день дарить цветы… Будет покупать ей новую одежду, чтобы потом снимать ее с прекрасного тела…

– А у тебя усы, – услышал он ее насмешливый голос.

– Ну и что? Мне положено ходить с усами, – ответил он. – Ты лучше свои утри.

– А у меня что, тоже усы? – Она стала водить языком по губам. – У нас нет салфеток. И руки мы не мыли. Ну как, я их слизала?

– Нет. У тебя их вообще не было. – Он тихо засмеялся.

– Дурачить меня вздумал? Ну погоди… – Она встала и принялась гулять по крыше. – Боже, как здесь красиво! Только музыки не хватает. Хочется музыки, Куку, – протянула она с досадой.

– Могу спеть и сыграть для тебя что-нибудь. На губах. Что ты любишь?

Она подкатила к небу глаза.

– Из Филиппа Гласса что-нибудь…

– Я не знаю Филиппа Гласса, но могу спеть какой-нибудь французский шансон.

– Романтическое старье, – с презрением бросила она. – Черт, я забыла свой плеер с дисками у него.

Но Энди же запел, аккомпанируя себе губами, языком, щелчками пальцев и постукиванием по столу. Запел о том, что кто-то без кого-то не может жить. При этом он старательно выговаривал все эти полные непонятной глубины французские слова.

И она невольно заслушалась. А потом стала медленно кружить по крыше, прикрыв глаза, положив руки на воображаемые плечи воображаемого партнера. И Энди ужасно захотелось втиснуться под ее руки, положить ладони ей на талию…

Но он продолжал петь. И любоваться ею. И вскоре услышал, что она пытается тихонько подпевать ему, только не знает всех слов и поэтому временами переходит на «а-а-а» или «ммм».

Наконец песня закончилась. Раскланявшись с воображаемым партнером, она громко захлопала в ладоши.

– Браво, маэстро! Браво! А теперь можно что-нибудь веселенькое? А то от ваших песен хочется спать.

– Хочешь, сама себе пой что-нибудь веселенькое, – обиделся Энди. – Мне нравятся спокойные песни. В них больше глубины.

И назло ей громко запел песню Битлз «Пусть будет так».

– Лет ит би, лет ит би, лет ит би… – старательно выпевал он.

Она села на стул напротив него. Сначала только слушала его пение и качала в такт головой. А потом вдруг тоже запела, да так, что у Энди зазвенело в ушах. Запела громко, с душой. Сильным, красивым, джазовым голосом. Не сравнить с его пением…

К середине песни Энди только насвистывал мелодию, а пела она. И песня лилась, лилась и наконец вся вылилась.

– Ты меня сразила, Русалка. Ты что, профессиональная певица? Или это тоже от природы?

Она потянулась к бутылке и снова наполнила бокалы.

– Я училась пению и музыке семь лет, только в профессионалы выбиваться поленилась. Там столько конкуренции, лицемерия, зависти, злобы… Каждый думает, что он самый крутой, а все остальные – бездари. Не нравится мне этот мир шоу-бизнеса. – Она протянула ему бокал. – За что теперь выпьем, Куку?

Он почесал затылок. У него было много всяких пожеланий, но произнести их вслух он не мог. Они все казались слишком эгоистичными.

– Давай выпьем за что-то такое, что нас объединяет. За что-то общее, – наконец предложил он, давая ей свободу выбора.

– Что ж, тогда выпьем за то, чтобы Пьер не приехал, – быстро сказала она.

– Согласен. За то, чтобы Пьер не приехал. Никогда.

– Никогда.

Они звонко чокнулись. И на этот раз опрокинули свои бокалы с поразительной синхронностью. Как будто не пили, а пели.

– И где ты так лихо научилась пить, Русалка? – спросил он.

– В детстве. На вечеринках ученых. Папа часто брал меня с собой.

– Ты что, начала пить еще в детстве?

– Да.

– И как к этому относился твой папа?

– А он не знал. Просто мы, как все дети, пытались подражать взрослым. Воровали у них со стола бутылку, запирались в ванной и пытались ее распить. Правда, не могли выпить больше двух-трех глотков. Сваливались. И родители не могли понять, почему во время их вечеринок мы засыпали прямо на полу в ванной.

– Понятно. Значит, пить ты научилась у ученых мужей. Папа у тебя ученый, как я понял. А мама?

– А мама – актриса. Играет в театре. А в молодости снялась в трех фильмах с разными нашими французскими «звездами». Красивой была. И до сих пор красивая.

– Значит, ты похожа на нее?

– Нет. Она красивее. Я пошла в папу. Вымахала вон какая…

– Очень даже славно вымахала… Ну а сама чем занимаешься?

Она махнула рукой.

– Ой, обо мне неинтересно. Потом как-нибудь. Лучше смотри, там солнце скоро будет садиться. Пойдем любоваться закатом, Куку. – Она вскочила, схватила его за руку и потащила за собой. – Пойдем скорее…

Он повиновался. Они подошли к бордюру, забрались на него. Он сел, а она осталась стоять. И вдруг сложила ладони у груди в жесте «намасте», как это делают непальцы и индийцы, приветствуя друг друга, и склонила голову.

– Что ты делаешь, Русалка? – спросил он.

– Прощаюсь с богом Сурьей. Ты разве не знаешь, что в Индии и Непале Солнцу поклоняются, как божеству? Это древний арийский культ.

– Знаю. Но ведь ты не индианка и не непалка.

– Ну и что. Я тоже люблю Солнце и считаю, что ему нужно поклоняться. Оно дарит нам жизнь.

Она простояла несколько минут молча, склонив голову, а потом вдруг начала плавно водить руками по воздуху и покачиваться из стороны в сторону, словно в танце, и перебирать ногами, передвигаясь по бордюру.

У Энди дрогнуло сердце: она что, задумала теперь для Солнца сплясать? А вдруг свалится? Бордюр совсем узкий, с полметра, а то и меньше.

– Русалка, я понимаю твои чувства к Солнцу, но будет лучше, если ты станцуешь для него на крыше. Там места больше…

Но она как будто не услышала его. Продолжала размахивать руками и теперь уже довольно бодро притопывать.

– Русалка, сойди, пожалуйста, на крышу и танцуй себе, сколько влезет, – чуть громче и настойчивее попросил он.

Она снова не отреагировала. Энди вскочил на ноги.

– Русалка, прошу тебя, сойди на крышу!

Но она продолжала свой вдохновенный танец, не соображая, что, прощаясь с Солнцем, может запросто распроститься и со своей еще совсем молодой жизнью.

Энди решил спрыгнуть на крышу и силой стащить ее за собой. Но она вдруг повернулась к нему и обвила руками его шею. А потом запрокинула голову и рассмеялась. По русалочьи звонко и беззаботно.

Он не знал, почему его руки вдруг легли ей на бедра. И почему он притянул ее к себе и стал вместе с ней плавно покачиваться.

Что ж, падать, так вместе, подумал он, мгновенно забыв об опасности. И как можно помнить об опасности, когда на тебя смотрят пронзительно синие глаза русалки, в которых отражаются последние лучи заходящего солнца? Глаза, которые гораздо опаснее всех остальных опасностей мира?

И все это можно было бы назвать обычным танцем, если бы Энди не чувствовал, что ему нестерпимо хочется ее поцеловать. Поцеловать в эти дерзкие, улыбающиеся, дразнящие губы, которые опять так близко…

Внезапно вокруг все померкло. Она остановилась и глубоко вздохнула. Улыбка сползла с ее губ.

– Солнце зашло, – тихо сказала она. – Танец окончен.

Энди не мог с этим согласиться. Не хотел соглашаться. Он невольно глянул на горы и увидел, что их верхушки еще горят, но солнца больше нет. Почему ему так не хотелось, чтобы зашло солнце? Может, ему просто не хотелось выпускать из рук свою Русалку? И почему в ее голосе слышалось огорчение?

Но пока он раздумывал, она успела выскользнуть из его рук и спрыгнуть на крышу.

– Чего ты там стоишь, Куку? Надеешься, что солнце опять выйдет? – рассмеялась она.