Тень оказался на редкость смышленым и быстро научился читать и писать. Больше всего он полюбил чтение и не пропускал ничего: от баночных этикеток до старых газет, моих книжек и даже томика Шекспира, в котором никто из нас ничего не понимал, не говоря уж о маминых кулинарных рецептах и папиных каталогах. Его любимой книгой стала Библия, и он дважды одолел ее от начала до конца!

– Белый человек никого и ничего не уважает, – сказал он как-то вечером, прочитав двадцать седьмую главу книги Матфея, в которой рассказывалось о распятии на кресте Иисуса. – Мало ему, что он убивает бизонов, индейцев, своих белых братьев, так он и своего Бога тоже не пощадил!

Тень обожал мою маму и не скрывал этого. Он часто приносил ей подарки. То мягкие мокасины из кожи оленя, то какое-нибудь немыслимое ожерелье из бирюзы и серебра, то затейливые гребешки для волос. Я не сомневалась, что он босым прошелся бы по горячим углям, попроси его об этом мама. Каково же было мое изумление, когда в один прекрасный день он отказался принести ведро воды из колодца.

Я таращила на него глаза, а он раздулся, как лягушка, и ледяным тоном проинформировал нас, что такая черная работа, как вода, хворост, лечение, шитье, стирка, еда и маленькие дети, находится в ведении скво, и ни один охотник НИКОГДА не будет ее выполнять, если рядом есть женщины. Еще он выразил нам свое удивление, что наш папа работает в поле, когда у него в доме взрослые и здоровые жена и дочь.

– У нас обязанности распределяются по-другому, – спокойно проговорила мама, никак не отреагировав на его выпад.

Однако я обратила внимание, что она больше ни разу не попросила его сделать что-нибудь из так называемой женской работы. Когда же я пристала к ней с расспросами, то она заявила, что считает в порядке вещей учить Тень чтению и письму, и даже поведению за столом, но вторгаться в привычный ему образ жизни она не намерена. С грустью она заметила, что в один прекрасный день Тени предстоит стать воином и ему будет трудновато жить жизнью шайенов, если он воспримет слишком много чужих привычек.

Папе не пришлись по душе частые визиты Тени, но он старался быть гостеприимным ради мамы. Частенько, когда Тень уже скакал домой на своей кобыле, он ворчал, что мы пригреваем змею на груди… Не знаю, что он имел в виду.

– Черт побери, Мэри, – услыхала я как-то вечером, – этот полуголый дикарь скоро станет охотником, а наша Анна, надеюсь, леди.

– Ты прав, Кудряшка, я с тобой совершенно согласна, – спокойно сказала мама.

Папа громыхнул по столу кулаком.

– Ты прекрасно все понимаешь, Кэтрин Мэри Кинкайд, – крикнул он. – Ты знаешь, о чем я говорю.

– Не глупи, – донесся до меня ласковый голос мамы. – Анна не собирается с ним бежать.

У меня перехватило дыхание от неожиданности. Неужели папа в самом деле этого боится? Зачем мне убегать с Тенью? Я с хохотом выскочила из своего укрытия. Я и Тень! Вот смешно-то! Мне тогда было всего одиннадцать или двенадцать лет, но я отлично знала, за кого хочу замуж. Он должен был быть высоким, красивым и богатым, а еще жить на большом ранчо в Медвежьей долине и выращивать чистокровных лошадей. Мы нарожаем кучу ребятишек и будем ездить в Нью-Йорк, где я накуплю себе уйму красивых платьев – шелковых, парчовых, кружевных, – и мы будем ходить в театр и обедать в дорогих ресторанах с креслами, обитыми бархатом, и хрустальными люстрами. А еще у нас будет роскошная коляска, запряженная великолепной черной парой отборных рысаков…

О, у меня были весьма честолюбивые планы для девочки в столь нежном возрасте, и, можете не сомневаться, полуголому невежественному индейцу в них не было места!

Когда Тени исполнилось четырнадцать лет, он вместе с другими мальчиками-шайенами стал готовиться к тому, чтобы стать настоящим воином, поэтому мы все реже и реже видели его.

К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, а Тени пошел шестнадцатый год, наши встречи почти прекратились. Должна признаться, я очень по нему скучала, но, думаю, больше всего его недоставало маме.

1872–1874

В то лето, когда мне исполнилось тринадцать, у нас появились соседи. Папа недовольно заметил, что в Медвежьей долине становится шумновато, но на самом деле он радовался не меньше нас с мамой. Приятно было сознавать, что мы больше не единственные белые люди в наших краях.

У наших новых соседей Эда и Клер Бердин были два сына – Джошуа шестнадцати лет и Орин – четырнадцати. Крепкие симпатичные ребята, высокие, светловолосые, голубоглазые, они умели веселиться и ладить друг с другом и окружающими. Мы прекрасно проводили вместе время. Взрослые многого от нас не требовали и, покончив утром с делами, мы были вольны до вечера кататься на лошадях, исследовать наши владения и плавать в речке. Часто мы уходили в лес. Джош и Орин то и дело принимались бороться, а то старались перещеголять друг друга в лазании по деревьям и перепрыгивании через камни. Естественно, они хотели показать себя передо мной. А мне нравилось быть в центре внимания. Да и какой девчонке не понравилось бы?

Я тоже хвасталась, чем могла, например, отлично испеченным хлебом, джемом или яблочным пирогом, получавшимся у меня не хуже, чем у их мамы. Вот уж они удивлялись!

Однако мои кулинарные таланты меркли в их глазах перед моими охотничьими талантами. Никогда не забуду, как мы вместе отправились на охоту. Я тогда поспорила с Джошем и Орином, что первая отыщу олений след, и мне это удалось. А уж когда я свалила самца одним выстрелом и освежевала его, у них и вовсе отвалилась челюсть.

Я забавлялась тем, что давала им немыслимые поручения, лишь бы поглядеть, с какой охотой они старались мне услужить. Один раз мы нашли в лесу медвежонка, и я попросила Джошуа принести его мне.

– Не глупи, – ухмыльнулся он. – Ты все равно, не можешь забрать его домой.

– А он мне дома и не нужен, – стояла я на своем. – Просто мне хочется подержать его на руках. Он такой смешной.

– Я тебе принесу, – тотчас вызвался Орин и с воинственным воплем, который наверняка оценили бы гордые южане, бросился к ничего не подозревавшему малышу. Схватив его одной рукой, он, размахивая другой, помчался обратно, очень довольный собой.

Однако не успел он сделать и нескольких шагов, как за его спиной раздался могучий рев и из чащобы появилась мать медвежонка, разъяренная нападением на ее чадо и потому угрожающе выставившая вперед острые желтые клыки в пятнах алого сока каких-то ягод. Я ужасно испугалась!

– Беги, Орин! – завопила я в страхе.

При виде взбешенного зверя он как будто на мгновение прирос к земле, и я опять завопила, потому что еще немного, и медведица разорвала бы его на моих глазах.

– Дурак, брось медвежонка! – первым пришел в себя Джош. – Анна, беги домой!

Должна признаться, следующие несколько минут я бежала как угорелая к речке, то и дело оглядываясь, чтобы посмотреть, как там Джошуа и Орин. Избавившись от медвежонка, Орин что было мочи тоже припустил следом за мной, а за ним, чуть не дыша ему в затылок, бежал Джош.

Медведица словно бы не заметила своего малыша, решив, по-видимому, во что бы то ни стало догнать нас, но он, на наше счастье, обиженно запищал, и могучая зверюга легко, почти как балерина, развернулась и затрусила обратно.

Я бежала, пока не свалилась без сил на берегу реки, судорожно хватая ртом воздух. Теперь, когда опасность миновала, мне вдруг стало смешно.

– Ой, Орин, – восклицала я между приступами неудержимого хохота, – ты бы видел себя, когда она появилась из кустов!

– Смешно, да? – довольно добродушно отозвался он. – А если бы она меня разорвала на кусочки, небось, плакала бы сейчас.

– Плакала бы, – не стала возражать я. – Все глаза бы себе проплакала.

– Эй, Джош, она в меня влюблена, – похвалился Орин и, встав передо мной на одно колено, со смешной важностью взял меня за руку. – Анна, ты прекраснее всех на свете. За одну только улыбку твоих рубиновых губ я готов влезть на самую высокую гору, нырнуть в самую глубокую реку, я готов защищать тебя от всех опасностей по гроб жизни, но только, пожалуйста, не заставляй меня больше ловить медвежат.