– Нет, ты не понимаешь! – с жаром говорил Том. – Театр – это отживший вид искусства, ему давно пора на свалку. Его место в современном мире заняло кино. И, если бы у меня была возможность сниматься, я бы бросил все и схватился за нее, как за соломинку, какой бы тонкой она ни была.

– А я говорю, это ты не понимаешь: в театре ты играешь подряд около часа, ты на сцене, ты живешь чужой жизнью.

– Да? Много ты видела спектаклей, в которых актер все время находится на сцене? Это же чаще всего трех-, пятиминутные выходы, а между ними ты поправляешь грим, костюм, и это вырывает напрочь из обстановки. Никакой чужой жизни ты не проживаешь, а просто вкрапляешься в нее и от этого только чувствуешь еще большую неудовлетворенность. Ведь каждый человек по жизни актер. Все играют роли. Даже мы сейчас перед друг другом. Даже сами перед собой. Не играют младенцы и умственно отсталые.

– Весь мир – театр, и люди в нем актеры, – процитировала Молли. – В этом я с тобой согласна.

– Шекспи-и-ир… – протянул Том. – Во времена Шекспира театр был оправдан, являясь единственным наглядным динамическим видом искусства. Но теперь все. Ему конец. Кто мы такие? Актеры провинциального театра, о которых никто не знает и никто никогда не узнает. Режиссера нашего жалко: с его преданностью делу такие фильмы можно снимать! Жизнь вообще странная штука… Нет, на сцене мы перевоплощаемся, но жизнь требует от нас куда большего мастерства. Живем мы постоянно, а в театре играем в главных ролях максимум минут пятьдесят. И порой не накричать на младшего брата, когда он того заслужил, не обидеться на близкого человека, не начать пререкаться с торговцем хот-догами, когда он положил одну сосиску вместо двух, не поссориться с родителями, с родными, какими бы они ни были, – куда большее искусство, чем любое сценическое перевоплощение. Если ты так уж хочешь жить чужой жизнью, подай слепому, отведи домой пьяного. Ведь по сути каждый раз, сближаясь с новым человеком, мы отчасти начинаем жить его жизнью. Не ставь сцену во главу угла, это глупо. В театре ты не отвечаешь за поступки персонажа и, войдя в образ, не можешь в нем жить, потому что не можешь действовать самостоятельно. А в жизни каждое твое слово, каждое движение может привести к необратимым последствиям. На то она и жизнь.

Молли слушала с открытым ртом. Вот это простоватый мальчик! Вот это лекция! Оказывается, веселость, доброжелательность, добродушие Тома – это не просто черты характера, это результат четкой, продуманной жизненной позиции.

– Я подумаю над твоими словами, Том. А сейчас давай спать.

Ей очень хотелось прервать этот затянувшийся разговор. Да и вообще, Том в каком-то смысле припер Молли к стенке, крыть было нечем. На мгновение даже блеск сцены померк в глазах Молли: ведь правда – жизнь куда более важное пространство. И люди кругом живые, настоящие. И решения более ответственные.

Однако Том не мог переключиться сразу, спор его увлек.

– Знаешь, я себе взял за правило: не играть на сцене, когда в жизни много неулаженных проблем, ведь жизнь, как основа, только имея прочный фундамент, можно перевоплощаться. Иначе… пока будешь трудиться там, здесь все развалится. И поправить уже не сможешь, потеряешь себя. Реши для себя точно, кто ты, а потом играй чужие роли.

Разговор становился все более странным и как будто обрел конфронтационный характер. Вероятно, Том тоже почувствовал это и резко оборвал сам себя:

– Что-то мы заболтались, уже двенадцать, и вправду нужно ложиться. – Ему на глаза попались чашки на полу. – Как думаешь, – прежняя добродушная улыбка осветила его лицо, – это еще можно пить или лучше не стоит?

Молли, проследив направление взгляда, всплеснула руками.

– А я так старалась! – В ее голосе прозвучало искреннее сожаление. – Но… – она усмехнулась, – мы ведь еще не знаем, не выйдет ли нам пицца боком. Так что лучше не стоит.

Толкаясь, вырывая друг у друга тарелки и чашки, дурачась всеми возможными способами, они собрали посуду и наконец вышли из комнаты.

Марианна улыбалась, глядя на все это. Она была права. Как всегда права! Увиденное никак не подходило под определение «влюбленные». Коллеги – да, друзья – да, но… Хотя постель сейчас покажет все.

Вернулась Молли и принялась разбирать кровать: сложила покрывало, взбила подушки. Переоделась в футболку, которая, скорее всего, была бы велика даже Джеральду. Марианна, рискуя свалиться, потеряв равновесие, зажала рот руками, чтобы не выдать себя смехом. Умора: девушка собирается соблазнять мужчину – и надевает такое! Нет, это уже не укладывается ни в какие рамки, вряд ли найдется парень, способный завестись от столь «эротичного» наряда.

Дальше последовали еще более неадекватные для влюбленных действия: Молли расстелила свернутое было покрывало на полу и, взяв одну из подушек, кинула ее на импровизированное ложе. Потом улеглась, поджала колени и прикрылась свитером, явно доставшимся ей в наследство от кого-то из безразмерных родственников или друзей.

Прошло минут десять, и вернулся Том. Сперва он даже не заметил хозяйку дома и позвал:

– Молли, ты где?

Молли, приподнявшись на локте, улыбнулась ему из-за кровати:

– Здесь, я тебе постелила, ложись.

– Мне? На кровать?

Замешательство, на этот раз вовсе не разыгранное, тут же сменилось миной уверенности: недолго думая, Том просто поднял Молли на руки и уложил на кровать.

– Ты будешь спать здесь, а я на полу.

Когда Молли осознала суть произошедшего, было уже поздно: Том вытянулся на покрывале во весь рост, всем своим видом демонстрируя, что теперь его домкратом не поднимешь.

Но Молли и не подумала отступиться.

– Ты мой гость! – В ее голосе зазвенела неподдельная досада, даже негодование. – Немедленно ложись на кровать, я настаиваю.

– Насколько я знаю, – даже не поворачивая головы в ее сторону, парировал Том, – гостям обычно предлагают самим выбрать, где спать и как спать. Вот я и выбрал. Обожаю твердую поверхность.

Молли встала на кровати во весь рост и решительно выставила вперед правую ногу.

– Что-то я не припомню у тебя склонности к аскетизму. Может, еще гвоздей насыпать или битого стекла?

– Аскетизм и йога разные вещи, не надо путать, – иронически поправил Том, продолжая невозмутимо изображать коврик.

Он заложил руки за голову и теперь пристально рассматривал потолок. Настолько пристально, словно отныне это стало делом его жизни.

– Мы ушли от темы! – возмутилась Молли. – Повторяю в последний раз: кровать расстелена для тебя. Ложись сию же секунду!

– Или что? – Том наконец снизошел до взгляда в сторону собеседницы.

– Или… или… – Молли смешалась, вероятно пытаясь представить, что бы такое она могла сделать с парнем, не желающим подниматься. – Или я тоже лягу на пол с другой стороны кровати! – Молли просияла: как это она раньше не додумалась? – Вот смотри! – И, скинув с кровати одеяло и подушку, она легла на пол, прикрыв ноги все тем же свитером.

Теперь подскочил Том.

– Тебе нужно играть роль ослицы, очень реалистично получится!

Он снова хотел подхватить Молли на руки, но не тут-то было: раз! – и девушка оказалась под кроватью.

– Здесь грязно. – Свисавший край простыни слабо колыхнулся от громкого чиха, последовавшего за этой фразой. – И неуютно. Но вылезу я только при условии, что останусь спать на полу.

Том развел руками и направился к своей «лежанке»:

– Ослица!

– Осел! – не осталась в долгу Молли, выбравшись из-под кровати. – Так будет честно. Обоим одна и та же степень комфорта. Потуши, пожалуйста, свет.

Том на пути к выключателю стал что-то бурчать, но Марианна уже не слушала. Сейчас в комнате станет темно, и тогда ее силуэт отчетливо обозначится в окне. Так и инфаркт получить недолго, Джерри не перенесет смерти возлюбленной, особенно теперь, когда ясно, что этот Том всего-навсего друг.

И Марианна, напуганная перспективой попасться ничуть не меньше, чем байкерами, в мгновение ока оказалась на земле. Правда, треск кустиков, на которые она приземлилась, добавил экстрима: вряд ли Молли и Том его не услышали, но это было уже не важно, потому что мисс Интуиция припустила во все лопатки. Теперь ночь не казалась ей страшной, напротив – романтика, да и только! Прямо шпионский детектив. И главное – какая новость для Джерри!