…По трапу на лед спускаются Шмидт и Воронин. Быстро вздымается над водой корма, по ее палубе катятся бочки, оставшийся груз. Оголяются руль, винты. Грохот, треск, гул ломающегося дерева и металла…

— Дальше от судна! Сейчас будет водоворот!

Людская волна, хлынувшая было вперед, подалась назад. Белая шапка всплывающих льдин. Они кружатся, перевертываются… Волна спадает. Опрокинутые шлюпки. Хаос обломков. «Челюскина» нет».

Первое, что сделали на льду,— устроили перекличку. Не хватало завхоза Бориса Могилевича — на глазах у многих он был сбит бочкой, покатившейся по палубе, и ушел вместе с судном в ледяную пучину…

Спасти любой ценой И Шмидт, и Воронин, после гибели судна в смятении ожидавшие реакции из Москвы, конечно, не могли не знать, какой пропагандистский резонанс не так давно вызвали операция по спасению экипажа дирижабля «Италия» и зимний поход ледокола «Красин» по голодающим новоземельским становищам… Кроме того, 4 года назад в этих же местах пилот Галышев уже вывозил пассажиров с зазимовавшего парохода «Ставрополь», а Слепнев вел успешные поиски пропавших без вести американских авиаторов. Но только «высочайший» вердикт избавил их от сомнений и страха. Операция по спасению «героевчелюскинцев» разрабатывалась специальной комиссией во главе с зам. председателя СНК В.В. Куйбышевым, получившей от Сталина карт-бланш, и осуществлялась с поистине глобальным размахом. По железной дороге во Владивосток были отправлены разобранные дирижабли, которые предполагалось перебросить на Чукотку морем. А в конце марта из Ленинграда на запад и далее — через Панамский канал вышел ледокол «Красин», экипаж которого имел большой опыт спасательных работ в Арктике. И тем не менее основные надежды возлагались на авиацию.

Школа выживания

«Палатки были поставлены на скорую руку, — писал позже участник экспедиции художник Решетников, — лишь бы только иметь убежище на первую ночь. Расположились на ледяном паркете, подобрав полы палаток под себя. Прикрыв друг друга, мы начали постепенно согреваться. «Подвиньтесь, братцы, от задней стенки. Радиоаппаратуру надо установить», — послышался голос Кренкеля». Сам Кренкель ту ночь позднее описал так: «В углу палатки на коленях приступаю к сборке радио. Освещение небогатое — фонарь с разбитым стеклом. Приходится работать без рукавиц. Плоскогубцы, нож, провода обжигают руки. Изредка грею одеревеневшие пальцы в рукавах… Начинает не то подсыхать, не то замерзать мокрое от пота белье, затекают колени.

Нельзя даже протянуть ноги, так как палатка набита до отказа. Приемник, наконец, включен. Снимаю шапку, надеваю наушники — жжет морозом уши. Вожу реостат и по легкому звону ламп слышу: работает… Ирония судьбы: 104 человека находятся на льдине в мороз, в пургу, ночью, никто во всем мире не знает об их судьбе, а первое, что слышит лагерь Шмидта — веселый американский фокстрот»… На следующий день связь с Большой землей была установлена.

…Когда первые, самые тяжелые дни миновали, суровый полярный быт наладился. Плотники соорудили из спасенных материалов барак, переселив туда половину «челюскинцев», выстроили камбуз под крышей и сигнальную вышку. Много работы предстояло выполнить на ледовом аэродроме, который то и дело разрушали подвижки льда. Шмидт, знавший, что берег Чукотки находился примерно в 150 километрах, идею пешего перехода категорически отверг — ни женщинам, ни детям, равно как и многим мужчинам, он был не под силу. Самым же настойчивым и упрямым без обиняков заявил — буду стрелять… Он слишком хорошо понимал, что ростки паники и сомнений необходимо было подавить сразу. Опыт полярных экспедиций показывал, что переход по дрейфующим льдам даже для подготовленных и снабженных спецснаряжением и питанием людей — предприятие крайне рискованное. Нужно было ждать помощи с материка — вот суть решения Шмидта.

…Но существовало и такое, чем руководители экспедиции не могли поделиться ни с кем. Много позже в минуту откровенности капитан Воронин поведал об этом старому полярнику Н.Н. Ермолаеву. По словам последнего, выглядело это так: «Шмидт с Ворониным закрылись у себя в палатке. Они не представляли, что за этим последует. Они буквально дрожали. Что их ждет? В лучшем случае — отставка, в худшем — «высшая мера». Воронин еще на что-то надеялся, а Шмидт прямо говорил — расстреляют…»

Но судьбе было угодно распорядиться иначе… Вскоре из Москвы по радио поступило сообщение: «Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой… Сталин, Молотов, Ворошилов…»

Спасительные крылья

Уже 5 марта (спустя 3 недели после катастрофы) А. Ляпидевский на своей тяжелой машине АНТ-4 вывез из лагеря Шмидта женщин и детей в Уэлен, так обрисовав ситуацию: «Мы прямо уперлись в лагерь… Отчетливо видели теперь стоянку Шмидта: вышку, палатки, барак. Потом увидали во льду трещину, которая отделяла лагерь от аэродрома, около трещины — скопище народа, пытавшегося перебраться… Кричали что-то, бросали шапки вверх. Я сделал два круга над аэродромом. Впервые я видел такую маленькую площадку: она была 450 на 150 метров. Все подходы к ней были заставлены высокими ропаками… Сел все-таки очень удачно… Челюскинцы все обросшие, бородатые, одетые в меха… Окружили потом меня, обнимают, а у меня мысль: как бы отсюда вылететь?..» Сомнения Ляпидевского объяснялись размерами аэродрома — требовалось 650 метров на 150, но все обошлось — риск был одновременно и благородным, и вынужденным. К сожалению, первый же удачный полет стал для Ляпидевского последним — его самолет оказался слишком капризным для арктического неба и больше не использовался.

7 апреля второй этап спасательной операции открыл Н. Слепнев на «Флистере», за которым на своих Р-5 последовали Н. Каманин и В. Молоков. Комендант аэродрома челюскинцев Сандро Погосов так описал их прибытие: «Слепневская быстроходная «американка» — нарядненькая, чистенькая и кокетливая — три раза пыталась идти на посадку и, наконец, при попытке сесть наискось против ветра, заковыляла по ропакам и перевалилась на бок. На аэродроме воцарилось гробовое молчание… Слепнев вышел из кабины, осмотрел повреждения, а Ушаков стоял рядом с ним. Оба были целы и невредимы… Через два часа появились два самолета Р-5. Раза два прицелившись к небольшой полосе аэродрома, обе машины благополучно сели одна за другой. Настроение, заметно упавшее при неудачной посадке «американки», быстро поднялось. Наши родные, советские машины показали лучшие качества при этой рискованной посадке. Через полчаса, забрав пять человек, они улетели в Ванкарем. Слепнев остался ждать запасных частей».

Поскольку «пассажироемкость» у Р-5, замысленного конструктором Н.Н. Поликарповым как разведчик и ближний бомбардировщик, была минимальной, действовать приходилось исходя из сложившейся обстановки. Молоков, например, перевозил лишнего пассажира в парашютном ящике под фюзеляжем. Судовой машинист «Челюскина» Мартисов был таким «лишним»: «…сложил руки по швам, двое товарищей взяли меня, подняли и втолкнули в футляр головой вперед. Отверстие закрыли, и машина пошла… При подъеме с аэродрома жутко трясло: било то затылком вверх, то носом вниз. Потрясло, потом чувствую, стало спокойно — значит, машина в воздухе… Мои страхи оказались напрасными. Прилетел вполне благополучно. Вытащили меня за ноги — и все в порядке».

Финальный акт

В дальнейшем воздушный мост работал безостановочно, и каждый день людей в лагере становилось все меньше. Особая ситуация сложилась с самим Отто Юльевичем Шмидтом. Вместе со Слепневым в лагерь прилетел уполномоченный комиссии В.В. Куйбышева Г.А. Ушаков. Он в то время по праву считался полярником из полярников — за его плечами было пять зимовок на самых неизведанных «белых пятнах», каковыми в 1920-е годы являлись остров Врангеля и архипелаг Северная Земля. На этот раз он выступал представителем высших партийных и государственных инстанций, которому предстояло ввести руководство погибшего «Челюскина» в курс принятых «наверху» решений.