— Я и сам путаюсь. Но насчет издевательства — вы не правы. Просто мне хочется растопить это ледяное благоразумие, которым вы себя окружили, словно крепостью. Вот сейчас подпою вас бренди и заставлю разговориться. Хелен улыбнулась. Этот странный и красивый парень не походил ни на кого из тех, кого ей приходилось встречать в жизни. Словно яркая колибри среди воробьев. Или разноцветная карусель на пустынной ярмарочной площади. Все, что он говорил, было дерзко, порой нахально, но почему-то Хелен было с ним легко. Как в детстве.

Нет, по-другому. Детство она вспоминать не любила, и радостей там было очень немного.

Тетка Сюзанна стала опекуншей Хелен как раз в тот период, когда девочка понемногу превращается в девушку. Жуткий, если вдуматься, период неуверенности в себе, вечного сомнения в собственной ценности для мира, время прыщей, непомерно длинных рук и ног, сутулости, первых лифчиков, сальных волос и распухшего носа.

Для начала на десятилетнюю Хелен обрушились одна за другой смерти матери и отца. Оба они попали в страшную автокатастрофу, но не погибли сразу, а некоторое время еще пролежали в больнице. У мамы отказало сердце, а папу так и не смогли вылечить в ожоговом центре. Ослепшая от слез, растерянная девочка осталась одна, и в этот момент в ее жизни появилась вредная, сквернословящая, курящая, пьющая, разбитная тетка Сюзанна, которая походила на маму и даже на своего брата, отца Хелен, так же, как лесной пожар — на мирное пламя в домашнем очаге.

Тетка понятия не имела, как надо воспитывать детей, однако своему брату дала клятву, что Хелен не бросит и на ноги поставит. Взялась она за этот адский труд с невиданным рвением — для начала в абсолютно нецензурных выражениях объяснила соседкам во главе с миссис Клоттер, что если какая-нибудь с… еще раз сп…, что Хелен осталась сироткой, и если хоть одна старая ж… еще раз посмеет Хелен пожалеть, то она лично…, невзирая ни на что…, повыдергает все ноги из той старой…!

Потом Сюзанна сходила в школу и поговорила с учителями. Это, впрочем, имело положительный результат, потому что учителя, до той поры относившиеся к Хелен по большей части безразлично — ну троечница и троечница, — после визита мисс Стоун прониклись к девочке искренним сочувствием (жить с таким чудовищем!) и начали завышать ей оценки.

Наконец настала очередь самой Хелен. Сюзанна открыла ей страшную правду о том, что «праздники» на самом деле называются месячными или менструацией, дети родятся вовсе не от поцелуя ангела — тетка подробно и наглядно объяснила, от чего именно, — и что прыщи нужно лечить, а не ждать, пока физиономия станет похожа на поле боя после артобстрела.

Сюзанна вообще не признавала намеков и полутонов. Она обожала скандалить в очередях и рассказывать неприличные анекдоты, курила в доме, выгнала кошек жить на улицу, запретила Хелен есть (она сказала «жрать») чипсы, кукурузные подушечки и конфеты, пообещала выпороть ее за кока-колу и собственноручно, под тихий рев Хелен, сожгла в камине коллекцию комиксов о Барби и Кене.

Она не разрешала девочке читать по школьной хрестоматии, заставляя штудировать все книги от первой до последней страницы. Она отправила Хелен в математический кружок, на курсы по вождению и в кружок биологический. Она загрузила девочку так плотно, что Хелен засыпала, едва добравшись до постели, а голова у нее с непривычки болела и глаза слезились…

Словом, тетка Сюзанна была истинным наказанием, и Хелен привыкла считать, что детства у нее на самом деле не было.

Сейчас, стоя перед зеркалом в большой и элегантной ванной комнате, девушка вспомнила о тетке не случайно. Ей вдруг показалось, что тетка Сюзанна наверняка нашла бы общий язык с Клайвом Финли.

Потом были горячая ванна и душ, ушел из коленок противный озноб, волосы, высушенные феном, стали легкими и пушистыми, и вот уже Хелен Стоун с изумлением рассматривает в зеркале незнакомую девушку с огромными и лучистыми голубыми глазами, закутанную в пушистый банный халат небесно-голубого цвета.

Клайв выдал ей пару вязаных шерстяных носков, доходивших ей почти до колен, и теперь Хелен испытывала странное двойственное чувство. С одной стороны, новая экипировка закрывала ее полностью, в буквальном, смысле от шеи до самых пяток. С другой — было что-то невыразимо интимное во всей этой ситуации, в том, что она находилась в доме у молодого холостяка, и в том, что под халатом на ней ничего не было…

Пылающая от смущения, разгоряченная ванной, Хелен наконец решилась выйти в гостиную, где Клайв в этот момент склонился над низким сервировочным столиком, разливая по тонким фарфоровым чашкам горячий чай. Девушка остановилась на пороге, подождала, но толстый ковер и шерстяные носки сделали ее появление совершенно беззвучным, поэтому она шагнула вперед и уже над самым плечом Клайва смущенно начала:

— Я совсем согре…

Молодой человек вздрогнул, торопливо поставил чайник на подставку и резко обернулся к Хелен.

Все дело было в том, что она оказалась чересчур близко. А еще в том, что все последние сорок минут Клайв Финли мужественно, но безуспешно боролся с навязчивым видением: обнаженная Хелен Стоун, нежащаяся в ванне среди жемчужной пены.

Одним словом, Клайв Финли молниеносно заключил Хелен Стоун в объятия и начал неистово целовать изумленно приоткрытые коралловые губки.

Едва Клайв ощутил, как горит под его пальцами тело Хелен, его плоть восстала еще сильнее, хотя по его подсчетам это было уже невозможно.

Реальность стремительно таяла в грозовых зарницах первобытного хаоса. Не было ни дома, ни ванной, ни гостиной, ни горячего чая, ни холодного дождя, ни сегодня, ни вчера. Была только прелестная, белокурая, растерянная девушка, которую Клайв хотел, была только сладкая боль в паху, и было еще очень твердое убеждение в том, что уж на этот раз все будет отлично, потому что никакие силы — земные и небесные — не оторвут его от Хелен Стоун.

Он застонал и едва не переломил ее пополам — так сильно выгнулась она в его объятиях. Одежда стала тесной, грубой, жаркой, обжигающей одним прикосновением. Теперь сам Клайв яростно отвечал на неумелые поцелуи Хелен, а руки его между тем торопливо бродили по ее телу, расстегивая, отбрасывая, раздвигая, нетерпеливо избавляясь от этого кошмарного махрового панциря. Сейчас Клайв сравнил бы его с кольчугой средневековых рыцарей — слишком невыносима была сама мысль о какой-либо преграде между их телами.

И ненавистная ткань упала на пол, а пальцы с облегчением заскользили по нежной коже, по сравнению с которой не то, что махровый халат — батист, будь он проклят! — был грубой дерюгой и ничем иным. Пальцы Клайва с восторгом ласкали полушария упругой груди, терзали маленькие напряженные соски, скользили вниз и вверх, вбок и снова вниз, он изучал прекрасное тело, оказавшееся в его объятиях, и восторг наполнял жилы расплавленным золотом, а сердце пело, словно птица, и не было ни ночи, ни дня, ни сегодня, ни завтра, только здесь и сейчас, с этой женщиной и для нее, а все остальное было так далеко и так неправильно…

Ни одна женщина не творила с ним подобного. Ни одну женщину он не хотел так сильно. Как могло случиться, что они все еще не оказались в одной постели? Неужели только из-за корпоративной этики?

Он это исправит и немедленно!

Клайв почти нес ее, Хелен переступала лишь на цыпочках, но ей не было дела до того, что ждет ее за спиной. Она пила поцелуи Клайва, как путник пьет воду, выйдя из пустыни в оазис…

К счастью, диван неожиданно оказался совсем рядом. Хелен глухо ойкнула, когда споткнулась об него, но Клайв был настороже и подхватил ее, чтобы уже через миг бережно опустить на мягкую поверхность. И все это время он панически боялся, что сейчас она опомнится, упрется руками ему в грудь, прогонит его от себя, а тогда он просто умрет…

Этого не случилось. Девушка с возрастающей страстью отвечала на его ласки и поцелуи, раскрывалась ему навстречу, словно цветок, обвивала его шею нежными руками, и Клайв тонул в этих душистых объятиях.