Научная контрреволюция ХХ века

Если вы задаетесь вопросом, почему наука, на протяжении стольких лет пользовавшаяся высшим доверием даже далеких от нее людей, вдруг в относительно короткие сроки этого доверия лишилась, вполне естественно обратиться к философии и истории. Ответы, даваемые философами, представляются вполне весомыми, чтобы такой поворот общественного мнения объяснить. Научные теории, говорят они, не могут претендовать на истинность; более того: само понятие истины является «трансцендентальным монстром», от которого следует избавлять всякое теоретическое рассуждение. Доподлинно известны лишь экспериментальные факты, а ценность теории — исключительно в том, чтобы экономно объяснить наибольшее количество фактов. Теории при этом сравниваются с футбольными командами, которые должны состязаться друг с другом в честном поединке, объясняя одни и те же факты, а проигрыш в матче отнюдь не подразумевает непригодности теории — ей надлежит совершенствовать свою технику и улучшать свой объяснительный потенциал. Мало кому из ученых, однако, нравились советы философов, и в большинстве своем они старались уклониться от бурных философских дискуссий середины ХХ века о том, что такое наука и какие критерии определяют статус научной теории. Но эти дискуссии и сами со временем утихли, и место Куна с Лакатосом заняли представители нового поколения социологов, которые обратили внимание на то, что и в стенах лаборатории «экспериментальный факт», скорее, «конструируется», чем обнаруживается. Одни и те же слова в разных исследовательских коллективах могут означать совершенно различные вещи, более того: одни и те же слова в рамках одной и той же лаборатории могут означать что-то одно, когда применяются в отношении самой этой лаборатории, и нечто иное, как только речь заходит о конкурентах. Правильное отношение к научным коллективам такое же, как к туземным племенам на тихоокеанских островах: аборигены могут делать что-то полезное, но понять, о чем они лопочут, практически невозможно. Общение с ними должно ограничиваться «зоной обмена», куда мы со своей стороны приносим рулоны ситца и всякие нехитрые безделушки и смотрим, что нам предложат взамен. Даже интеллигентному человеку, воспитанному на идеалах «свободного рынка», уже непонятно, о чем толковали в середине ХХ века философы науки, но по большому счету он с ними согласен: наука мало чем может ему помочь в смысле мировоззрения, зато разнообразные ее приложения приносят плоды чрезвычайно полезные, приятные и удобные. Нельзя сказать, чтобы эти теории понравились ученым больше философских, однако они вполне адекватно отражают эволюцию общественного сознания. Складывающаяся ситуация прямо противоположна той, которую мы привыкли обозначать словами «Научная революция XVII века». На протяжении XVI—XVII веков индуктивно-дедуктивный метод познания, созданный на заре нового времени крупнейшими мыслителями эпохи (Галилеем, Декартом, Бэконом, Ньютоном), постепенно превращался в основу мировоззренческого инструментария любого образованного человека. В новом естествознании, соединившем в себе наглядность эксперимента со строгостью евклидовой геометрии, виделся не свод полезных сведений, а определенный взгляд на жизнь, природу и общество, способствующий и целям познания истины, и улучшению условий человеческого существования. До начала ХХ века естествоиспытатель и философ объединялись, как правило, в одном лице. Расставание культуры с наукой началось с развода естествознания с философией. О нем можно судить хотя бы по словам нобелевского лауреата, одного из самых авторитетных физиков современности Стивена Вайнберга. В его книге «Мечты об окончательной теории» одна из глав так и называется — «Против философии». «Мне неизвестен ни один ученый, сделавший заметный вклад в развитие физики в послевоенный период, работе которого существенно помогали бы труды философов», — пишет он там. И напомнив о замечании Ойгена Вигнера по поводу «непостижимой эффективности математики в естественных науках», добавляет: «Я хочу указать на другое в равной степени удивительное явление — непостижимую неэффективность философии». И это еще мягко сказано: некоторые его коллеги прямо обвиняли Куна во вредительстве, так как им не нравился его тезис о том, что наука не должна претендовать на стремление к истине, а теории нельзя ни доказывать, ни опровергать. Но обвинять философов во вредительстве так же малопродуктивно, как и перевоспитывать общественное мнение. Человек от природы стремится к истине, и ищет ее там, где ему ее пообещают. Дмитрий Баюк, кандидат ф.-м. н., член Американского общества историков науки

Александр Сергеев

Задолго до того, как человек изобрел боевые доспехи, их создала Природа. Вернее, создавала она их многократно, самого разного фасона и из разных «материалов». И хотя позвоночные с самого начала своей истории сделали ставку на внутренний скелет, они тоже породили немало бронированных форм: панцирные рыбы, черепахи, многие динозавры. Но среди млекопитающих существа, закованные в броню, встречаются крайне редко. Представьте теперь удивление испанских конкистадоров, которые среди прочих чудес и диковин увидели в Южной Америке зверей в блестящих доспехах. Не мудрствуя лукаво они назвали их armadillos — «латники». Во многие языки мира это слово вошло без перевода, русские же зоологи подобрали ему эквивалент: броненосцы.

Зоосправка

Броненосцы, армадиллы (Dasypodidae)

Тип — хордовые

Класс — млекопитающие

Отряд — неполнозубые

Семейство — броненосцы (Dasypodidae)

Около 20 видов, объединенных в 9 родов и 5 подсемейств. Длина тела с хвостом у самого мелкого вида (плащеносного броненосца) 15—18 сантиметров при весе около 90 граммов, у самого крупного (гигантского броненосца) — до 150 сантиметров при весе более 50 килограммов. Обитают в основном в Южной Америке, три вида заходят в Северную. Населяют открытые ландшафты. Питаются насекомыми (особенно общественными), наземными беспозвоночными, падалью. Чрезвычайно активны в рытье земли, как в поисках пищи, так и для строительства нор. Некоторые виды наряду с постоянными роют многочисленные временные норы, два наиболее мелких вида полностью перешли к подземному образу жизни. Предпочитают селиться неподалеку от водоемов, хотя способны жить и в пустынях (за исключением каменных). Отлично плавают и ныряют, могут переходить водоемы по дну. Благодаря пониженному обмену веществ и большому объему дыхательных путей могут задерживать дыхание до 6 минут. Основные враги — пумы, койоты, волки, собаки. Во многих странах служат объектом охоты ради мяса (считающегося деликатесом) и панциря, употребляемого на поделки (музыкальные инструменты, декоративные корзинки и т. д.). Преследуются скотоводами, поскольку норы броненосцев нередко становятся причиной увечий и переломов ног у скота. Часто гибнут на дорогах. Большинство видов включено в международную Красную книгу как находящиеся под угрозой. Некоторое время были популярны в качестве лабораторных животных, поскольку броненосцы — единственные животные вне отряда приматов, способные заражаться проказой.

Излюбленный трюк броненосца: резко распрямив все четыре лапы, взмыть вертикально вверх, обескуражив неожиданным прыжком хищника

Сегодня науке известно около 20 видов броненосцев, объединенных в одно семейство. Внешний вид их довольно разнообразен, но главное, что бросается в глаза, — панцирь из роговых щитков. На самом деле это только внешняя часть лат. Под пластинками рогового вещества залегает более прочная костяная броня. Панцирь броненосцев не сплошной: он покрывает тело только сверху и делится на явно различимые детали. В основной части панциря выделяются два крупных щита: плечевой и тазовый. Между ними — наборные части лат, состоящие из нескольких рядов мелких пластинок, которые называются «поясами». По их количеству и определяются многие виды броненосцев: «трехпоясной», «семипоясной», «девятипоясной»... (Впрочем, эти названия не вполне точны: у семипоясных броненосцев поясов реально может быть и шесть, а у девятипоясных — от 8 до 11.) В такие же пластинки «запакован» довольно мощный хвост. Голову покрывает отдельный щиток, не соединяющийся с плечевым. Впрочем, это, скорее, общая схема, которую каждый вид подгонял к своим нуждам и вкусам. Так, например, у плащеносных броненосцев вся спина покрыта рядами отдельных пластинок, а цельные щитки есть только на голове и заднем отделе тела (причем щиток расположен практически вертикально, создавая впечатление, что конец тела у зверька словно бы обрублен), а между ним и спинной броней задорно торчит полоска густой шерсти. За это украшение животных прозвали «кружевными Хуанами».