Были попытки задержать нас на р. Неман. В 9.00 при подходе к одной из переправ наш 145-й кавалерийский полк, которым командовал молодой, впервые участвовавший в бою офицер Карпенко, вынужден был вступить в бой с поляками. Вначале Карпенко немного растерялся, но затем, когда появился командир корпуса на его участке и приказал поддержать полк артиллерийским огнем, он выправил положение и выполнил задачу.

Уже спустя час 145-й полк, а за ним и другие части, перейдя Неман, двинулись дальше.

Выполнение задачи шло успешно. Становилось ясно, что можно двигаться быстрее установленного темпа. В связи с этим было принято решение к исходу дня вступить в г. Новогрудок, родину великого польского поэта Адама Мицкевича (по плану выход сюда намечался лишь на следующий день). От корпуса была выделена подвижная группа в составе 31-го танкового полка 11-й кавалерийской дивизии, мотострелкового батальона и зенитно-пулеметного эскадрона. К 20.00 17 сентября, совершив почти 100-километровый марш от границы, подвижная группа вступила в Новогрудок.

Вначале мы наблюдали странную картину — на улицах ни души, город опустел, везде тишина. Польские националисты накануне нашего прихода успели поработать и напугали население россказнями о жестокости Красной Армии. Но эта ложь жила очень недолго. Когда осторожные жители убедились, что наши танки и пулеметы не стреляют по домам, а наши солдаты приветливо улыбаются, народ повалил на улицу, несмотря на поздний час, возникла импровизированная демонстрация. Появились и цветы, которые женщины и девушки преподносили нашим воинам. Сначала редко, а затем чаще стали раздаваться приветственные возгласы. Мы проходили по городу, а со всех сторон на польском, белорусском и русском языках неслось: Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Советский Союз!.

Вступив в город с передовым отрядом, я вынужден был принять на себя функции начальника гарнизона и издать приказ, временно регламентирующий жизнь города в соответствии с порядками военного времени. В приказе было обращение к населению продолжать нормальную жизнь с тем, чтобы работали предприятия, магазины и т. д.

После занятия Новогрудка 31-й танковый полк и пехота из подвижной группы были выдвинуты вперед на 3–4 км западнее и юго-западнее для обеспечения выдвижения главных сил корпуса, которые уже были на подходе к городу.

В сопровождении начальника новогрудской полиции и его адъютантов, которые встретили меня еще на подступах к городу, вместе с комиссаром корпуса Щукиным и адъютантом Егоровым мы выехали проверить, как расположился танковый полк. В качестве охраны нас сопровождали две бронемашины — одна впереди, другая позади нас. Не успели мы выехать за город на шоссе, ведущее на юго-запад, как нас осветили огни автомашины. За ней двигалась целая колонна. Я приказал командиру бронемашины, шедшей впереди, изготовить пушку и пулемет и остановить неизвестные машины.

Из передней машины вышел франтоватый полицейский офицер и на мой вопрос: Кто вы такой? Куда следует колонна? отрапортовал: Я начальник барановичской полиции. Следую по приказанию начальства в г. Лида.

После небольших препирательств со стороны начальника барановичской полиции его люди были обезоружены и задержаны.

Утром 18 сентября я вновь был в г. Новогрудке. К этому времени все боевые части корпуса уже прошли этот рубеж и лишь тылы подтягивались к городу. Вскоре сюда прибыл секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономарепко и с ним член Военного совета Белорусского фронта [5]дивизионный комиссар И. 3. Сусайков. Я доложил им обстановку и о том, что было уже сделано по организации временного гражданского управления в городе, а также о принятых мерах по вылавливанию оставшихся вражеских элементов. Всю ночь 17-го, затем 18 и 19 сентября в городе то и дело возникала стрельба. При вылавливании бандитов мы потеряли несколько человек красноармейцев и командиров.

После стокилометрового марш-броска, который осуществили части корпуса в течение 17 сентября, нужен был не столько отдых для бойцов, сколько приведение частей в порядок, проверка боевой техники, заправка горючим, пополнение боеприпасами, подтягивание тылов и т. д. На это было решено потратить часть дня 18 сентября.

В соответствии с общей задачей, поставленной корпусу, были объединены все наши танковые полки в одну подвижную группу, с тем чтобы ускорить продвижение на запад и уже на следующий день овладеть городом Волковыском, а затем городами Гродно и Белостоком. Это решение командования корпуса утвердил командующий конно-механизировапной группой И. В. Болдин.

Все шло в основном хорошо, однако не без некоторых шероховатостей и неприятностей. Проверяя подготовку танков к дальнейшему походу, я обнаружил, что горючего остается мало, хватало только до Волковыска, если танки использовались только как средство передвижения. Но ведь они являются боевыми машинами, должны вести бой и в любую минуту быть готовы к движению. Служба тыла фронта медленно развертывала свою деятельность и не успела своевременно подвезти горючее к быстро ушедшим вперед частям.

Решено было из каждых трех машин одну оставить совершенно без горючего и передать двум остальным. Таким образом, две трети танков и бронемашин становились полностью боеспособными. Треть же машин оставалась на месте без горючего и должна была дождаться его подвоза, а затем двигаться вслед за передовыми частями. Само собой разумеется:, что переливание горючего потребовало известного времени.

Кроме этого, обстановка усложнялась еще и тем, что в ночь с 18 на 19 сентября были обнаружены шесть колонн польских войск, двигавшихся из Слонима в направлении на Лиду, перерезая в нескольких местах наши маршруты. Возможны были ночные столкновения.

Когда уже все было готово к выступлению, во втором часу ночи 19 сентября в район нашей вновь созданной танковой группы прибыл член Военного совета конно-механизированной группы Т. Л. Николаев. Неожиданно пришлось выслушать упреки в медлительности продвижения.

— Двигайтесь с танками за мной. Я буду впереди, — приказал в заключение разговора Николаев.

Я предупредил его, что впереди польские войска, с которыми в любой момент возможно столкновение, поэтому ему лучше бы не ехать впереди войск, тем более без надежной охраны. Но это мое замечание Николаев не принял во внимание и приказал своему шоферу двигаться. Закончив с заправкой горючим и отдав распоряжение полкам на марш в направлении Волковыска, до которого оставалось свыше 100 км, я сел в машину, где были уже комиссар Щукин и представитель Генштаба. Колонны следовали за нами.

Впереди нас двигалось боевое охранение: взвод бронемашин, затем четыре счетверенных пулемета на полуторатонках и взвод быстроходных танков. Стояла темная ночь. Накрапывал мелкий дождик, дул не сильный, хотя насквозь пронизывающий ветер, но настроение оставалось хорошим.

Едва мы проехали 6–7 км, как на дороге увидели машину Николаева, окруженную польскими офицерами, которые учинили ему форменный допрос. Наше охранение — броневики, а затем и моя машина — подошли к голове колонны польских войск. Заметив нас, несколько офицеров подняли руки, подавая знак остановиться, и быстро направились к нам.

Я спокойно вышел из машины, посмотрел, не видно ли наших танков, которые следовали за нами. Шум был слышен, но поворот дороги пока скрывал их, затем быстрым шагом, решительно направился к группе офицеров, окруживших Николаева. Один из них наполовину по-русски, наполовину по-польски резко крикнул мне: Руки вверх, вы пленный! Я сделал вид, что ничего не понял и попросил повторить по-русски. Мне нужно было выиграть несколько минут.

Поняв мой маневр, командир зенитно-пулеметного эскадрона старший лейтенант Габитов направил счетверенные пулеметы вдоль польской колонны. Броневики в это время тоже стали поворачивать свои башни и готовиться к открытию огня.

— Кто начальник колонны? — спросил я в упор офицера, стоявшего ближе всего ко мне.