На пути в царство разума
До сих пор удивительно, каким образом революционеры сумели столь стремительно воплотить в жизнь сотни декретов Учредительного собрания, а главное, так увлечь всю нацию своими радикальными идеями. Вопреки позднейшим представлениям Франция Старого порядка вовсе не была в упадке. В конце XVIII века каждый пятый европеец был французом, а французский был языком межнационального общения. Мы хорошо знаем, что российские дворяне говорили между собой на этом языке, даже прусский король Фридрих II Великий предпочитал говорить и писать по-французски.
Но общество стремилось к переменам — никому не казалось, что страна процветает. Франция проигрывала большинство войн, а если и выигрывала их, как, например, войну с Англией за независимость будущих США, то не получала от своих побед особой выгоды. Ну а вопиющая неравномерность налогового бремени и неумеренные расходы, из которых больше всего народ раздражали траты двора, действительно поставили королевство на грань банкротства. И хотя обычно именно монархия выступала инициатором перемен, а древние общественные институты неизменно вставляли ей палки в колеса, блокируя все реформы, в 1789-м поддержку получила именно та власть, которая сумела это сопротивление преодолеть.
Головокружительная скорость перемен, вера в светлое будущее, звучавшие со всех сторон свободолюбивые речи — все это спровоцировало огромный общественный подъем. По всей стране, в самых разных социальных слоях возникало ощущение эйфории. Наконец-то можно реформировать что угодно, беспрепятственно высказывать любые предложения, творить законы, наконец-то можно создать государственную машину не хуже, чем в Англии. А очень многим революция подарила уникальный шанс пробиться наверх, обратить на себя внимание — ведь именно она отменила сословия и провозгласила равный доступ к государственным должностям.
Французы бросались в эту стихию безоглядно, с пылом новообращенных, горячо приветствовали все новое — обычаи, порядки, символику. Вот что писала, например, в своем дневнике одна юная девушка из французской провинции о появлении в ее городе модных трехцветных кокард: «Мой отец, благоговеющий перед всеми революционными безделушками, попросил, чтобы ему принесли кокарду в постель. Он держит ее на груди, как компресс. В первый день, как появились кокарды, он захотел раздобыть сразу несколько, чтобы все в доме последовали его примеру. Об этом он произнес нам речь, которая, казалось, никогда не кончится. Бред горячечный усугубился революционным бредом. Он говорил так, что заставил опасаться, как бы его не хватил удар».
Одежда санкюлота — революционера-бедняка образца 1789 года. Фото: DK IMAGES
«Церемониться с заговорщиками — значит предавать народ»
Напор новых властей Франции, агрессивность народа по отношению к королевской семье, охватившие страну крестьянские восстания, пассивность монарха — все это очень быстро стало вызывать ужас у тех вожаков третьего сословия, кто еще совсем недавно с восторгом приветствовал революцию и приложил немало сил, чтобы она совершилась. Не только дворяне и аристократы, но и бывшие «пламенные революционеры» в растерянности покидали Францию и отправлялись в эмиграцию. Бежали даже депутаты: после событий 4—5 октября 1789 года, когда ворвавшаяся в Версаль толпа заставила двор перебраться в Париж, многие из них запросили и получили паспорта.
Провозгласив права человека священными и неотъемлемыми, Учредительное собрание очень быстро столкнулось с тем, что их соблюдение чрезвычайно мешает работе новых революционных властей. После недолгих колебаний оно принимает решение создать Комитет расследований, уполномоченный «принимать доносы на врагов общественного блага», а также вскрывать частную переписку и обобщать всю информацию о заговорах. Тщетно противники подобных мер обращали внимание Собрания на то, что оно возрождает те же самые приемы и методы французской монархии, с которыми столь мечтало покончить. В ответ неизменно слышалось: это не разрыв с принципами, а лишь временный отказ от них ради спасения свободы! Как говорил уже тогда депутат Максимильен Робеспьер: «Церемониться с заговорщиками — значит предавать народ». Обладая правом получать доносы, Комитет вскоре начал их требовать, вознаграждать их авторов и использовать сеть платных агентов.
Впрочем, до лета 1791-го Собрание, в составе которого числилось немало юристов, все же к чрезвычайным мерам не прибегало — все коренным образом изменилось только после 21 июня. В этот злосчастный для себя день Людовик XVI с семьей пытался тайно бежать на восток Франции, в расположение верных ему войск. Для королевы в русском посольстве был получен паспорт на имя баронессы Корф, ее супруг играл роль слуги. По дороге их опознали, задержали и вернули в Париж, но народные волнения было уже не остановить. Депутаты, переполошившись, успели объявить о бегстве королевской семьи и разослать по всем дорогам своих комиссаров. Известие о попытке короля покинуть свой народ вызвало в стране живейшее возмущение, и многие историки сходятся на том, что именно с этого момента судьба и его, и всей монархии была решена.
9 июля Учредительное собрание одобрило закон, направленный против эмигрантов, не принявших перемен и покинувших территорию Франции. Теперь им предписывалось Соблюдение «священных и не отъемлемых прав человека» чрезвычайно мешало работе новых революционных властей вернуться в течение месяца, иначе все их имущество подвергнут тройному налогообложению, а при неприятельском вторжении они автоматически получат статус изменников родины. Так с правами человека во Франции церемониться перестали.
Лекарство обратилось в яд…
В сентябре 1791-го была принята первая в истории страны конституция. Всего за два года Франция изменилась до неузнаваемости. Политическая система королевства с многовековой историей была разрушена. Перед современниками предстало совершенно новое государство, где законодательная власть вырвана из рук короля, церковь поставлена под контроль государства, сменились административно-территориальное деление и законодательство. Идеология также изменилась: на смену традициям и фундаментальным законам монархии, исходящим от Бога, пришла конституция, в которой закреплялись принципы народовластия и естественного права. Суверенитет короля сменился суверенитетом нации. Всего через год восставшие парижане ворвутся в королевский дворец и отрешат Людовика XVI от власти, провозгласив Францию республикой.
В то же время плата за эти перемены оказалась непомерно высока. В самом начале революции граф Оноре де Мирабо, один из вождей третьего сословия, торжественно пообещает: «Эта великая революция обойдется без злодеяний и без слез». Время не замедлило показать, насколько он ошибался.
Французский народ, который депутаты столь стремились сделать единым, станет многократно расколот. Политически: за годы революции сторонники различных режимов и группировок не раз возьмутся за оружие. Религиозно: множество священников не примут присягу на верность государству и будут всячески сопротивляться. Физически: за годы революции из Франции сбегут 100 000—150 000 человек, из которых к дворянству будет относиться 17%, к духовенству — около 25%, остальные же будут принадлежать к третьему сословию. А войны, которые начнут революционеры, продлятся более двух десятилетий и разорят Европу от Москвы до Лиссабона. И самое главное — вместе с королевской властью рухнет и вся присущая ей «система сдержек и противовесов». Людовика XVI не раз обвиняли в деспотизме, нарушении законов, тирании, забвении прав человека. Однако если на пути воли монарха традиционно стояли многочисленные преграды, у новой власти руки окажутся развязаны. Не пройдет и трех лет со дней созыва Генеральных штатов и взятия Бастилии, как адвокат Робеспьер во всеуслышание заявит: «Закон неизбежно должен иметь что-то неопределенное, потому что заговорщики теперь отличаются скрытностью и лицемерием, надо чтобы правосудие могло захватить их под всякой формой». И наступит террор.