Все видели, что перемены неизбежны. Но кто и как способен их осуществить, не разрушив при этом государство? Ясно, что только император, наделенный Конституцией столь обширными полномочиями. Однако именно в это время Педру II стал постепенно отходить от дел: государь покровительствовал живописцам неоклассического направления, занимался астрономией и ботаникой, изучал древние языки и сочинял стихи, следил за «модным» техническим прогрессом, выписывал специализированные журналы из Европы, да и сам трижды туда наведывался. В обществе кипели страсти, создавались бесчисленные партии и движения, провозглашались лозунги, а «старый добрый» монарх оставался безучастным. Не реагировал даже на выпады и карикатуры в прессе — порой весьма вольные. Престиж короны падал незаметно, но неуклонно.

Дон Педру ди Браганса, милостью Божией и общей волей народа конституционный мо нарх с 1831 по 1889 год. Фото: LIBRARY OF CONGRESS

Решающий удар

В 1860-е годы империи пришлось вдобавок вести серьезную войну — с Парагваем. Эта небольшая страна под властью диктатора Солано Лопеса добилась в XIX веке определенной модернизации и теперь рвалась к морю. На пути оказались Бразилия, Уругвай и Аргентина — нимало не смущаясь, Лопес объявил войну всем трем странам. Казалось бы, ресурсы, силы и территории враждующих сторон были несопоставимы, и все равно в течение долгого времени чаша весов колебалась. Бразильцы, которых поначалу в предвкушении «маленькой победоносной войны» охватил бурный патриотизм, оказались разочарованы. Тем временем военные расходы становились астрономическими, империя увязла в долгах (в первую очередь дому Ротшильдов, который предоставил крупные займы). Начался финансовый кризис. Против правительства выступила даже часть консерваторов. А самые радикальные из либералов открыто основали в Рио Республиканский клуб и выпустили манифест, осуждающий самое политическое устройство державы: основанное на «архаических институтах», оно изолирует Бразилию от соседей по континенту.

Вопрос о том, нужно ли сохранить монархию в принципе, в кругу этих людей незаметно отпал — теперь обсуждалось только, как перейти к республике. Одни высказывались за насильственное свержение Педру II и даже предлагали приурочить его к столетию Великой французской революции. Но большинство все-таки стояло за мирный переход путем изменения общественного мнения.

Только за два отдельно взятых года, между 1870-м и 1872-м, появилось около 20 новых республиканских газет, не говоря о многочисленных клубах. Собрания в них выплескивались на улицы и превращались в митинги. Правда, взгляды сторонников перемен на то, какой именно быть грядущей федеративной республике, очень разнились. Республиканцы Рио, городские обыватели среднего достатка, делали упор на гражданские свободы и справедливое политическое представительство. А вот в Сан-Паулу, где в 1873 году возникла Паулистская республиканская партия (ПРП), возобладали интересы кофейных плантаторов — они больше думали о том, как приумножить свое влияние в провинции и самим принимать решения по максимально широкому кругу вопросов. На одном из съездов ПРП обсуждалась даже тема полного отделения Сан-Паулу.

Был пункт, объединявший большинство республиканцев, — требование окончательно отменить рабство. Рабов в империи «накопилось» очень много, около полутора миллионов (десятая часть населения),  и труд их не приносил уже особой выгоды. Сам Педру II был сторонником освобождения невольников, однако проводить его, с императорской точки зрения, следовало медленно и строго в рамках законов. Впрочем, они и принимались один за другим, ограничение следовало за ограничением, но до решающей точки дойти никак не удавалось.

Дона Изабелла ди Браганса (1846—1921), принцесса Бразильская и регентша в отсутствие отца, Педру II. С 1889 года и до конца жизни — глава Императорского дома в изгнании. Фото: LIBRARY OF CONGRESS

Аболиционисты же в 1880-х годах перешли от пропаганды к делу: тут и там возбуждались судебные тяжбы против рабовладельцев (адвокат и журналист Луис Гама, сам сын плантатора и черной рабыни, вызволил таким образом из неволи около тысячи человек). Устраивались массовые побеги с плантаций… Во всем этом участвовали лучшие представители нации: адвокаты, журналисты, писатели, владельцы типографий, отказывавшиеся печатать памфлеты идейных противников, ну и, конечно, люди, которые обеспечивали переброску негров и снабжали их продовольствием.

В 1887-м к кампании за отмену рабства присоединились сразу две крупные партии — либералы и ПРП. За ними сказали свое слово и военные: маршал Деодору да Фонсека сначала попросил освободить регулярные части от участия в экспедициях по поимке беглых, а затем, когда это прошение было отклонено, заявил, что солдаты все равно не согласятся пятнать воинскую честь. Император как раз находился тогда в Европе, и регентские обязанности исполняла (уже не в первый раз) его дочь принцесса Изабелла. Она вняла доводам аболиционистов и решила одним махом разрубить гордиев узел.

13 мая 1888 года появился «Золотой закон». Рабство в Бразилии отменялось полностью и без всяких выкупов. Долгожданный шаг, который по замыслу инфанты должен был еще и спасти монархию… Но на деле он нанес ей решающий удар. Монархия потеряла поддержку последних и главных союзников — плантаторов «старого образца». Потерпев по милости регентши огромные убытки, многие из них разорились. И им ничего не оставалось делать, как  перейти под знамена своих вчерашних противников. Видный аболиционист (и при этом убежденный монархист!) Жозе ду Патросинью потом назвал их «республиканцами 14 мая», намекая, что они перешли в оппозицию к империи на следующий же день после отмены рабства. И даже те, кто остался лоялен Педру II, не желали грядущего воцарения его решительной дочери. Ее муж-француз, граф Гастон д’Э (Бурбон из Орлеанского дома), был очень непопулярен в бразильском обществе. Одна мысль, что со временем он может оказаться супругом императрицы, увеличивала число если не прямых республиканцев, то по крайней мере сочувствующих будущей смене режима.

Так обстояли дела в конце 1880-х. Ощущение неопределенности, казалось, витало в воздухе. И тут на авансцену политики вышли новые действующие лица — военные.

Кто спасет нацию?

До середины XIX столетия армейское сословие оставалось в Бразилии, как и в большинстве других стран, весьма закрытым и элитарным. Но в течение долгого правления Педру II социальный состав офицерства изменился. Платили в армии немного, продвижение по службе затягивалось, так что аристократы мало-помалу перестали стремиться к военной  карьере, а те, кто все же ее избирал, часто были недовольны.

Такое положение серьезно изменила Парагвайская война. Во-первых, проверенные в боях товарищи по оружию теперь начали ощущать себя носителями особого корпоративного духа, недоступного погрязшим в коррупции гражданским. Во-вторых, они ощутили вкус к политике — ведь одержанные ими победы оказывали большое влияние на власть, и это понимали все. «В жизни у меня был лишь один покровитель — парагвайский диктатор Солано Лопес, — говорил на склоне лет маршал Деодору да Фонсека. — Ему, зачинщику войны, я обязан карьерой».

С другой стороны, как водится, прошедшие фронт ветераны зачастую считали, что заслуги их недооценены нацией и правительством. Горечь этого чувства естественным образом толкала их в лагерь республиканцев и аболиционистов.

А среди воспитанников элитной Военной школы Прайя Вермелья в Рио-де-Жанейро, где преподавалась не только тактика, но и философия, появлялось все больше сторонников главного идейного направления эпохи — французского позитивизма. Уже известный нам Бенжамин Констан, преподававший там, был яростным приверженцем идей знаменитого «отца социологии» Огюста Конта, который утверждал, что общественными явлениями управляют естественные, схожие с физическими законы. Курсанты Прайя Вермелья в большинстве сходились на том, что движение вперед научно-технической стезе — это залог движения вперед вообще, а самая лучшая форма правления есть описанная Контом «республиканская диктатура» — «правительство национального спасения, действующее в интересах народа». Для спасения нации и победы прогресса нужна сильная исполнительная власть, считали будущие офицеры. А кому же и установить такую власть, как не им, просвещенным людям эпохи?