Сэм Джоунз спал как убитый и видел во сне фотографию Мэгги Дойл.

Джои снились горячие, дерзкие и неприличные сны настоящего мужчины и великого воина. Во сне у него было много жен, а все тело покрывала синяя и черная татуировка.

Нелл Куинс не спала до самого рассвета.

Следующие несколько дней прошли относительно спокойно, если не считать того, что Нелл пребывала в отвратительном настроении и постоянно все роняла. Последним — на исходе четвертого дня — упал чайник, причем так удачно, что весь кипяток вылился на рацию. Рация булькнула и замолчала навеки, а Сэм с упреком посмотрел на начальницу.

— Нелл, это чересчур. Что с тобой творится?

— Ничего! Здесь такой бардак, что шагу некуда ступить. И какого дьявола тут делал чайник?

— А зачем ты его взяла?

— Я хотела его вынести.

— Ладно, проехали. Забирай чайник, а я попробую починить эту рацию. Надеюсь, она не вся погорела.

— Она в водонепроницаемом корпусе.

— Но у нее открыт чехол. Нелл, передохни. От тебя идет дым и сыплются искры.

Нелл повернулась и широкими шагами вышла из большого бунгало. Редж и Бинго немедленно спрятались под крыльцо, Фостер — на правах личного телохранителя — униженно завилял хвостом и попятился, а Джои, до того блаженно глазевший в небо и ковырявший в носу, поспешно схватил грязную тряпку и принялся неистово полировать какую-то металлическую штуковину. Нелл метнула на него грозный взгляд и отправилась на пляж.

Вот уже целую неделю она купалась в купальнике и заворачивалась в полотенце по выходе из воды. Для здешних климата и нравов это было непривычно и даже как-то глупо, но Нелл не могла отделаться от ощущения, что за ней кто-то наблюдает.

Она торопливо пробежала мелководье и нырнула с открытыми глазами. Роскошный цветной мир коралловых рифов встретил ее, как и всегда, ошеломляющим разнообразием красок и форм жизни. Нелл медленно дрейфовала вдоль берега, экономно выдыхая воздух маленькими порциями, и любовалась пейзажем, который никогда не надоест.

Маленький губанчик — крошечная сине-желтая рыбка — деловито чистил огромной бордовой мурене жабры, бесстрашно заплывая в широко разинутую пасть и выскакивая сквозь жаберную щель. Мурена и не думала захлопывать пасть, губанчик был ее личным доктором.

Две уморительно смешные креветки абсолютно мультяшного вида — белые в красный крупный горошек — с трудом тащили к своему логову морскую звезду. Та упиралась лучами и всячески сопротивлялась, но креветки были настойчивы.

Средних размеров морская черепаха благодушно взглянула на Нелл из-под тяжелых кожистых век и продолжила тихое скольжение вдоль колючих ветвей кораллов, чистя свой панцирь снизу.

У Нелл закончился воздух в легких, и она вынырнула на поверхность, чтобы набрать новую порцию и заодно проверить, не снесло ли ее чересчур далеко от берега. Вот чего ей не хватало, так это встречи с акулой.

Раз за разом она ныряла вниз, в лучистую тишину, и в душе постепенно воцарялся мир. Безмолвие океана, величие и спокойная уверенность этого огромного живого организма, самого древнего питомника живой жизни на Земле, передавались и ей, и Нелл уже не чувствовала прежнего смятения и ярости. Теперь она могла вспоминать почти без боли.

… Десять лет назад Нелл была спортсменкой и отличницей курса, мальчики ходили за ней табунами, но она не смотрела ни на кого из своих однокурсников. Она была влюблена впервые в жизни — и, как она тогда думала, навсегда.

Томас Йен Хэккет учился на курс старше Нелл и был красив как бог. То есть, это она так считала. Девчонки уверяли, что у Тома слишком длинный нос, слишком высокие скулы и слишком шальной характер, но Нелл подозревала, что это что-то из области “Лисы и винограда”. Потому что Томас Йен Хэккет не смотрел ни на одну девчонку, кроме своей Нелл Куинс.

Они сразу же стали жить вместе, как только поняли, что ни на кого другого просто не реагируют. Им вполне хватало крошечной квартирки на последнем этаже многоквартирного дома, квартирки, где из мебели была только кровать, а на обшарпанных стенках висели самодельные тростниковые циновки, которые Том плел, а Нелл раскрашивала во все цвета радуги.

Единственное, что она не очень понимала, — когда он успевает учиться? Том занимался дайвингом и серфингом, верховой ездой, спортивным ориентированием, входил в команду университета по легкой атлетике, каждые три месяца ездил в экспедиции — то в буш, то на побережье, то в пустыню — все остальное время принадлежало Нелл. На занятия не оставалось решительно ни одной минуточки.

Они поругались всего однажды, в тоскливый и дождливый зимний вечер, когда гулять не хотелось, и они зажгли свечи в комнате — на полу, на подоконнике, на спинке кровати — и разговаривали, потягивая белое душистое вино из тонких узких бокалов. Речь зашла о Библии и о том, стоит ли подставлять другую щеку, когда тебе дадут пощечину. Нелл, как всегда, завелась с пол — оборота и сообщила, что некоторых вещей людям прощать нельзя. Том рассмеялся, щелкнул ее по носу и назвал злючкой. Нелл сообщила, что ненавидит свою мать и презирает отца. Том помрачнел и предложил ей сначала думать, а потом говорить. Она ответила, Том потихоньку разозлился, короче, вышла ссора, самая обычная ссора двух молодых любовников, из числа тех ссор, которые благополучно заканчиваются в постели.

Только не в их случае. Том заявил, что уходит проветриться, а вернется только тогда, когда Нелл остынет и поймет, что не права. Нелл сообщила, что в этом случае ему надо взять с собой вещи, как зимние, так и летние, потому что в ближайшие лет семьдесят она менять свое мнение не собирается. Том криво усмехнулся, пожал плечами и ушел. Без вещей. Нелл из чистой вредности собрала все его вещи в сумку и выставила за дверь. Потом убралась в квартире, чтобы успокоиться, и легла спать.

Утром она проснулась от приступа тошноты и еле добежала до ванной. Это было списано на белое вино (хотя они не успели выпить и половину бутылки). Потянулись дни без Тома, во время которых Нелл только на стенку не лезла от тоски. Тошнота все не проходила, Том не возвращался и на факультете не появлялся. Через неделю Нелл пошла к врачу и узнала, что беременна.

Она очень долго не хотела верить, что Том ушел совсем. Ждала его, сидела у телефона, высматривала в толпе студентов. Потом узнала, что он ушел из университета и отправился на какой-то атолл — с геологоразведочной экспедицией. Потом стало нечем платить за квартиру, и Нелл съехала, вернувшись в кампус при университете. Беременность протекала с переменным успехом, иногда Нелл света белого не видела от токсикоза, и в такие дни на нее накатывала лютая, глухая злоба на Тома, который бросил ее и в ус не дует на своем атолле. Она и сама не помнила, когда в первый раз решила, что он знает про беременность и не показывается сознательно.

Еще потом, когда пузо уже налезало ей на нос, и сидеть в библиотеке было невозможно из-за отекающих ног, Нелл случайно встретила одного из близких приятелей Тома, Джейка. Джейк сделал вид, что не замечает ее живота, и совершенно светским тоном передал ей привет от Тома. Нелл изо всех сил старалась быть спокойной, когда задавала свой вопрос:

— Когда он собирается вернуться, ты случайно не знаешь?

Джейк посмотрел на нее почти снисходительно, а потом процедил:

— Он знал, что ты спросишь, и просил передать, что условия не изменились. Ты пересмотришь свою точку зрения — Том вернется. И знаешь, детка, что я тебе посоветую…

Мир и сама Нелл так и не узнали, что именно собирался посоветовать ей Джейк, потому что в этот момент она негромко, спокойно и очень доходчиво объяснила Джейку, куда ему стоит пойти вместе со своими советами и Томом Хэккетом заодно.

С тех пор Нелл и начала строить бастионы своей защиты. Она была обижена насмерть, до скрежета зубовного, до темной пелены в глазах, бывшие подружки и друзья не успевали даже слова ей сказать — Нелл уже находилась в глухой обороне. Мгновенно вернулась память о годах, проведенных в интернате. Нелл Куинс снова стала затравленным зверем, только уже не слабым детенышем — самкой с детенышем.