Граденский лес был искусственного происхождения, его когда-то насадили для защиты посевов от морского ветра и песка. По мере удаления от моря бузина сменялась другими низкорослыми деревьями и густым кустарником. Растительность здесь выдерживала тяжелую борьбу за существование. Деревья целыми сутками расшатывались жестокими зимними бурями, а ветра в этой местности вообще так сильны, что листва деревьев нередко отлетает еще весной. Внутри леса почва постепенно поднималась, образуя небольшой лесистый холм, который вместе с островком береговой косы, служил приметой для рыбаков. Когда холм открывался на север от островка, надо было держать курс круто на восток, чтобы не наскочить на Граденские отмели и камни. В низменной части леса протекал ручей, и он засорялся до такой степени падающими листьями и им же наносимой тиной, что местами распадался на маленькие озерки, болота и лужи. Разумеется, в этом лесу никто не жил. Сохранились лишь развалины от двух небольших домов. По рассказам Норсмаура, эти дома были построены монахами и в давние времена служили обителью для благочестивых отшельников. Мне, однако, удалось найти нечто вроде жилища — пещеру, или, точнее, довольно большую выемку в подъеме холма; тут же пробивался ключ свежей и чистой воды. Здесь я поставил свою палатку и развел костер для приготовления ужина. Для лошади нашелся свежий корм недалеко от стоянки. Должен еще добавить, что выступы «пещеры» не только скрывали свет моего огня, но и защищали от ветра, который к ночи стал еще холоднее и сильнее.

Кочевая жизнь давно меня закалила от невзгод и лишений, приучила к умеренности в еде и вообще во всем образе жизни. Я ничего не пил, кроме воды, и очень редко ел кушанья из более дорогого продукта, чем овсяная мука: я пек лепешки из нее и запивал их или жидкой овсянкой, или водой. Спал я совсем мало: всегда до света я был уже на ногах, а вечером бодрствовал очень долго при свете звезд и даже в полной темноте.

Поэтому, хотя я в этот день, после продолжительного перехода с прежней стоянки, лег рано, около восьми вечера, и сразу заснул, уже в одиннадцать я проснулся, совершенно бодрый, не чувствуя никакой усталости.

Я присел к теплившемуся еще костру. Сквозь деревья виднелись несшиеся в беспорядке облака, они то сталкивались и сливались, то расходились и разрывались, принимая все новые, фантастические формы; со стороны моря доносилось завывание ветра и шум разбивавшихся волн. Скоро, однако, меня утомило бездействие, и я решил прогуляться к дюне. Молодой месяц, погруженный в ночной туман, близился уже к закату и еле освещал путь между деревьями, стало немного светлее, лишь когда я вышел из леса. Тут меня остановил ветер с резким соленым запахом открытого моря и частицами песка, бившими в лицо. Я только собирался осмотреться кругом, как ветер задул с такой силой, что я вынужден был нагнуть голову, чтобы не потерять равновесие. Порыв прошел, я поднял голову и вдруг заметил свет…

Свет шел из павильона. Это не был неподвижный свет. Он виднелся то в одном месте, то в другом, точно кто-то переходил из одной комнаты в другую, держа лампу или свечу в руках.

Я был изумлен: ведь, всего лишь несколько часов назад, я видел запертые наглухо ставни… Я видел, что павильон совершенно пуст, теперь он оказался обитаемым, и притом создавалось такое впечатление, что в нем находится много людей.

Первое, что пришло мне в голову, — это не забралась ли в павильон воровская шайка, грабящая все, что в нем есть ценного. Вспомнилось, что у Норсмаура было много старинной посуды и других дорогих вещей. Но с какой стати воры забрались бы в такую далекую и пустынную местность? Зачем при грабеже освещать окна? Это совершенно не в манерах воров: воры, напротив, тщательно закрыли бы все ставни, чтобы никто их не заметил.

Мысль о ворах я признал несостоятельной. Не переставая наблюдать за павильоном, я стал подыскивать другие объяснения.

Не приехал ли, во время моего сна, сам Норсмаур и теперь осматривает или проветривает комнаты?

Я уже говорил, что между этим человеком и мной никогда не было настоящей привязанности, но если бы даже я любил его как родного брата, все же мое одинокое спокойствие было мне дороже, и я употребил бы все средства с ним не увидеться. Поэтому я тотчас повернул обратно в лес, чтобы меня не заметил кто-либо из приехавших. Я благополучно добрался до своей пещеры и с великим наслаждением снова присел к костру. Я с удовольствием думал, что удалось избежать встречи. Утром же можно будет удрать из этого места, пока Норсмаур не выйдет из павильона, или сделать ему визит, но коротенький и продолжительность которого я буду сам определять. Мне сделалось даже весело, я переживал радости одиночества.

Утром, однако, мое настроение изменилось. Положение представилось настолько забавным, что я даже упрекнул себя за вчерашние опасения. Норсмаур теперь в моей, так сказать, власти. С ним можно устроить славную шутку, и я даже придумал какую, хотя и знал, что он человек, шутки с которым далеко небезопасны.

Заранее радуясь несомненному успеху задуманной мной шутки, я направился к выходу из леса и занял очень удобную наблюдательную позицию в густой бузинной чаще, которой заканчивался лес, совсем близко от павильона. Прямо напротив меня была парадая дверь.

Здесь ставни слева были заперты; это мне показалось несколько странным и при свете раннего утра сам павильон, с его белыми стенами и венецианскими окнами казался чистеньким и обитаемым.

Я стал ждать выхода Норсмаура. Однако час шел за часом — ставни не отпирались, из двери никто не выходил: ни Норсмаур, ни прислуга.

Я знал, что утром Норсмаур любит валяться в постели, — а прислугу, быть может, он на ночь отпустил, — и потому решил терпеливо ждать, так как для успеха моей шутки Норсмаур должен был сперва сам показаться. Однако к полудню терпение мое совершенно иссякло. По правде сказать, я дал себе слово позавтракать в павильоне вместе с Норсмауром и ушел из пещеры, даже не закусив, и теперь голод не давал мне покоя. Досадно было упустить благоприятную обстановку для моей веселой шутки, но «голод не тетка»; надо было отказаться от всяких эффектов и просто явиться к Норсмауру.

Я вышел из засады и направился к павильону. Чем ближе я подходил, тем сильнее возрастало мое удивление и, отчасти, беспокойство. Павильон представлялся совершенно таким же, как накануне, когда перед вечером я к нему подошел впервые и был поражен его покинутым, мертвым видом. С приездом жильцов должны были появиться и признаки жилья… Но нет — ставни снова казались заколоченными, из печной трубы не шло дыма, на парадной двери висел массивный замок… Следовательно, Норсмаур вошел ночью через черный ход — таков был мой естественный логический вывод. Каково же было мое изумление, когда, обойдя дом, я увидел и на задней двери висячий замок!

Я тотчас вернулся к первой моей гипотезе о ворах и даже крепко выругал себя за свое пассивное поведение ночью: надо было поднять тревогу, нужно было разогнать воров, надо и теперь что-нибудь сделать. Я стал рассматривать все окна нижнего этажа: все ставни были закрыты, ни на одном не оказалось следов взлома, я попробовал замки — оба были целы и заперты.

Как же могли воры, — если это были воры, — проникнуть в павильон? Забыв про голод, я весь ушел в решение этой задачи. «Если не через двери и не через нижние окна, — рассуждал я, — то через второй этаж или через крышу»… К павильону почти примыкал амбарчик. Я вспомнил, что Норсмаур в нем хранил свои фотографические принадлежности и проявлял снимки. На крышу амбарчика легко взобраться, а оттуда, взломав окно кабинета Норсмаура или бывшей моей спальни, — проникнуть в дом.

И я сам последовал этому предполагаемому примеру. Очутившись на крыше амбара, я стал пробивать ставни, обе были изнутри заперты!..

Но я решил настоять на своем. Я дернул с силой одну из половинок ближайшей ставни — она подалась и отворилась, но я себе больно, до крови оцарапал руку. Помню, что приложил рану к губам и с полминуты лизал ее, точно укушенный пес. В это же время я совсем машинально обернулся и поглядел на дюны и на дюнах ничего не заметил, а на море в нескольких милях от берега, по направлению к северо-востоку, заметил довольно большую шхуну или, быть может, яхту. Затем я приподнял окно и влез в комнату.