Я забыла упомянуть о том, то прежний Дэвид ненавидел вечеринки. Точнее говоря, он ненавидел проводить вечеринки. Если уж быть совершенно точным, как конструктор «БМВ» в телерекламе, он ненавидел саму идею проведения вечеринок, поскольку за двадцать лет совместной жизни ни разу не зашел так далеко, чтобы провести хоть одну. Зачем, в самом деле, собирать дома кучу ненужного народа, который будет стряхивать пепел на ковер? Зачем ему не спать до трех ночи из-за того, что Ребекка или какая-то другая из моих подруг налижется так, что не сможет сама доковылять до дому? Все это, как вы понимаете, чисто риторические вопросы, над разрешением которых никто ломать голову не собирался. Я никогда не вступала в спор с доводами рассудка Дэвида: кому, в самом деле, нужен пепел на ковре? По тому, как были поставлены эти вопросы, становилось понятно, что он и в мыслях не допускал, будто я стану настаивать на том, что вечеринка может принести какую-то радость и приподнять настроение. Что она будет ЗАБАВНОЙ или что друзья, которые на нее соберутся, будут КЛАССНЫМИ. Такое все равно бы не сработало.

Теперь я мысленно перебирала все, что когда-то считалось лишним, ненужным, запретным, а теперь вдруг стало вполне в порядке вещей, и недоумевала. Что происходит? Когда-то Дэвид тратил кучу денег на лазерные диски, книги и еще на какое-то барахло, — даже толком не имея работы, он мог себе это позволить. Я же, напротив, пропадая на службе, постепенно дичала, лишенная культурных оазисов в виде театров, музыки и прочего. У меня не было времени даже на чтение книг. Мы обсуждали эту проблему. И каков же был результат? Дэвид стал прятать от меня свои покупки — засовывал новые диски в старые коробки, слушал их в мое отсутствие, затирал обложки книг, чтобы они не выделялись на полке. Но теперь он полностью утратил интерес к подобной конспирации. Он почти не выходил из дому, а газетные листы с обзорами и рецензиями лежали нетронутые. Если честно, я уже забыла, что мы последний раз покупали для домашнего хозяйства. Может, я, сама того не замечая, сделалась закоснелым фанатиком, перешла, помимо воли, в какую-то экстремистскую религию, которая усматривает в любых развлечениях разнузданность и легкомыслие?

И еще одно: Дэвид совершенно перестал шутить, как прежде. Раньше он, бывало, веселил детей в стиле телепередач шестидесятых, уморительными голосами озвучивая разговор фруктов («привет, мистер Банан», «добрый день, сударыня Клубника»). Он изображал «Спайс гелз» и занимался прочими непотребными вещами. Молли угодливо смеялась, Том же смотрел на него так, словно отец делал перед ним что-то неприличное. ГудНьюс, наверное, даже не догадывался о существовании местного клуба юмористов… впрочем, не будем от этом. Натужные попытки Дэвида отмочить какую-нибудь хохму сводили меня с ума. С ним, бывало, разговариваешь о чем-нибудь серьезном, а он строит мину, так что не сразу догадаешься, слушает он тебя или просто издевается, а потом вдруг что-то выскакивает из него точно змеиное жало, словно язык у Ганнибала Лектора, и не знаешь, рассмеяться тебе или же, что происходило чаще, выйти из комнаты, хлопнув напоследок дверью. Правда, в восьми случаях из ста что-то поражало меня в самое сердце, задевало мое чувство юмора, мой смехотворный орган, и, какой бы я ни была серьезной, сердитой и сбитой с толку, Дэвид достигал искомой реакции.

Словом, теперь я редко выскакивала из комнаты, хлопая дверью. С другой стороны, я и не смеялась. Тут, следует признаться, причина во мне самой — видимо, я тоже переменилась. И отнюдь не в лучшую сторону. Кстати, согласилась я выйти за Дэвида отчасти потому, что он мог меня рассмешить. А теперь он не просто не может, но и не хочет этого делать. Не вправе ли я, так сказать, потребовать свои деньги обратно? Разве не справедливо? Что, если чувство юмора — нечто вроде волос, которые у многих мужчин с возрастом выпадают?

Теперь мы находились в другом мире — в мире, где Дэвид не шутит и мы организуем вечеринки для соседей, о многих из которых Дэвид прежде отзывался крайне скептически, критикуя их пальто, машины, лица, гостей и даже пакеты, с которыми они возвращались из магазинов.

Раздался звонок в дверь, и первый наш гость вырос на пороге с озадаченной, но вполне миролюбивой физиономией и бутылкой «Шардоне» в руке.

Озадаченное лицо принадлежало Саймону, одному из пары геев, недавно поселившейся в доме под номером 25. Его «партнер» Ричард, актер, по утверждению Тома мелькнувший в «Билле», [35]должен был появиться попозже.

— Я первый? — поинтересовался Саймон.

— Должен же кто-нибудь быть первым, — ответила я, и мы посмеялись над этой шуткой. Вскоре к нам присоединился Дэвид.

— Кто-то же должен быть первым, — с ходу сообщил он, и мы засмеялись уже втроем.

— Давно вы здесь поселились, на этой улице? — спросила я у Саймона.

— Даже не знаю, можно ли назвать это словом «давно». Пару месяцев назад. Достаточно долгое время, чтобы освоиться и почувствовать себя как дома. И в то же время не достаточно долгое, чтобы успеть распаковать наши коробки.

Помните это место из телесериала «Фолти-Тауэрз», когда у Бэзила ломается машина и он начинает молотить по ней здоровенным сучищем? Когда смотришь это впервые, то смеешься до колик. Остротами того же рода осыпал нас и Саймон.

Появилась Молли с блюдом, полным сырной соломки, и предложила угощение присутствующим.

— Том говорит, что вы играли в «Билле», — сказала она.

— Это не я. Я вообще не актер. Это был Ричард.

— А кто такой Ричард?

— Мой молодой человек.

Молли впала в состояние ступора: сперва она покраснела, потом в ужасе посмотрела на своих родителей, затем прыснула и захохотала. Похоже было, что она в жизни ничего смешнее не слышала.

— Ваш молодой человек! — повторила она, несколько оправившись от смеха.

— Ничего смешного, — заметил Дэвид и виновато посмотрел на Саймона. Молли же отнесла эти слова не на свой счет, решив, что папа осадил гостя.

— Да он просто пошутил, папочка. Не надо на него сердиться.

— Ступай, Молли, детка, — сказала я. — Предложи еще кому-нибудь свою сырную соломку.

— Но пока больше никого нет.

— Тогда просто погуляй.

— Простите, — сказали мы с Дэвидом одновременно, как только она убралась с глаз долой, хотя никто из нас не мог бы объяснить, что наша дочь нашла смешного в этой ситуации.

— Не берите в голову, — ответил Саймон, а затем, чтобы как-то скрасить молчание, повисшее между нами, добавил: — Вообще-то вы здорово придумали — устроить вечеринку соседей.

Я была настолько убеждена в сарказме, притаившемся в этом высказывании, что позволила себе скептический смешок.

В дверь снова позвонили — на этот раз пришла Николь, та самая неприятная женщина с резкими складками вокруг рта. Она была без бутылки.

— Я перенесла занятия по самообороне на другой день.

— Очень любезно с вашей стороны.

Представив ее Саймону, я оставила их за беседой о том, когда же муниципалитет [36]займется обустройством парковок в нашем районе.

Постепенно дом наш заполнялся. Появился Ричард из «Билла» (я сразу строго-настрого запретила Молли вступать с ним в разговоры). Прибыло семейство азиатов, и ГудНьюс попытался подключить их к дебатам на тему восточного мистицизма. Я оживленно болтала со строителем из дома номер 17, чью жену, оказывается, свалил грипп. Появился мой братец Марк — вид у него был смущенный. Должно быть, его пригласил Дэвид, потому что я этого точно не делала. Правда, чего я не могла себе представить, так это в каком качестве приглашен Марк. Как предполагаемый спонсор операции или наоборот? Этому вполне соответствовало его положение. Он как раз находился где-то посередине между квартиросъемщиком и бездомным.

— Что происходит? — обратился он ко мне.

— Не знаю, — ответила я.

— Кто эти люди?