И что же? Линда Редгрейв даже не соизволила явиться на похороны. Она оказалась слишком занята подготовкой к предстоящему круизу. Прислала большой уродливый венок, и все. И Ларсон, который знал отца всю свою жизнь, тоже не нашел времени приехать, ведь речь шла всего-навсего о каком-то шофере!

Глэдис заставила себя отбросить горькие мысли, хотя было нелегко удержаться ине высказать все наболевшее Ларсону.

Она взглянула на него ипопробовала улыбнуться, чтобы не выглядеть мрачной. Правда, она ожидала, что его заденет тот сарказм, который она вложила в свое замечание, но Ларсон молча смотрел на нее, чуть прищурив глаза. Глэдис стало немного стыдно за то, что она так резка.

— Я думал, ты продолжаешь работать на фирме в нашем городке, — наконец заговорил Ларсон.

Глэдис отвернулась.

— Я ушла оттуда, когда отец умер.

Если бы он знал, какой несчастной она себя почувствовала! Работа, курсы по бухгалтерскому делу — то, чем так гордился отец, мечтая о ее будущем, — все вдруг потеряло всякий смысл. Она не считала бухгалтерию делом своей жизни, была не вполне уверена, что хочет этим заниматься. Поэтому, когда отца не стало, некому было подстегивать ее, и она с легкостью забросила учебу и решила попробовать себя когда-нибудь позже в какой-нибудь другой профессии. Что именно привлекает ее, она еще не определила. Математика ей всегда давалась легко, любые, самые трудные задачи Глэдис щелкала как орешки, можно было бы… Да, впрочем, не сейчас же думать об этом!

— Так почему ты бросила работу? — услышала она вопрос Ларсона.

— Потому что хотела уехать. Тебя устраивает такое объяснение? Или ты собираешься продолжать расспросы?

А сама подумала о том, что у нее были грандиозные планы, связанные с переездом в Лондон. Куда они делись? Почему ничего не удалось осуществить и она оказалась одна-одинешенька в огромном городе, без надежд, без сил, в тоске и отчаянии?

— Послушай, неужели ты думаешь, что отцу было бы приятно, знай он, как ты живешь? — вдруг довольно резко спросил Ларсон.

Он обвел глазами комнату с облупившимися стенами, потертой мебелью и старым ветхим ковриком у камина с поржавевшей решеткой.

— Ты зачем пришел? — обратилась она к Ларсону недовольным тоном, не собираясь больше обсуждать с ним свои дела.

— Я пришел, чтобы немного утешить тебя, понимая, каким тяжелым был удар. И потом, я беспокоился, узнав, что ты бросила работу. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

— А, так значит, забота обо мне вдруг попала в твое деловое расписание? Какое великодушие! — язвительно сказала Глэдис.

Жаль, что в действительности он ни разу не проявил великодушия к отцу и его судьбе. Ларсон даже не поинтересовался, каково тому приходится на службе у его мачехи. А разве он прислушался бы к жалобам отца, когда старик стал уставать и прихварывать? Да что говорить, мог бы и настоять на том, чтобы отец остался жить в коттедже до конца своих дней, ине позволил бы мачехе выгнать его за то, что, как она говорила, старый слуга не справляется с обязанностями. Где же тогда был Ларсон со своим великодушием исочувствием?

Глэдис вспомнила, как отец старался услужить своенравной хозяйке, боясь оказаться без средств к существованию ибез крыши над головой. Если бы его избавили от непосильных обязанностей иоставили в покое, он бы не умер.

Глэдис в задумчивости изучала свою чашку. Чувство горечи иобиды не покидало ее. Она не знала, как справиться с этим.

— Послушай, Глэдис, — сказал Ларсон. — Долго мне еще придется выслушивать колкости? Тебе легче от этого? Тогда валяй, кипятись без всякого на то повода?

— Без повода? — вскричала Глэдис, от негодования она даже вскочила с места. — Да как ты смеешь говорить такое? Что значит кипятись? Да ты понимаешь, что я потеряла единственного близкого мне человека? Яв отчаянии, а ты считаешь, что у меня просто плохое настроение? Отец был для меня всем! Твоя мачеха обращалась с ним как с рабом, а у меня нет повода сердиться? Он постарел и ослабел, а его лишили возможности провести остаток дней в вашем коттедже, который он считал своим домом! Что, нельзя было освободить его от этих дурацких обязанностей? Да он их из последних сил выполнял, боясь, что его выгонят!

Ларсон встал и подошел к окну. Глэдис не видела теперь его лица, но догадывалась, что он сердится, — слишком хорошо его знала.

— Мне не нравится то, что ты сейчас сказала, — бросил он через плечо глухим голосом.

— Можешь не слушать! Уходи!

Он обернулся, и она кивнула на дверь, подтверждая свою решительность. Но Ларсон не двинулся с места, что она отметила с облегчением, поскольку впервые за последние шесть месяцев могла поговорить с кем-то о наболевшем.

— Меня не было здесь три года, — заметил Ларсон, по его голосу чувствовалось, что он едва сдерживается и ему не по душе нападки Глэдис. — Мачеха писала, что дома все нормально, и я верил ей.

— Ты удовольствовался этим? Так, значит, проявлялся твой интерес к родному дому! — с горечью отметила Глэдис. — Как бы обрадовался твой папа, услышав это!

Только что Ларсон стоял у окна, как вдруг в одно мгновение оказался прямо перед ней. Глэдис испуганно опустилась в кресло, а он склонился над ней так близко, что у девушки перехватило дыхание.

— Вот что я тебе скажу, моя девочка! — проговорил он. — Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться с тобой. И не для того, чтобы выслушивать обвинения в том, о чем и понятия не имел!

— За целых три года ты не нашел времени, чтобы приехать и взглянуть самому, как идут дела! Удостовериться, что всем здесь хорошо и спокойно!

— У меня были на то причины! — ответил он.

Он продолжал стоять над ней, держась обеими руками за подлокотники кресла. От его близости у Глэдис даже на мгновение прошла злость и ее охватило совсем другое, волнующее чувство… Но она только еще больше рассердилась, правда, на саму себя.

Надо же! Она решила, что покончила со своим детским увлечением Ларсоном. Так разволноваться может только девочка-подросток! Не хватало испытать все сначала!

Усилием воли Глэдис вернула свои мысли в прежнее русло. Пусть стоит рядом и пытается оправдываться. Что из того? Он должен был интересоваться тем, как идут дела в Грин-хаузе, особенно после смерти его отца. Это его святая обязанность, о которой он, очевидно, просто забыл. Но как можно забыть о тех обещаниях, которые дал его отец своим старым слугам? Он, Ларсон, должен был позаботиться о том, чтобы они были выполнены.

Старый мистер Редгрейв пообещал ее отцу этот коттедж. Правда, это было джентльменское соглашение — и хозяин и его слуга были старыми добрыми друзьями. Они иногда даже попивали вместе чай и беседовали, вернее делились воспоминаниями о днях молодости.

Ларсон должен был догадаться, что для мачехи подобные соглашения — ничто. Да, она осталась жить в поместье, но дом-то принадлежит ему, Ларсону Редгрейву. Неужели он, с его-то умом, не догадывался о том, на что способна эта алчная женщина?

— Черт возьми, Глэдис, что ты делаешь здесь? — раздался вдруг обескураживающий вопрос.

Глэдис не сразу даже поняла, о чем он спрашивает — мысли ее унеслись далеко.

— Что? — переспросила она.

— Я спрашиваю, — продолжал Ларсон, снова усаживаясь на диван, — как случилось, что ты, умная и образованная девушка, бросила все и оказалась здесь, в Лондоне? Ты училась на курсах, хотя, кстати, могла учиться в университете, и стажировалась в хорошей, престижной компании. Там, насколько мне известно, у тебя дела шли очень хорошо. И вдруг ты все это посылаешь к чертям и переезжаешь сюда. Почему?

— Ты забыл, — ответила Глэдис холодно, — что у меня не было крыши над головой. Твоя мачеха ясно дала понять: чем быстрее я выметусь из коттеджа, тем лучше.

— Черт возьми, почему же ты не написала мне в Нью-Йорк? — воскликнул Ларсон в сердцах.

Он явно нервничал — резким жестом взъерошил волосы, как обычно делал и в детстве. Растрепанный, он выглядел одновременно и сердитым, и обескураженным, причем ничуть не менее привлекательным.