— Понимаешь, Егорушка, — снова принялся объяснять староста, — срочно надо. Только до города и обратно. Не для себя ж одного стараюсь — для всех как лучше хочу…

— Двоих, говорите, забрать? — снова переспросил Егор, скосив глаза на предмет разговора, пасшийся здесь же неподалеку — за огородом.

Конь игреневой масти, тяжеловозной породы, трех аршин в холке, ничего не подозревая, мирно пощипывал травку, жуя за обе щеки, налитые будто дыньки, да обмахивал рыжие бока длинным хвостом льняного цвета.

— Двоих, — поспешно закивал староста. — Я сам не сяду, рядом пойду, не тревожься.

— Нет, — покачал кудрявой головой кузнец, — Не потянет. Надорвется.

— Надорвется? Этот?.. — опешил Иван Петрович и еще раз оглянулся на жеребца — словно там вдруг по волшебству могла появиться совсем другая лошадь.

— Что хотите просите, дядя Вань, но коня не дам, — уперся кузнец. — Видал я этих монахов — один за пятерых сойдет. Толстые, как бочки, прости господи…

— Да что ж мне тогда делать? — растерялся Иван Петрович.

Но было уж ясно, что кузнеца не переубедят никакие доводы и резоны не разжалобят.

Однако долго предаваться отчаянью старосте не пришлось. Спасение явилось неожиданно — в клубах пыли, по дороге со стороны озера.

Из лесной просеки на опушку, поскрипывая мягкими рессорами, выехала бричка, запряженная упитанной каурой кобылой, чьи лоснящиеся крутые бока дорогим атласом отливали на солнце. Управлял повозкой человек средних лет, в шляпе и с усами, одетый по-городскому — в светлый клетчатый костюм-тройку и с шелковым галстуком на шее. Сзади, привязанная за поводья, нехотя плелась вторая лошадь, серая с подпалинами.

Повозка остановилась возле кузницы. Каурая всхрапнула и меланхолично повесила голову, не обратив внимания на то, что вызвала горячий интерес со стороны рыжего жеребца. Тот, завидев гостей, бросил пастись и подошел поближе, перекинул лебединую шею через ограду и уставился на лошадок, торопливо дожевывая торчащий изо рта пучок травы.

— Здравствуйте, дорогой Игорь Сидорович! — раскланялся с приезжим староста.

То был давний знакомый — господин Антипов, управляющий в расположенном неподалеку поместье барона фон Бреннхольца.

— День добрый, Иван Петрович, — приподнял шляпу и управляющий. — Вот, еду в город. Дай, думаю, и к вам загляну. Кобылу бы подковать надо, — кивнул он на привязанную лошадь.

— Подковать? Это можно, — кивнул кузнец.

— В город едете? — встрепенулся Иван Петрович.

— Да, незапланированные расходы, — развел руками господин Антипов. — Молодой баронет наш, понимаете ли, на летние каникулы прибыл…

— Он всё в гимназии состоит? — спросил староста.

— Все учится, точно так. Да в прошлом году б кончил, кабы охота была. Да и не ученье у них в городе-то, а все баловство одно, Иван Петрович! Когда дома жил, при гувернантках, не наглядишься — чудо, а не чадо! Нынче ж, после всех этих гимназий, ни отца, ни мать слушать не желают.

— Безобразничают? — сочувственно покачал головой староста.

— Не то слово! — тяжко вздохнул управляющий, наблюдая, как кузнец уводит расковавшуюся лошадь. — И ладно б один куролесил. Силушка-то у него вправду молодецкая, девать некуда. Да разума только маловато, много бед не наделает, ежели присматривать хорошенько. Ну окошки побьет или там изгородь разломает… Так намедни приехал погостить приятель их. Совсем покоя не стало!

— Тоже гимназист?

— Черт его знает! — пожал плечами Игорь Сидорович. — По возрасту уж студент, должно быть. Итальянец.

— Итальянец?! — ужаснулся староста. (Дело в том, что недавно Глаша раздобыла где-то книжку под таким названием — только пролистав начало, дедушка полночи проворочался от кошмаров.)

— Так точно-с. Синьор Винченце. Да сам-то он тихий, воспитанный. С барыней ласковый, точно кот, с бароном в шахматы играет. Но фантазией богат, что и говорить! Выдумает какую-нибудь шутку — и Артуру Генриховичу подскажет. А тот только и рад со скуки каверзу устроить…Вот на днях, — продолжил он, воодушевленный вниманием слушателя, — придумали стрелять из ружей по целям. И вместо того чтоб в лес пойти, на охоту, как все приличные люди, принялись палить по дровам.

— Это как же? — подивился Иван Петрович.

— А вот так. Мальчишки поленья вверх подкидывали, а Артур Генрихович с приятелем поленья-то подстреливали. Вот скажите, что за охота? То бишь чего ради? И пороху впустую извели, и поленница на ветер — в буквальном смысле слова. Весь двор в щепках, а печи топить нечем!

— М-да, непорядок…

— Какой уж тут порядок! Вся усадьба вверх дном… Позавчера заявляют: что это, батюшка, у нас все лошади жирные такие? Надо бы их в форму привести. И что вы думаете, Иван Петрович? Скачки устроили! С препятствиями. Вывели всех коней, выбрали себе самых дородных, на остальных посадили дворовых мальчишек — и вперед! По саду, через забор — в огород по грядкам, опять через забор, через овраг, мимо домов через баньки, через пруд… И так пять кругов. Вот, извольте видеть, подкову потеряли.

— Немудрено, — согласился староста.

— И странно, что одну только. Нет, уж если за что возьмутся, — продолжал управляющий, — пиши пропало! Теперь у нас так заведено: бузить и грохотать всю ночь напролет, к рассвету угомониться, завтрак проспать, встать дай боже к обеду — обед нынче у нас подают, когда б уж ужинать пора, — а после опять всю ночь куролесить. Такая катавасия начинается, хоть под печку прячься.

— Сказывают, в столицах такой обычай.

— То в столицах. А у нас в поместье от такого обычая все как полоумные стали. Барыня с головной болью совсем слегла. Я, хоть и в отдельном флигеле квартирую, и то без сна маюсь. А этим двум все как с гуся вода!.. Вчера на чердаке ревизию наводили, — господин Антипов уж не мог остановиться. — Полдня всякий хлам из окон во двор выбрасывали. Веселились — точно на ярмарке. Ближе к вечеру нашли мольберт барыни, старый — она про него уж и забыла. И тюбики при нем. Так до ночи сидели тихо, разводили краски всякими маслами и скипидарами. Сами все перемазались, и в гостиной скатерти и салфетки стали — только брось и выкинь. Да не в том беда. Как стемнело, решили они стену флигеля, где я проживаю, расписать фреской под окружающий пейзаж. Понимаете ли, чтоб иллюзия возникла общей прозрачности строения. Вот как будто смотрите вы на дом — а лицезреете вид природы, что он взору собою загораживает. Взялись, стало быть, основательно: привели мужиков, притащили досок. Стучали без остановок — глаз не сомкнуть. Костер развели большущий, потому как ночь уж наступила, ни зги не видно. И от огня-то скипидар в ихних красках возьми да полыхни. По банкам-склянкам во все стороны — угол каретного сарая загорелся! Еле потушили… Ладно, дальше опять тихо художествовали, до самых петухов. За полночь у них краски кончились, и они почивать отправились. Только прежде подсчитали, сколько чего еще надобно, чтоб фреску дописать — и записочку составили. Бумажкой камешек обернули, да мне в окошко спальни закинули. Благо ставни по жаре открытыми оставил, не то б стекла побили. Я тогда только задремал, и камушек этот мне угодил ровнехонько по уху… Вот, Иван Петрович, стало быть, еду за красками, — закончил наконец Игорь Сидорович.

— Не поздно ль отправились? — усомнился староста. — Поспеете ли?

— Да что торопиться, — усмехнулся управляющий. — Раньше вечера и не вспомнят.

Облегчив душу беседой и оставив кобылу на попечении кузнеца, Игорь Сидорович отправился-таки в город, захватив с собой попутчиком и Ивана Петровича. Милое дело — скрасить дорогу приятным разговором, благо поговорить, как всегда, нашлось о чем. Посетовали на дождливый сенокос, на наступившую теперь так не ко времени засуху, поделились опасениями касательно будущего урожая. И снова перешли на тему молодого поколения. Иван Петрович всласть пожаловался на неугомонную внучку, у которой вечный сквозняк в голове, и не уродись она девчонкой, отдал бы кому-нибудь в учение, а так только и знает, что книжки читать да по лесу бегать с пустой корзинкой. Да ведь и книжки читает пустяковые! Все переводные с французского да английского романы, где никакой пользы и душеспасительности, одни глупости да легкомыслие.