В следующем 1850 году опять попробовали пробраться в ту же сторону; к ним присоединился и обращенный Сечеле; но надежда снова обманула Ливингстона. Некоторые из путешественников заболели лихорадкой, а упряжные волы были чуть не все истреблены ядовитой мухой, называемой цеце. Надо было спешить кое-как воротиться.

Муха цеце, glossina morsitans, которая всегда играет замечательную роль во всех рассказах о путешествиях но Африке, не более нашей обыкновенной мухи, буроватого цвета, как пчела, с тремя или четырьмя желтыми полосками на брюшке. Её жало нисколько не вредно человеку: но если она ужалит вола или лошадь, то им нет спасения. Замечено также, что и диким животным цеце не опасна, и даже не вредит телятам, которые сосут ещё своих маток. Эта муха водится только в некоторых, резко ограниченных полосах; Ливингстон сам видел, что южная сторона реки Хобе была ими населена, а противоположный берег свободен, так что волы совершенно безопасно наелись на расстоянии 70 шагов от смертельных своих врагов. Сначала ужаление цеце не производит на вола никакого особенно вредного действия; но через несколько дней после того являются признаки болезни. Вол худеет со дня на день больше и больше, и через несколько недель или месяцев, ослабев окончательно, умирает. Нет никакого средства против такого бедствия. Там, где скотоводство — единственное богатство народа, можно себе представить, какое несчастье может случиться, если стада как-нибудь забредут за безопасную черту, в полосу, населенную ядовитой мухой: тогда племя богатое может разом потерять все и терпеть ужасный голод.

Путешественника, у которого волы тянут фургон и в то же время обеспечивают своим мясом его продовольствие, в случае неудачной охоты, легко может умереть с голоду, если эта  зловредная муха попадется ему на дороге.

V.

Только  что Ливингстон с своими   товарищами вернулся с дороги после второй неудавшейся экспедиции, как приехали на станцию Колобенг люди, посланные от Себитуане, к которому именно и хотел добраться Ливингстон. Себитуане знал об обеих попытках миссионера ехать к нему, и потому прислал в подарок значительное  число  волов трем подвластным ему начальникам, мимо селений которых приходилось бы ехать нашим путешественникам,  чтобы они не препятствовал и, j а еще помогали экспедиции миссионера.

До этих подарков,  начальники в самом деле всячески мешали Ливингстону проникнуть внутрь страны, потому что им хотелось одним сохранить все выгоды сношения с европейцами.

Ободренный таким настойчивым призывом, в начале весны 1851 года, Ливингстон, с другом своим Освелем, отправился в путь, с твердым намерением  окончательно  устроить станцию миссионерства посреди вновь открытых племен. Ливингстон взял с собой жену и детей, решившись с ними остаться посреди дикарей и пустынь Африки.

Наши путешественники заметили с удивлением целую цепь болот, покрытых соляными кристаллами; одно из этих болот тянулось на 175 верст в длину, а в ширину было верст 25. По ошибке проводника, путешественники шли по самой безотрадной стороне пустыни, безо всякой растительности; только кое-где высовывались малорослые кусточки, ползущие но песку; однообразное безмолвие степи не оживлялось ни голосом птички, ни полетом насекомого. Проводник признался, наконец, что сам не знает куда ведет, и вдобавок, на четвертый день скрылся. К счастью маленького каравана, Ливингстон заметил следы носорога, который никогда не уходит далеко от воды. Отпрягли волов, и некоторые из прислуги пошли по следам животного, в уверенности, что найдут поблизости хоть какую-нибудь лужу.

Пять дней  прошли  в этом  направлении, пять ужасных дней для отца, который видел, что истощается маленький запас воды, тщательно сохраняемый для детей. Ни упрека, ни ропота не произнесла бедная мать; но несколько тихих слез доказывали её отчаянные опасения о судьбе всех дорогих её сердцу.  Наконец, на пятые сутки, явились посланные с хорошим запасом воды.   Возвратился с ними и бежавший проводник, и все потянулись к берегу Чобе (Линьянти),  широкой  и   глубокой реки, которая течет в Замбези. При этой реке расположено  селение Линьянти, местопребывание Себитуане, царька племени макололо.

Прием, сделанный миссионеру, явно показывал расположение и нетерпение, с которым он желал видеть у себя Ливингстона. Себитуане просил позволения присутствовать при служении обедни, которую Ливингстон назначил на другой день после своего пpиезда, и совершил в присутствии царька и всего села.

«Рано, до рассвета,— рассказывает Ливингстон,— Себитуане пришел и сел с нами у разведенного огня и рассказал нам историю своей прошедшей жизни.

«Себитуане был, несомненно, самый замечательный человек из всех негров, каких только мне случалось встречать. Ему было около сорока пяти лет; высокий рост и геркулесовское телосложение показывали много силы: цвет лица оливковый, и голова с небольшой лысиной. В обращении он обыкновенно холоден и осторожен; но с нами обошелся очень приветливо и отвечал на все с такой откровенностью, какой я не находил в сношениях моих ни у одного из черных начальников. Себитуане был самый храбрый воин во всем краю и всегда сам предводительствовал своим войском во всех сражениях: хотя это было против общего обыкновения страны, но он пренебрегал обыкновениями и не действовал никогда по примеру других. Часто он воевал, и всегда счастливо; но к чести его надо сказать, что война не составляла для него удовольствия: он воевал не для славы, а только по необходимости: он вынужден был защищаться от бойеров и других, более опасных врагов, матебеле и их царька Мозелекатси».

В то время, когда Ливингстон увидел Себитуане, он покорил сeбе все мелкие племена, населяющие болотистую местность при впадении Чобе в Замбези. Сосредоточив в этом месте все свои силы, он принимал благосклонно всех, кто искал у него покровительства: он был любим всеми за свою доброту и справедливость. Себитуане был очень доволен, что Ливингстон не побоялся взять с собой свое семейство; он принял это доказательством доверия, которое льстило его благородному характеру.

Себитуане показывал Ливингстону окрестности и предоставил ему выбрать место для основания миссионерской станции где захочет; но вскоре он неожиданно заболел, вследствие давнишних ран. Все предприятия миссионера остановились; и положение Ливингстона было очень неприятно: как чужеземец, он не решался лечить больного, чтоб в случае смерти его не быть обвиненным народом. «Ты хорошо делаешь, — сказал один из туземных врачей Ливингстону, — что не лечишь начальника; народ обвинить тебя, и будет беда».

«После обеда, в день кончины предводителя и начальника народа,— пишет Ливингстон, — я с своим маленьким Робертом пошел навестить его больного. «Подойдите, сказал он, и посмотрите, похож ли я ещё на человека? Пришел мой конец!»

«Видя, что он понимает своё положение, я начал говорить о смерти и о будущей жизни, но один из присутствующих заметил мне, что говорить о смерти не нужно, потому что Себитуане никогда не умрет. Я остался еще несколько минут возле больного, потом хотел уйти: тогда больной поднялся, позвал одного из прислуги и сказал: «Отведи Роберта к Маунке (одной из его жен), чтоб она д ала ему молока». Это были последние слова Себитуане.

Хотя смерть такого могущественного покровителя разрушала на время предположения Ливингстона, но не лишила его благосклонности и дружеских отношений туземцев. Дочь, наследница умершего царька, позволила миссионеру осматривать свои владения.

В противоположность с бесплодными пустынями южной части Африки, эта часть — настоящий лабиринт рек, и туземцы очень верно называют свой край именем, которое в переводе значит: «река на реке». Следуя по главному течению, наши путешественники открыли великолепную  реку Замбези,   которая впадает в Мозамбикский залив, как впоследствии убедился Ливингстон.

Река  Замбези несколько раз переменяет свое название; ее зовут то Либа, то Лиамби, то Замбези.  Все эти названия означают река на разных наречиях племен, которые живут по её берегам.  Ливингстон описывает эту реку так:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: