— Очень жаль, но я…

Мы скрещиваем со Стивом яростные взгляды, но тут наконец Дэвид приходит в чувство, а заодно и мне на помощь.

— Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, — сказал он, — но, поверьте, со стороны вы не производите впечатление людей, которые могут ладить друг с другом и счастливо жить в мире и согласии, чего требуют семейные отношения. Вы здесь не можете договориться по одному-единственному вопросу, а между тем пора бы уже вступать в более доверительные отношения.

Я признательно улыбнулась Дэвиду, хотя «семейные отношения» ужалили меня в самое сердце.

— Я имею в виду… честно говоря, Стивен, мне кажется, Кейти не испытывает к вам особой симпатии. Я дал ей высказаться, дал возможность принять решение, но что-то не заметил с ее стороны стремления поскорее выбраться из этого дома. По-моему, во всяком союзе должно присутствовать единодушие. Иначе, знаете ли, как-то не так…

— Никакого единодушия, — поддержала я.

— Кейти… — Стивен потянулся к моей руке, но я ее тут же отдернула. Неужели ему мало? Неужели даже после всего сказанного он планирует продолжать обсуждение?

— Мне уже не шестнадцать, Стивен. У меня муж и двое детей. Думаешь, я вот так все брошу и выскочу за тебя?

— Да, конечно же, ты права, это безумный поступок. Но… я хочу быть с тобой. Я совершил ошибку. И мне придется жить с этим, так же как и Дэвиду. Ничего не поделаешь.

На этом Стивен окончательно исчез из моей жизни и перестал влиять на происходящие в ней события. Больше я его никогда не видела. (Нет, конечно, я думала о нем, вспоминала. У меня было не так много романов, чтобы забывать своих ухажеров. Интересно, обзавелся ли этот гад второй половиной или по-прежнему хранит память обо мне, как маленький, но безобразный шрам?)

— Спасибо, — сказала я Дэвиду, после того как за Стивеном захлопнулась дверь. — Большое спасибо.

— За что?

— Должно быть, для тебя это было ужасно.

— Ну… в самом деле, было немного. Я дико ревновал. Я готов был разорвать его на куски. А ты о чем думала?

— Не знаю.

Я в самом деле не знала. Стивен теперь казался мне чистой галлюцинацией, последствием тяжелой болезни, бредом.

— Ты был великолепен. Прости, что допустила такую нелепую ситуацию. Это же все из-за меня.

Дэвид покачал головой.

— Я сам себя загнал в угол. Ничего этого не случилось бы, постарайся я раньше сделать тебя счастливой. Так что это и моя вина.

В этот миг я почувствовала, что мы составляем одно целое. Я владею им, а он — мной. И вовсе не из-за тех давних обещаний, которые мы давали друг другу много лет назад, и не оттого, что он совершил только что. Ведь так и должно быть, не правда ли?

В эту ночь я легла в постель с чувством невыполненного перед ним долга. Я должна была что-то сделать для него.

— Хочу тебя попросить об одной услуге, — сказал Дэвид, прежде чем выключить свет. Я была приятно поражена — я находилась как раз в том настроении, чтобы оказывать услуги.

— Конечно же. Говори, что ты хочешь.

— Я тут беседовал вчера с ГудНьюсом, и… В общем, сейчас ему негде жить. Хозяин выселяет его. Я вот что подумал: может быть, он поживет у нас пару дней?

ГудНьюс — это вовсе не то, что требовалось мне в данный момент, пусть даже он будет просто предметом домашней обстановки, поэтому неожиданное предложение Дэвида потребовало особого размышления. Точнее, я попыталась отыскать лазейку: как уйти от решения этого вопроса. Ведь отказать категорично будет невежливо. По отношению к Дэвиду в первую очередь. Впрочем, после появления, пусть на несколько минут, в нашем доме моего любовника, что могло быть странного в том, что у нас, пусть даже несколько дней, погостит приятель Дэвида?

ГудНьюс оказался маленьким забавным человечком лет тридцати — невысокий, на удивление худой, с ярко-синими испуганными глазами и огромной курчавой шевелюрой какого-то пепельно-серого оттенка. Вероятно, ему было не до ванны — человек, быть может, находился в состоянии перманентного переезда. Возможно, после того как он найдет время посетить душ, я изменю мнение о цвете его волос. Так же нелепо выглядела его попытка отпустить бороду — козлиная эспаньолка ГудНьюса походила на волосяной пучок, прилипший к подбородку, — невольно хотелось смахнуть ее, как клок шерсти, случайно налипший под нижней губой. Однако в первую очередь бросались в глаза его брови — они были проткнуты кольцами, с которых свисали какие-то брелоки. На детей они произвели неизгладимое впечатление — я даже не вменила им в вину нескромное разглядывание гостя, потому что сама едва ли была поражена меньше.

— Черепахи? — вырвалось у Тома вместо приветствия.

Я считала неучтивым в упор рассматривать чьи бы то ни было проткнутые брови, но в данном случае Том был прав: это были черепашки.

— Не совсем, — обронил ГудНьюс, словно бы не заметив этой невежливости. Он уже был готов пуститься в пояснения, когда подоспела Молли.

— Это водные черепашки, — заметила она. Я поразилась ее осведомленности, но тут вспомнила, что она с ним уже встречалась.

— Какая разница? — спросил Том.

— Водные черепашки умеют плавать и живут в воде, верно? — подсказал Дэвид с видом заботливого папаши, который учит своего отпрыска уму-разуму. Сказано это было так, словно мы сидим за пиццей и смотрим программу из «Мира животных», то есть находимся в обстановке совершенно обыденной. Между тем на пороге нашего дома стоял знахарь с амулетами, свисающими с его бровей. Так что тон Дэвида был вызван в первую очередь желанием сгладить бестактность и вывести из замешательства — я бы даже сказала, ступора — наше семейство. В первую очередь нас с Томом. Впрочем, и Дэвид, наверное, испытывал легкое замешательство, знакомя членов семьи с человеком, перед которым ему довелось стоять на коленях.

— А почему именно водные? Вам сухопутные черепашки не подходят? — поинтересовался Том.

Этот бестактный вопрос пришел на ум и мне, но диджей ГудНьюс оказался существом столь забавным, что любой его ответ уже заранее привлекал внимание.

— Не будете смеяться, если скажу?

Я рассмеялась, не успел он еще закончить вопрос. Мысль о том, что рассказ про черепах может рассмешить, уже заранее будоражила воображение.

ГудНьюс вопросительно посмотрел в мою сторону.

— Простите, — вырвалось у меня.

— Это на вас непохоже, — заметил он. — Вы меня удивляете.

— Откуда вы знаете? Ведь мы не знакомы.

— Мне кажется, что я все о вас знаю. Дэвид много о вас рассказывал. Он вас очень любит, но сейчас у вас трудности в семье, да? Семья переживает не лучшие времена?

На миг мне показалось, что он хочет, чтобы я подтвердила это, но потом сообразила, что это «да» было просто пустым присловьем, которое целое поколение подхватило, как заразу. Но вот с представителями поколения ГудНьюса мне встречаться еще не доводилось. Говорил он точно хитрый изворотливый старикашка викарий — хорошо поставленным голосом, с вкрадчивой заботой…

— Итак, — продолжал он, — водные черепахи. Странно, не правда ли? Но дело в том, что у меня был сон про синих черепашек, а потом Стинг, ну, певец, знаете… по-моему, певец не ахти, мне больше нравилось, пока он был в группе «Полис», а его соло — чистая фигня, пардон за мой французский. Но все равно он выпустил альбом «Сон о синих черепашках». И вот…

ГудНьюс пожал плечами. Все остальное — проткнутые брови и болтающиеся на них талисманы — должно было послужить, очевидно, подтверждением сказанного, хотя что-то в этой речи было выпущено, о чем свидетельствовала странная логика рассуждений, производившая впечатление бессвязности.

— Вот почему я ношу на глазах черепашек. Ведь они могут видеть то, чего не видим мы, да?

Дети уставились на папу, очевидно балдея от его приятеля.

— И что же они могут видеть? — спросила Молли.

— Хороший вопрос, Молли, — выставил ГудНьюс на нее палец. — Меткое замечание. Надо будет осмотреть тебя.