Карлайл неожиданно покраснел и несколько судорожно покачал головой.

— Я неправильно выразился, мистер Бэгшо. Это чисто деловое мероприятие, во время него возможно заключение сделок, подписание контрактов, все такое… естественно, мне бы хотелось, чтобы сопровождающая меня сотрудница ориентировалась в делах.

— Лучше не найти, сэр. Поверьте мне.

— Что ж, хорошо. Она в курсе?

— Ну… В общих чертах.

— Введите ее в курс дела, передайте билеты и деньги, дайте указания. Дресс-код и прочее — сами знаете. Мы встретимся с ней в аэропорту.

— Слушаюсь.

— Хью…

— Да, сэр?

Карлайл вдруг устало потер переносицу и посмотрел на Хью спокойным и на редкость проницательным взглядом.

— Почему мне все время кажется, что вы надо мной подтруниваете?

Хью растерялся. Сам он считал себя, помимо прочих талантов, великолепным актером, а Карлайла — лишенным воображения тупицей и выскочкой.

— Что вы, мистер Карлайл… Я вовсе не хотел… Я всегда так разговариваю…

— Я хочу, чтобы между нами была полная ясность, Хью. Я взял вас на работу не из чувства вины за якобы уплывший от вас пост. Вы и сами прекрасно знаете, что не обладаете ни малейшей способностью руководить. Не остались вы и без куска хлеба — прадед не обидел вас в своем завещании.

— Да, но…

— Я взял вас на работу именно в той должности, на которую вы более-менее пригодны. И жду от вас результатов. Если они меня перестанут устраивать, я вас уволю. Это понятно?

— Так точ… Да, мистер Карлайл.

— Это хорошо. Вы свободны. Всего доброго. Билеты у Холли, деньги в бухгалтерии.

Хью очень осторожно вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь. Тон, которым с ним разговаривал Карлайл, был очень хорошо ему знаком. Именно так отчитывал его прадед, — единственный человек на свете, которого Хью Бэгшо по-настоящему боялся и уважал.

Что ж, теперь он будет бояться Карлайла. А вот уважать — вряд ли. Особенно после того, как тот по полной программе опозорится перед бомондом в Большом Охотничьем Доме.

Мстительная улыбка тронула губы Хью, и он легкой походкой направился в отдел делопроизводства.

Белинда Карр задумчиво разглядывала бумаги, разложенные перед ней на столе, и все время осторожно массировала висок. Тоненькая саднящая боль, поселившаяся в ее голове с тех самых пор, как покинул свой кабинет старый мистер Бэгшо, стала привычной, но от этого не менее изматывающей.

Рабочий день только начался, а она уже чувствует себя так, словно проработала часов десять. Если так пойдет дальше, однажды она не сможет доехать до работы. Рухнет где-нибудь в обморок.

Она тут же живо представила себе, как валится бесформенным кулем посреди улицы, и юбка задирается, и видна стрелка на поехавшем чулке, а лицо иссиня-белое, противное, некрасивое…

Она приказала себе перестать думать о глупостях. Карандаш автоматически скользил по строчкам. Вычитывать документы, приготовленные на подпись, она умела, что называется, с закрытыми глазами, во всяком случае, мозг в это время запросто мог заниматься чем-то другим. Многолетний опыт плюс врожденная грамотность…

Она стала думать о своем доме. О единственном месте на свете, где она всегда чувствовала себя в безопасности. Более того, дома она не была пожилой уродиной, неловкой и несуразной теткой в старомодных и потрескавшихся туфлях на дурацкой, хотя и удобной колодке.

Когда она приходила домой с работы и запирала дверь, мир преображался, преображая и ее саму. Даже воспоминания о белокурой стервочке Сэнди не тревожили Белинду в этих стенах.

Шесть лет назад, после смерти мамы, она впервые в жизни получила возможность делать то, что ей нравится. Покрасить стены. Накупить тканых половиков. Вплести в соломенную циновку на стене засушенные травы и цветы, вырастить на окне мелкие розовые лилии и китайский карликовый жасмин. Поставить на старинную этажерку круглый аквариум и запустить туда разноцветных рыбок.

Выбросить застиранное постельное белье — мама считала, что старые простыни мягче и легче стираются, а кроме того, новое покупать накладно. В результате Белинда всю свою взрослую жизнь спала на полупрозрачных, сероватых тряпках, при малейшем движении сбивавшихся в неаппетитные комки.

Да, готовить она теперь тоже могла, что хотела. Не капусту и морковь на пару, не вонючий чай из шалфея и ромашки, не скользкую кашу на воде — мясо и курицу, жареную молодую картошечку, спагетти, посыпанные тертым пармезаном…

Белинда немедленно ощутила укол совести. Получается, что смерть матери стала ее… освобождением? Мысль была кощунственной, Белинда всегда гнала ее от себя, хотя…

До смерти папы мама была совсем другой. Веселой, смешливой, кокетливой, симпатичной. Жарила блинчики с кленовым сиропом, запекала удивительную, золотисто-коричневую индейку на Рождество и День благодарения. Делала бусы из ракушек, которые они все вместе собирали на побережье, куда каждое лето ездили отдыхать.

Оставшись вдовой с маленькой дочкой на руках, миссис Карр резко переменилась. Сколько Белинда помнила, мать всегда боялась остаться без средств к существованию. Учителей не так рано отправляют на пенсию, но для миссис Карр призрак увольнения стал настоящим кошмаром, переросшим в навязчивую идею. Она стала экономить на каждой мелочи, продала почти всю мебель и хорошую одежду, а когда ее все-таки уволили, посвятила все свое время воспитанию дочери.

Она и постарела-то резко, в каких-то два-три года. Потом, на нервной почве, открылась астма. Белинда переживала за маму, училась отлично, легко поступила в колледж и закончила его тоже с отличием. Работала она с восемнадцати лет, за десять лет сменила несколько мест работы, пока не попала в «Бэгшо Индепендент».

Тогда, десять лет назад, она уже не чувствовала себя молодой. Вернее сказать, никак себя не чувствовала в принципе. Матери становилось все хуже, характер у нее совсем испортился, но Белинда считала вполне естественным, что вся ее жизнь вне работы посвящена маме. Иначе и быть не могло, она и сейчас была в этом уверена, вот только…

Только иногда, совсем редко, когда особенно наваливалась усталость, Белинда тихо плакала по ночам от обиды. Потому, что за все их прожитые вдвоем с мамой годы она ни разу больше не слышала ласковых или просто ободряющих слов. Только претензии и нравоучения.

Соседи судачили между собой, что это просто позор, как старуха Карр обращается со своей дочкой. Та ведь и мухи не обидит, всегда тихая, ласковая, приветливая, работает, как вол, а старуха Карр только попрекает ее да требует лекарств и новомодных очищающих диет. Ничего этого Белинда не слышала, потому, что и не слушала.

За год до смерти мамы они смогли выкупить маленький домик в свою полную собственность.

Белинда очень хорошо помнила день похорон мамы. Она вернулась в пустой дом, зашла в мамину комнату, пропахшую резким старушечьим запахом лекарств и болезни, опустилась на узкую и жесткую кровать — и зарыдала. Страшно, без слез, с воем и поскуливанием.

Потом пришли слезы и стало легче, но зато она проплакала весь день и всю ночь, а на следующее утро у нее не открывались опухшие глаза. Хорошо, что мистер Бэгшо, дал ей отпуск на неделю и не надо было в таком виде тащиться на работу…

А еще через два дня Белинда туго замотала голову косынкой, вооружилась самыми разнообразными инструментами и принялась за свой дом.

Она выбросила все, что напоминало о страхе перед нищетой. Старое тряпье, серые простыни, склад пакетиков и отмытых картонок из-под молока. Стеклом отскребла почерневшие полы и сама покрасила их лаком (чуть не задохнулась). Пока полы сохли, совершила кошмарный по расточительности рейд по магазинам и блошиным рынкам Чикаго, накупив всяких мелочей, которые на самом деле ей хотелось иметь всю жизнь.

Она яростно избавлялась от прошлого, одновременно чувствуя вину перед матерью, и два этих чувства раздирали ее душу. Возможно, именно тогда она настолько погрузилась в собственные переживания, что не заметила какого-нибудь Прекрасного Принца — ведь ездят же они еще по улицам в поисках своих Синдерелл!