— Какого рожна? Что это даст?

— Необходимо пощупать пульс общественного мнения. Посмотрим, что скажут остальные.

— Мне по барабану пульс общественного мнения и мне по барабану, что думают остальные.

— Но ведь это нельзя назвать мнением человека, который живет в обществе, Майк.

— Мне по барабану общество — я в нем не живу. Я живу в собственном доме. Среди своих вещей. И хочу, чтобы они остались при мне.

— Ладно. Допустим, вам представится возможность высказать это всем на общем собрании.

Вряд ли такое предложение способно было остановить разъяренного мастодонта.

— Высказать! Выразить! Зачем они вообще появились здесь, чтобы у нас возникла необходимость выражать и высказывать?

— Где же, по-вашему, им полагается быть?

— В ночлежке, в приюте, в общежитии, у черта на куличках — мне какое дело?

— А вот мне есть дело. Очевидно, мне судьба этих детей не безразлична, раз уж я этим занялся.

— Ну и занимайтесь, мне-то плевать. Я заниматься этим не собираюсь.

— Что же вы тогда так разошлись, Майк, что вы разоряетесь?

Это был первый серьезный вклад ГудНьюса в дебаты, и он оказался самым провокационным: Майк был уже близок к тому, чтобы применить физическую аргументацию. Наводящие вопросы, вместо того чтобы остудить пыл, только еще больше взбесили его. В этот момент, должна признаться, я заколебалась, чью сторону принять. Конечно, Майк мне был глубоко несимпатичен, однако, с другой стороны, и Дэвид, и ГудНьюс явно нуждались в хорошей взбучке, потому что иного выхода из создавшегося положения просто не было.

— Послушайте, — сказал Дэвид, отодвигаясь от края пропасти, к которой только что подошел. Судя по тону, в нем проснулся миротворец. — Я понимаю, что вы обеспокоены. Но, заверяю вас, беспокоиться не о чем. Пожалуйста, приходите на встречу с остальными и послушайте, что они скажут, — а им есть что сказать, особенно детям. А если произойдет что-то еще из ряда вон выходящее вроде последнего происшествия, что ж, тогда я признаю, что неправ, и мы придумаем что-то другое. Идет?

Этого оказалось достаточно: Майк успокоился и согласился зайти в следующий раз, хотя, подозреваю, у Дэвида были и другие варианты развития событий и он собирался пойти иным путем, прежде чем внял соседским доводам.

С тяжелым сердцем мы принялись готовить запас сырной соломки для очередного сборища в нашем доме.

Довольно умилительное зрелище представляли собой дети, явившиеся под ручку со своими новыми покровителями. Они робко застряли в дверях, прямо как детвора, приглашенная на день рождения, а когда наконец зашли, все уставились в пол, между тем как взрослые с гордостью принялись представлять своих воспитанников.

— Это Сэс, — сказал Ричард, «голубой» актер из «Билла».

Сэс оказалась стыдливой восемнадцатилетней девушкой из Бирмингема, прибывшей в Лондон пару лет назад, после того как была изнасилована своим отчимом. Она хотела выучиться на медсестру, но вместо этого ей пришлось поработать на панели. Косичками и застенчивостью она напоминала девятилетнюю девочку, но глаза у нее были как у зрелой женщины, немало повидавшей на свете.

Ни у кого бы, включая Майка, не поднялась рука на это трогательное существо. Слишком многое довелось испытать ей в жизни.

Мартина привела Тиз, прыщеватую толстушку, которая все время жалась к своей благодетельнице.

Роз и Макс привели собственную дочь Холи, а вместе с ней ее новую лучшую подружку Энни — самую старшую из всех недавно прибывших на нашу улицу. — Ей было примерно двадцать два, и одета она была явно в вещи Роз — длинное платье с цветочками и пару босоножек с блестками.

Крэйг, которого привели Роберт и Джуд, был в костюме — судя по всему, тоже с чужого плеча — и сиял прилизанными после душа волосами. Он также производил впечатление тихого, застенчивого мальчика. Это больше всего поразило меня во всех детях — когда они вошли, вид у них был такой, точно они уже немало повидали на свете и в то же время еще не видели практически ничего, кроме грязных подворотен. Казалось, Уэбстер-роуд стал дня них каким-то новообретенным раем с ванными и душами, в которых они теперь смывали остатки той прошлой жизни, тот прежний опыт, что запечатлелся на их телах и еще просвечивал во взглядах. Теперь они выглядели почти так, как и подобало выглядеть детям, к которым мир оказался более щедрым.

Майку даже рта не дали раскрыть. Макс рассказал ему, как лично его только обкрадывали трижды за последние пару лет, так что на самом деле нет никакой разницы — живут воры по соседству или на другом конце города. Мартина заверила Майка, что она полтора десятка (точнее, четырнадцать) лет прожила в полном одиночестве, и, если их компания с Тиз распадется, она будет глубоко огорчена. «Я бы пошла искать другую Тиз», — сказала она, правильно выговорив только последнее слово — имя своей избранницы.

Сэс выступила последней. Оратор из нее оказался весьма скромный: она стеснялась, краснела, не отрывала глаз от туфель, все время останавливалась и сбивалась. Но главное, что она хотела сказать, поняли все без исключения: она ни за что не хотела бы упустить своего шанса в жизни — она страстно желала остаться с Саймоном и Ричардом, поступить в колледж, сдать экзамены и ни за что не возвращаться к прошлому, как бы ни сложилась ее жизнь. А этого Робби она бы просто убила, потому что знает, что могут теперь подумать о них люди. И еще она добавила, что, если это случится в другой раз и кого-то на этой улице ограбят свои, она лично будет выплачивать ущерб потерпевшему, пусть на это уйдет остаток ее жизни. Когда Сэс закончила Ричард обнял ее, а все остальные зааплодировали. Майк отправился домой несолоно хлебавши, с таким видом, словно его уличили в том, будто он ограбил собственный дом и попытался скрыться.

Ричард подошел ко мне поблагодарить за вечер, в который я не внесла ничего, кроме жалоб и сетований.

— Сэс считает, что мы много сделали для нее, — сказал он. — На самом деле все не так — это она много сделала для нас. Сами посудите: кто я такой — жалкий актеришко, который еще ничего толкового не сделал в жизни. Если эта девочка станет медсестрой, я буду считать, что прожил жизнь не даром, и умру счастливым человеком. Вы можете гордиться своим Дэвидом.

— Я доктор, вы же знаете, — сказала я. — И сама занимаюсь спасением жизни — моей личной жизни.

Ричард недоуменно посмотрел мне вслед, когда я сорвалась с места, чтобы запереться в ванной.

Это была не их история, а моя и Дэвида. Так что надо довести до конца их судьбы и рассказать вам, что случилось с ними впоследствии.

Крэйг с Обезьяной исчезли. Не сбежали, а просто исчезли: Обезьяна уже через несколько дней после происшедшего, а Крэйг спустя несколько недель. Обезьяна, правда, прихватил в дорогу денег, но эти деньги мы с Дэвидом специально отложили, как только стали подозревать, что с ним происходит неладное и скорее всего он уже навострил лыжи. Отчего-то ему было неудобно оставаться у нас дальше, куда-то его потянуло, и я заранее показала ему банку на кухне, где у нас хранились сбережения на непредвиденные расходы, а затем мы подложили туда пять бумажек по двадцать фунтов. Мы знали, что это неизбежно произойдет, и это произошло. Крэйг рассказал, что собирается пуститься на поиски матери, — хочется надеяться, что именно так оно и случилось. Девочки до сих пор живут здесь, на нашей улице, и кажется, будто никакой другой жизни «до» — то есть в прошлом — у них не существовало. Дэвид хотел спасти десятерых детей. Ему удалось пристроить шестерых. Следы троих из них потерялись. Если остальные трое останутся, получат работу, найдут себе спутника, устроят свою личную жизнь, то, быть может… Впрочем, подсчитать можете сами. Я не имею в виду выведение дроби из трех десятых. Я имею в виду как раз все остальное. Потому что, честно говоря, больше не хочу считать и не вижу никакого смысла в расчетах.

Единственными сценами, которые я спокойно переносила в «Звездных войнах», были эпизоды без перестрелок из второго фильма «Империя наносит ответный удар». Точнее, он условно считался вторым — до появления четвертого, который занял место первого. Пару лет назад Том пересматривал видеокассеты со «Звездными войнами» по нескольку раз, одну за другой, и тогда больше всего мне пришлась по душе «Империя наносит ответный удар» — просто потому, что там можно было передохнуть от баталий, всех этих ревущих, сталкивающихся, со свистом рассекающих вакуум звездолетов. Но позже я смогла оценить эту серию по достоинству. Не знаю, как это назвать. Идея? Моральный посыл? Но какие моральные посылы могут быть в «Звездных войнах»? И все-таки что-то во мне начинало шевелиться, и тогда мне хотелось очутиться на месте Люка Скайвокера, стать осиротевшей, брошенной на произвол судьбы и учиться на джедая. Я хотела уйти от войны. Хотела, чтобы возле меня был мудрый наставник, который мог бы научить меня, как выжить в бою и что делать в последующей жизни. Я понимала, что все это ерунда, что это детский фильм, фантастика вперемешку с приключениями, а моими настоящими учителями должны быть Джордж Элиот, [41]или Водсворт, [42]или Вирджиния Вулф. [43]Но ведь в том-то и был смысл, не правда ли? Когда у тебя не хватает времени и сил на Вирджинию Вулф, приходится отыскивать таинственный смысл и утешение в «Звездных войнах», которые смотрит твой малолетний сын. И в результате тебя тянет стать Люком Скайвокером, потому что ты не знаешь, кем еще быть.