— Я не хочу в сад. Там яркое солнце.

— Там глухая тьма, потому что у мадам Трюдо нет садовника. Я посажу вас в самую чащу, обещаю. Ни единого лучика!

— Тогда, по вашей же версии, меня укусит змея.

— Доктор живет рядом. А появление королевской кобры в Жьене маловероятно. В это время года.

— А при чем здесь кобра?

— Только ее укус убивает почти мгновенно.

— Вы жестоки.

— А вы капризны. Пошли в сад! Кому говорю?

— Франческа, на кого вы учились?

— Я — филолог.

— Филологи не такие. Они добрые, вежливые, все, бывало, с книжкой, читают, читают… Иногда пишут. Но ни в коем случае не мучают людей с растянутой ногой.

— А я филолог нового поколения. Одновременно работаю медсестрой, укротителем и воспитателем детского сада.

— Да. Дети должны вас слушаться.

— Должны. Но не слушаются.

— А вы пробовали?

— Ха! Я полгода проработала ночной няней в частном детском саду и целую вечность сидела с двумя отвратительными близнецами. Детьми известного банкира, между прочим. Когда они унаследуют дело папочки, я эмигрирую из страны.

К этому моменту они спустились на первый этаж и устроили небольшой привал перед выходом на улицу. Лицо Алана слегка побледнело, на висках выступила испарина, но он держался изо всех сил. Франческа исподтишка наблюдала за ним, пытаясь понять, почему он так слаб. Телосложение у него великолепное, смертельных болезней вроде бы нет. Она тайком проинспектировала лекарства Алана — сплошь лекарственные травы и таблетки на их основе. Половины Франческа не знала, но вторая половина — мята, пустырник, мелисса, лимонник, валериановый корень — наводила на мысли, что у Пейна всего лишь сильно расшатаны нервы. Всего лишь, мысленно фыркнула Франческа. Уж ты-то, милая, должна бы знать, что с нервами шутить нельзя.

Передохнув, они вышли в сад. Мадам Трюдо настаивала на том, чтобы природа сияла исключительно первозданной красотой, и потому, ее сад никогда не знал прикосновения садовых ножниц или секатора. Яблони переплелись ветвями, а жимолость приобрела вид тропических лиан. Розы одичали и превратились обратно в шиповник, правда, бурно и благоуханно цветущий с весны до глубокой осени. Виноград, изначально увивавший фасад дома, смело отправился на поиски новых подпорок и добрался уже до садовой беседки, стоявшей метрах в десяти от заднего крыльца. По дороге к беседке виноград, нимало не смущаясь, полз просто по земле, и поэтому создавалось впечатление, что дорожки в саду мадам Трюдо выложены темно-зеленым блестящим паркетом.

Садовые цветы чахли в “парадной” клумбе, зато на всей остальной территории бушевали полевые “дикари”. Колокольчики и львиный зев, лютики и ромашки, дикая гвоздика и шалфей, фиалки, лесные мальвы — вероятно, сад мадам Трюдо напоминал им о настоящем лесе и вполне реальном поле.

В беседку заходить было нельзя — там не было пола, а кроме того, семья горлиц воспитывала в ней свое потомство. Птичья семья и так нервничала при виде четырех котов разного размера и цвета, периодически валяющихся в траве перед домом. Не объяснишь же им, что, например, рыжего Крюшона удар хватит при виде птицы, потому что он от природы трусоват? А похожий на очень толстого тигра Лео даже на мышей не реагирует, когда они вечером пробегают мимо его носа? Представить, что престарелая Мадемуазель Нана и добрейший Голиаф охотятся, тоже совершенно немыслимо. Франческа рассуждала о котах мадам вслух, ведя Алана к скамейке, уютно устроившейся под сплетенными ветвями старой яблони. Он слушал ее, улыбаясь лишь уголками рта, а мысли его были далеко. Он сам не мог бы сказать, где именно…

…Дженна Картленд была завидной невестой. Красавица, ангел по характеру, да еще и с хорошим приданым. Мистер Картленд, счастливый обладатель сразу двух дочерей-красавиц, именно на Дженну возлагал самые большие надежды, ибо ее сестра Дина… Читайте, в общем, Шекспира. У него ведь тоже — одна сестра ангел, а другая совсем наоборот.

Дженна никогда не спорила с отцом, не перечила ему, не клянчила подарочков — поэтому полной неожиданностью для мистера Картленда оказалось заявление этого ангела о том, что она выходит замуж за Алана Пейна, либо не выходит замуж вообще.

Мистер Картленд простил дочь только после рождения внука, Билли. А Алана не простил никогда.

Алан Пейн никак не мог считаться завидным женихом. Все, что у него было, — это мрачный замок у подножия Грампианских гор да родословная длиною с Млечный Путь. Предки Пейна были вождями кланов еще во времена римлян и ухитрились не склонить головы ни перед армиями Адриана, ни перед англичанами. Английская корона не забыла этого. Пейны были высокородны — но бедны.

Двадцатый век, вроде бы, подретушировал классовые различия, однако тут выяснилось, что хромосома практичности в генетическом коде Пейнов отсутствует напрочь. Почти все одноклассники, а затем и однокурсники Алана Пейна занимались бизнесом или банковским делом, крутились изо всех сил, добивались успехов, сдавали свои земли в аренду на длительный срок, а то и вовсе продавали их — Алан Пейн радовался за друзей, вежливо восхищался их успехами, но в душе недоуменно пожимал плечами. Он искренне не понимал, как нормальному человеку может быть интересно целыми днями подсчитывать разницу в курсах валют, котировки акций и прочие дивиденды.

Алан Пейн был историком. Он знал все о Шотландии, почти все об Англии, читал на десяти языках, разговаривал на восьми. По его книгам начали учить студентов Кембриджа и Оксфорда, когда он сам еще не получил выпускного диплома. Официально, разумеется, потому что к тому времени его уже заслуженно считали ведущим молодым специалистом по истории средневековой Британии.

Он читал Дженне Шекспира на староанглийском, Теннисона и Бернса — с шотландским акцентом, а здесь, во Франции, пел ей веселые и до ужаса неприличные песни труверов и трубадуров. Их маленькая дочь Мэри выучила немецкий по прижизненному изданию “Фауста”, а Билли в три года осрамил экскурсовода в Тауэре, потому что тот перепутал годы правления Эдуарда Исповедника, да еще и пытался не обратить на Билли никакого внимания. Тогда карапуз подбоченился и выдал подробную генеалогию всех Плантагенетов и Тюдоров со Стюартами. Как же смеялся тогда Алан Пейн, спрятавшись за колонну!

Он смеялся последний раз в жизни. Дженна не поехала с ними в Лондон. Она ждала третьего ребенка и не очень хорошо себя чувствовала. Алан с детьми, Мэри и Биллом, вернулись поздно вечером и узнали, что схватки начались часа четыре назад, но Дженна без сознания, и надо вызывать врача.

Как странно устроена человеческая психика, думал Пейн, улыбаясь Франческе и не слушая ее. Он помнил массу сведений по истории древних пиктов. Знал численность первой когорты Адриана, погибшей при строительстве Великого Вала. Мог назвать любого бога из пантеона древних кельтов. И тот вечер, когда они вернулись из Лондона и узнали, что схватки начались четыре часа назад, но Дженна без сознания и надо вызвать врача — его он тоже помнил, но только до этого момента. Потом туман. Тьма. И плач ребенка на краю тьмы.

А потом редкие проблески света, только лучше бы их не было вовсе, потому что во время них вечно происходило что-то неприятное. Какие-то похороны… дурная погода, дождь, слякоть… омерзительная мокрая яма, залитая грязной водой, и в нее опускают белый глазетовый гроб, такой чистенький, что он пытается уговорить их этого не делать, вытащить гроб обратно, не портить хорошую вещь… потом опять тьма, долго, а потом снова проблески. Какие-то люди говорят с ним, на чем-то настаивают, иногда кричат, кажется, чего-то требуя. Он соглашался, чтобы они поскорее ушли и не мучили его.

Еще были дети. Первое время Алан думал, что их подменили, подсунули ему чужих. Билли был смешным толстым карапузом, еще в тот самый вечер, когда они вернулись из Лондона, а теперь — теперь это был какой-то худой, озлобленный волчонок, длинноногий, мосластый, с веснушчатым и исцарапанным лицом и серьезными зелеными глазами.