— В таком случае, если это ваше искреннее убеждение, вам, наверное, неинтересно будет слушать дальше.

— Совершенно неинтересно. Но у меня еще полный стакан пива.

— В таком случае пейте на здоровье. Но могу я попросить вас о небольшом одолжении — держать свой опыт наблюдения за бездомными при себе? Я не уверен, что ваши наблюдения заинтересуют еще кого-либо из присутствующих.

— Подумаешь, пижоны, — пробурчал Майк и окончательно оказался на расчищенном пятачке свободного пространства.

Он уже и впрямь мог бы станцевать брейк, не задев при этом никого из присутствующих. Даже вторая часть его комедийного дуэта и та отступила от бедного Майка. Дело в том, что у Майка вырвалось слово-табу. Никто из присутствующих не считает себя пижоном или заносчивым выскочкой. Они же пришли сюда не для этого. Они собрались, чтобы сблизиться, породниться. И даже хотели, чтобы Майк стал одним из них. Но своими словами Майк прочертил демаркационную линию, которую уже никто не смел переступить. Он подчеркнул, что они и он принадлежали к разным классам. Вероятно, он и в самом деле в свое время заплатил за дом на этой улице всего несколько тысяч фунтов, еще в конце шестидесятых. Но это было совсем другое время и другие деньги. А теперь кое-кому пришлось выкупать здесь дома и за четверть миллиона фунтов. В нашем с Дэвидом случае эта сумма равнялась, правда, всего ста тысячам, но это дела не меняло. И что же, только поэтому мы переходим в разряд выскочек и пижонов? Ведь дом Майка теперь тоже стоит четверть миллиона. Но, конечно, дело не в этом. Дело в том, что мы относимся к числу людей, которые могут себе позволить выплатить за дом четверть миллиона (скорее даже так: мы — люди, которым банки готовы отпустить четверть миллиона на ссуду за дом), и, стало быть, переходим в разряд индивидов, готовых заниматься благотворительностью. И это еще не все. На этой улице был паб, в который Майк частенько заглядывал в прежние времена, а теперь, с появлением новых соседей, в нем сменились хозяева и клиентура — теперь там подавали испанские сардельки с гарниром ценой в десять фунтов, и вообще это заведение перестало быть пабом, если уж смотреть фактам в лицо, в чем, в первую очередь, виноваты были «понаехавшие» пижоны, превратившие, кстати, мясную лавку на углу в кулинарию, торгующую деликатесами из сои и нефтепродуктов. Словом, нам было за что ответить.

Так что уход Манка, с выразительным стуком поставившего свой бокал на каминную полку и рванувшего наружу, вон, был одновременно коллективной победой и коллективным поражением. Теперь мы ощущали вину не только перед бездомными, но и перед Майком, которого хотели принять в свою компанию, а добились прямо противоположного. Первый закоперщик здесь, конечно, был Дэвид, и, наверное, чувство удвоенной вины помогало ему с удвоенной энергией пытаться ее компенсировать. Присутствующие, ощущая коллективную вину за происходящее, также спешили теперь ему на помощь. Они готовы были пойти на любые трудности и испытания, чтобы только доказать, что они не пижоны, что они положительные, ответственные люди, которым не привыкать к жизненным невзгодам и испытаниям.

Дэвид ощутил настроение публики и пронесся через оставшуюся часть речи, не задерживаясь. ГудНьюс стоял рядом, самодовольно сияя. Ну, кто первый? Кто еще не хочет быть похожим на Майка? Разве не готовы они к поступку, уникальному, быть может, единственному в своей жизни? Ведь, расставшись на какие-то полгода с комнатой, можно спасти чью-то жизнь, потому что, имея крышу над головой и постоянный адрес, возможность в любое время побриться и принять душ, бездомные смогут устроиться на работу, получить первую зарплату, а с зарплатой приходит самоуважение и способность далее строить свою жизнь самостоятельно, без постороннего вмешательства…

— Мне сорок один год, — поведал Дэвид, — и полжизни я провел, сожалея, что не родился раньше и упустил шестидесятые. Я только по книгам знаю о том, что было тогда: какие силы, какая энергия бурлила в людях! Рок-фестивали «Лив Эйд» в пользу голодающей Африки и все такое. Они хотели переменить мир. Но отчего же мы не хотим его изменить и сделать лучше — пускай на одной нашей улице? И как знать, может быть, наш почин поддержат многие? В общем, к делу. Мы отобрали десятерых подростков, которым нужна ваша помощь. Это хорошие ребята. Не пьяницы и не наркоманы, не воры и не сумасшедшие. Просто у них не сложилась жизнь, причем вовсе не по их вине. Кого-то выгнал из дому отчим, у кого-то умер близкий человек — и вот они очутились на улице, и жизнь их пошла кувырком… Так что мы можем за них поручиться. Если удастся найти десять свободных комнат, чтобы пристроить этих детей подворотен, я буду считать, что величайшее дело в своей жизни я уже совершил.

Высокопарные слова, завершившие проникновенную речь защитника обездоленных, видимо, были призваны расшевелить публику.

— А у вас самого найдется лишняя комната? — раздался голос из толпы.

— Само собой, — ответил Дэвид. — Иначе как бы я посмел обратиться к вам с таким предложением? Как я могу понуждать вас к тому, на что сам не готов?

— Можно уточнить, мальчика или девочку, и где мы его разместим? — Этот вопрос исходил от дамы из задних рядов, которая уже содержала двух детей, духовного гуру и мужа, утратившего желание трудиться.

— Это мы выясним, когда привезем бездомных сюда и как только будет составлен список добровольцев, — заявил Дэвид. — Итак, кто желает принять участие?

Поднялись четыре руки.

— М-да, маловато. Мне нужно больше.

Поднялась еще одна рука, но эта уже точно была последней.

— Ну ладно. Половина сейчас, половина потом.

Странно, однако комната моментально взорвалась аплодисментами, и я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, какие обычно подступают в самом конце сентиментальных мелодрам.

ГудНьюс с Дэвидом повели Пятерку Избранных в кабинет, который, видимо, и предполагалось передать под благотворительную спальню, в то время как остальные остались ждать в гостиной. Все это напоминало свадебную церемонию в церкви, когда жених удаляется с невестой и свидетелями подписывать документы, а остальные стоят в ожидании, в полном неведении, чем заняться. (Может, в этот момент надо было спеть какую-нибудь песню? Вполне уместно. Вот и мы могли сейчас завести хором что-то вроде «Ты обрел друга» или «Ты никогда не будешь одинок» — что-нибудь из репертуара, где светское перерастает в духовное.)

Итак, записались добровольцами:

1. Саймон и Ричард, «голубая семейка» из дома под номером 25.

2. Джуд и Роберт, бездетная пара из «тех, кому за тридцать» — точнее, уже под сорок. Говорили, они пытались взять ребенка на воспитание, но отчего-то не получилось. Они жили в доме под номером 6.

(Как видите, очередь на детей выстроилась совсем не из случайных людей…)

3. Роз и Макс, наши соседи напротив, в доме под номером 29. О них я почти ничего сказать не могла, потому что эта пара появилась у нас совсем недавно, кроме: 1) у них была дочка — сверстница Молли и 2) как раз накануне своего «обращения» Дэвид рассказывал, что видел Роз в автобусе с газетой — она читала его рубрику и смеялась, так что, возможно, ее порыв был неслучаен.

4. Уэнди и Эд, пожилая пара из дома номер 19. Они всегда останавливались поговорить, когда мы выходили с детьми на прогулку. О них мне тоже было почти ничего неизвестно, кроме того, что у них имелись отдельно живущие взрослые дети.

5. (Самая потрясающая кандидатура) Мартина, престарелая (ну эта уже точно не «пожилая» — ей за семьдесят) чахлая дама, приезжая, из Восточной Европы, одиноко живущая в доме номер 21. Меня всегда поражало, как можно, сорок лет прожив за границей, не выучить толком языка. Для меня в этом есть нечто непостижимое. Так что одному Богу известно, для чего она записалась в добровольцы — возможно, она просто неточно поняла Дэвида, и тогда впереди ее ждал сюрприз.